- Нет, мой друг, будьте спокойны.
     - Я не возьму у тебя образок, - продолжал мирным тоном  палач,  -  нет,
не беспокойся; как ты хотел,  так  тебя  с  ним  и  похоронят.  Ведь  он  не
шевелится, господин аббат?
     - Вы же видите.
     - Тебя с ним похоронят, а пока  что  я  тебя  возвращу  на  твое  место
согласно желанию господина аббата, а не по своей воле, ты понимаешь?..
     - Да, да - сказал я ему, невольно улыбаясь, - но поторапливайтесь!
     - Слава  Богу!  Кончено!  -  сказал  он,  выпуская  тело,  которое   он
прикрепил на крюк, и соскакивая на землю одним прыжком.
     Тело закачалось в пространстве, безжизненное и неподвижное.
     Я стал на  колени  и  приступил  к  молитвам,  о  которых  меня  просил
Артифаль.
     - Господин аббат, - сказал палач, становясь рядом со мной на колени,  -
не согласитесь ли произносить молитвы громко и медленно, так,  чтобы  я  мог
повторять их за вами?
     - Как, несчастный! Неужели ты их забыл?
     - Мне кажется, что я никогда их не знал.
     Я проговорил  пять  раз  Отче  Наш  и  пять  раз  Богородицу,  и  палач
сознательно повторял их за мной.
     Покончив с молитвами, я встал.
     - Артифаль, - сказал я совершенно тихо казненному, - я все  сделал  для
спасения твоей души и передаю тебя под покровительство Божьей Матери.
     - Аминь! - сказал мой товарищ.
     В эту минуту, как серебристый водопад, луна осветила труп.
     Пробило полночь в церкви Божьей Матери.
     - Пойдем, - сказал я палачу, - больше нам здесь нечего делать.
     - Господин аббат, - сказал бедняга, - не будете ли  так  добры  оказать
мне последнюю милость?
     - Какую?
     - Проводите меня домой. Пока дверь не захлопнется за мной и не  отделит
меня от этого разбойника, я не буду спокоен.
     - Идем, мой друг.
     Мы ушли  с  площади,  причем  мой  попутчик  при  каждых  десяти  шагах
оборачивался, чтобы убедиться, висит ли повешенный на своем месте.
     Ничто не шевелилось.
     Мы вернулись в город.  Я  проводил  своего  спутника  до  его  дома.  Я
подождал, пока он зажег в доме огонь, затем он запер за мной дверь  и  затем
через дверь простился со мной  и  поблагодарил  меня.  Я  вернулся  домой  в
спокойном состоянии тела и души.
     На другой день, когда я проснулся, мне сказали,  что  в  столовой  меня
ждет жена вора.
     Лицо ее было спокойное, почти радостное.
     - Господин аббат, - сказала она, - я пришла поблагодарить  вас.  Вчера,
когда пробила полночь в церкви Божьей  Матери,  ко  мне  явился  мой  муж  и
сказал мне: "Завтра утром отправляйся  к  аббату  Муллю  и  скажи  ему,  что
милостью его и Божьей Матери я спасен".


                             Глава одиннадцатая

ВОЛОСЯНОЙ БРАСЛЕТ

     - Мой милый аббат, - сказал Аллиет,  -  я  вас  очень  уважаю  и  питаю
глубокое почтение к Казотту. Я вполне допускаю влияние вашего  злого  гения,
но вы забываете нечто, чему я сам служу примером - это  то,  что  смерть  не
больше, как трансформация человеческого тела: смерть убивает память,  вот  и
все. Если бы память не умирала, каждый помнил бы все переселения своей  души
от самого сотворения мира до наших дней. Философский камень ничто иное,  как
эта тайна; эту тайну открыл Пифагор, и ее же вновь отыскали граф  Сен-Жермен
и Калиостро. Этой  тайной,  в  свою  очередь,  обладаю  я.  Мое  тело  может
умереть, я положительно помню, что оно умирало уже четыре или  пять  раз,  и
даже если я говорю, что мое тело умрет,  я  ошибаюсь.  Существуют  некоторые
тела, которые не умирают, и я одно из таких тел.
     - Господин Аллиет, - сказал доктор, - можете ли  вы  заранее  дать  мне
позволение?..
     - Какое?
     - Вскрыть вашу могилу через месяц после вашей смерти.
     - Через месяц, через два месяца, через год, через десять  лет  -  когда
вам угодно, доктор, но только  примите  предосторожности...  так  как  вред,
который вы причините моему трупу, мог бы повредить другому телу,  в  которое
вселилась бы моя душа.
     - Итак, вы верите в эту нелепость?
     - Мне заплатили, чтобы я верил: я видел.
     - Что вы видели? Вы видели живым одного из таких мертвецов?
     - Да.
     - Ну, господин Аллиет, так как все уже рассказывали свою историю, то  и
вы свою расскажите. Было бы любопытно, если  бы  она  была  одной  из  самых
правдоподобных.
     - Правдоподобна ли история или нет, я расскажу всю правду.  Я  ехал  из
Страсбурга на воды Луешь. Вы знаете, доктор, дорогу?
     - Нет, но это не важно, продолжайте.
     - Итак, я ехал из Страсбурга на воды Луешь и, конечно,  проезжал  через
Базель, где должен был выйти из общественного экипажа и взять извозчика.
     Остановившись в отеле "Корона", который мне рекомендовали,  я  разыскал
экипаж и извозчика и просил хозяина  узнать,  не  едет  ли  кто  по  той  же
дороге. В  утвердительном  случае  я  поручил  ему  предложить  такой  особе
совместную поездку, так как от этого она была бы  более  приятна  и  дешевле
стоила бы.
     Вечером он  вернулся  с  благоприятным  результатом:  жена  базельского
негоцианта, потеряв трехмесячного ребенка, которого сама кормила,  заболела,
и ей предписали лечиться на водах Луешь. То был  первый  ребенок  у  молодой
четы, поженившейся год тому назад.
     Хозяин  рассказал  мне,  что  молодую  женщину   с   трудом   уговорили
расстаться с мужем. Она непременно хотела или остаться в Базеле,  или  чтобы
муж ехал с ней в Луешь. С другой стороны, состояние ее здоровья  делало  для
нее необходимым пребывание на водах, а состояние его торговли требовало  его
присутствия в Базеле. Она решилась ехать и должна была на другой день  утром
выехать со мной. Ее сопровождала горничная.
     Католический  священник,  исправлявший  должность  священника  в  одной
окрестной деревушке,  был  нашим  спутником  и  занимал  четвертое  место  в
экипаже.
     На другой день в восемь часов утра за нами  к  отелю  подъехал  экипаж,
священник сидел уже там. Я занял свое место, и мы отправились за дамой и  ее
горничной.
     Сидя внутри экипажа, мы присутствовали при прощании двух супругов.  Оно
началось у них в квартире, продолжалось в магазине и закончилось  только  на
улице. У жены было, несомненно, какое-то предчувствие, так как она не  могла
утешиться.  Можно  было  подумать,  что  она  отправляется  в   кругосветное
путешествие, а не за пятьдесят миль.
     Муж казался спокойнее ее, хотя и он все-таки был более взволнован,  чем
бы следовало при подобной разлуке.
     Наконец мы уехали.
     Конечно, мы - я и священник - уступили лучшие места  путешественнице  и
ее горничной, то есть мы сидели на переднем месте, а они внутри экипажа.
     Мы  поехали  по  дороге  на  Солер  и  в  первый  же  день  ночевали  в
Мудингвиле. Наша спутница была целый день сильно огорчена и озабочена.
     Заметив  вечером  обратный  экипаж,  она  хотела  вернуться  в  Базель.
Горничная, однако, уговорила ее продолжать путешествие.
     На другое утро мы тронулись в  путь  в  девять  часов  утра.  День  был
короткий, мы  не  рассчитывали  проехать  дальше  Солера.  К  вечеру,  когда
показался город, больная наша забеспокоилась.
     - Ах, - сказала она, - остановитесь, за нами едут.
     Я высунулся из экипажа.
     - Вы ошибаетесь, сударыня, - ответил я, - на дороге никого нет.
     - Странно, - настаивала она. - Я слышу галоп лошади.
     Я подумал, что, может быть, чего-то не увидел, и еще  больше  высунулся
из экипажа.
     - Никого нет, сударыня, - сказал я ей.
     Она выглянула сама и увидела, что на дороге пусто.
     - Я ошиблась, - сказала она, откидываясь вглубь экипажа.
     Она закрыла глаза как женщина, желающая сосредоточиться сама в себе.
     На другой день мы выехали в пять  часов  утра.  В  этот  день  проехали
длинный путь. Наш извозчик доехал до Берна на ночевку в тот же  час,  как  и
накануне, то есть  около  пяти  часов.  Спутница  наша  очнулась  от  сна  и
протянула руку к кучеру:
     - Кучер, - сказала она, - стойте! На этот раз я уверена,  что  за  нами
едут.
     - Сударыня, вы ошибаетесь, -  ответил  кучер.  -  Я  вижу  только  трех
крестьян, которые перешли через дорогу и идут не спеша.
     - О! Но я слышу галоп лошади.
     Слова эти сказаны были с таким убеждением,  что  я  невольно  оглянулся
назад.
     Как и вчера, на дороге решительно никого не было.
     - Это невозможно, сударыня, - ответил я, - я не вижу всадника.
     - Как это вы не видите всадника, когда я вижу тень человека и лошади?
     Я посмотрел по  направлению  ее  руки  и,  действительно,  увидел  тень
лошади и всадника. Но я тщетно искал тех, чьи тени виднелись.
     Я указал на это странное явление священнику, и тот перекрестился.
     Мало-помалу тень стала бледнеть, становилась все менее и менее ясна  и,
наконец, исчезла.
     Мы въехали в Берн.
     Все  эти  предчувствия  казались  бедной  женщине  роковыми.  Она   все
твердила, что хочет вернуться, но, однако, продолжала свой путь.
     Вследствие  ли  постоянной  тревоги  или  прогрессирующей  болезни,  но
состояние  ее  настолько  ухудшилось,  что  с  этого  времени  ей   пришлось
продолжать  путь  на  носилках.  Этим  способом   она   проследовала   через
Кандер-Таль, а оттуда на Гемми. По прибытии в Луешь, она  заболела  рожистым
воспалением и больше месяца была глуха и слепа.
     К тому же предчувствия ее  не  обманули.  Едва  она  отъехала  двадцать
миль, муж ее заболел воспалением мозга.
     Болезнь  так  быстро  развивалась,  что,  сознавая   опасность   своего
положения, он в тот же день отправил верхового предупредить жену и прося  ее
вернуться. Но между Лауфеном и Брейнтейнбахом  лошадь  пала,  всадник  упал,
ушибся головой о камень  и  остался  в  гостинице  и  мог  только  известить
пославшего его о случившемся с ним несчастье.
     Тогда отправили другого нарочного, но,  несомненно,  над  ними  тяготел
какой-то рок: в конце Кандер-Таля тот оставил  лошадь  и  нанял  проводника,
чтобы взойти на возвышенность Швальбах, которая отделяет Оберланд  от  Вале.
На полпути с горы Аттелс сошла лавина и унесла  его  в  пропасть.  Проводник
спасся каким-то чудом.
     Между  тем  болезнь  чрезвычайно   быстро   прогрессировала.   Больному
вынуждены были обрить голову, так как  он  носил  длинные  волосы,  мешавшие
класть на голову лед.
     С этой минуты умирающий не  питал  уже  больше  никакой  надежды,  и  в
минуту некоторого облегчения он написал жене:

     "Дорогая Берта.
     Я умираю, но я  не  хочу  расставаться  с  тобой  совсем.  Сделай  себе
браслет из волос, которые мне обрезали и которые я спрятал  для  тебя.  Носи
всегда этот браслет, и мне кажется, что  благодаря  этому  мы  всегда  будем
вместе.
                                                              Твой Фридрих".

     Он отдал  письмо  третьему  нарочному,  которому  велел  отправиться  в
дорогу сейчас же после его смерти.
     В тот же вечер он умер. Через час после его  смерти  курьер  уехал,  и,
будучи счастливее своих предшественников,  к  концу  пятого  дня  приехал  в
Луешь.
     Но он застал жену  глухой  и  слепой.  Только  через  месяц,  благодаря
лечению водами, ее глухота и слепота стали проходить.  Только  по  истечении
еще  одного  месяца  решились  сообщить  ей   роковую   весть,   к   которой
предчувствия  уже  подготовили  ее.  Она  осталась  еще  на   месяц,   чтобы
окончательно поправиться,  и,  наконец,  через  три  месяца  отсутствия  она
вернулась в Базель.
     Так как и я закончил курс лечения, и  болезнь,  от  которой  я  лечился
водами, ревматизм, почти прошла,  то  я  просил  у  нее  позволения  поехать
вместе с ней. Она с признательностью на  это  согласилась,  поскольку  имела
возможность говорить со мной о муже, которого я, хотя и мельком, но  все  же
видел в день отъезда.
     Мы расстались с Луешем и на пятый день вечером вернулись в Базель.
     Что может быть печальнее и тяжелее возвращения бедной вдовы домой?  Так
как молодые супруги были одни на свете, то,  когда  муж  умер,  магазин  был
заперт и торговля остановилась, как останавливаются  часы,  когда  перестает
качаться маятник. Послали за врачом, который лечил больного. Разысканы  были
разные лица, присутствовавшие при  последних  минутах  жизни  умирающего,  и
благодаря им восстановили ужасные подробности его агонии и смерти, что  было
уже почти забыто равнодушными людьми.
     Она попросила волосы, завещанные ей мужем.
     Врач вспомнил, что он действительно велел  остричь  волосы.  Парикмахер
вспомнил, что он  действительно  стриг  -  вот  и  все.  Волосы  же  куда-то
запрятали, забросили, словом, потеряли.
     Женщина была в отчаянии. Она не могла  исполнить  единственное  желание
умершего - носить браслет из его волос.
     Прошло несколько ночей, очень печальных ночей, в течение которых  вдова
бродила по дому, скорее как тень, чем  живое  существо.  Едва  она  ложилась
спать или, вернее, едва она начинала дремать, как правая рука ее  немела,  и
она просыпалась, так как онемение словно доходило до сердца.
     Оно начиналось  от  кисти,  то  есть  с  того  места,  где  должен  был
находиться волосяной браслет и на котором она чувствовала  давление,  словно
от очень узкого железного браслета.  От  кисти  онемение,  как  мы  сказали,
распространялось до сердца.
     Было ясно, что умерший сожалеет таким образом о том, что его  последняя
воля была так плохо исполнена.
     Вдова поняла эти чувства покойного. Она решила вскрыть могилу,  и  если
голова  мужа  острижена  не  догола,  то  собрать  волосы  и  выполнить  его
последнее желание.
     Никому  не  сказав  ни  слова  о  своем  намерении,  она   послала   за
могильщиком.
     Но могильщик, хоронивший мужа, умер. Новый могильщик всего  две  недели
назад вступил в должность и не знал, где находится могила.
     Тогда, надеясь на откровение и  имея  все  основания  верить  в  чудеса
после двойного видения лошади и  всадника  и  давления  браслета,  она  одна
отправилась на кладбище, села на землю,  покрытую  свежей,  зеленой  травой,
какая растет на могилах, и стала выжидать  какого-нибудь  нового  знака,  по
которому она могла бы начать свои поиски.
     На стене кладбища нарисована была пляска мертвецов. Глаза ее  вперились
в Смерть и упорно фиксировали эту насмешливую и страшную фигуру.
     Тогда ей показалось, что Смерть подняла свою костлявую  руку  и  концом
пальца указала могилу среди последних свежих могил.
     Вдова направилась прямо к этой могиле, и когда она подошла  к  ней,  ей
показалось, что она ясно  увидела,  как  Смерть  опустила  руку  на  прежнее
место.
     Тогда  она  отметила  могилу,  пошла  за  могильщиком,  привела  его  к
указанному месту и сказала ему:
     - Копайте, это здесь!
     Я присутствовал при этом.  Мне  хотелось  проследить  это  таинственное
происшествие до конца.
     Могильщик принялся копать.
     Добравшись до гроба, он снял крышку. Сначала он  было  поколебался,  но
вдова сказала ему уверенным голосом:
     - Снимите, это гроб моего мужа.
     Он  повиновался,  так  как  эта  женщина  умела   внушить   другим   ту
уверенность, какую она сама испытывала.
     И тогда совершилось чудо, которое я  видел  собственными  глазами.  Это
был труп ее мужа. Он не только сохранил  всю  свою  прижизненную  внешность,
если не считать смертельной бледности, но остриженные волосы со  дня  смерти
так выросли, что вылезали во все щели гроба.
     Тогда бедная женщина нагнулась к трупу,  который  казался  спящим.  Она
поцеловала его в лоб, отрезала прядь  этих  длинных  волос,  столь  чудесным
образом выросших  на  голове  мертвого,  и  заказала  сделать  себе  из  них
браслет. С этого дня онемение по ночам исчезло.  Только  всякий  раз,  когда
вдове  грозило  какое-либо  несчастье,  ее  предупреждало  об   этом   тихое
давление, дружеское пожатие браслета.
     - Ну! Полагаете ли вы, что этот мертвец действительно умер? Думаете  ли
вы, что труп был в самом деле труп? Я этого не думаю.
     - Но, - спросила бледная  дама  таким  странным  голосом,  что  мы  все
вздрогнули в темноте, царившей в отсутствии освещения, - вы не  слышали,  не
выходил ли этот труп из могилы, вы не слышали, не видел ли его кто-нибудь  и
не чувствовал ли кто его прикосновения?
     - Нет, - сказал Аллиет, - я уехал оттуда.
     - А! - сказал доктор. - Напрасно, господин Аллиет,  вы  так  уступчивы.
Вот мадам Грегориска уже  готова  превратить  вашего  добродушного  купца  в
Базеле, в Швейцарии, в польского, валахского или венгерского вампира.  Разве
вы во время вашего пребывания в Карпатах, - продолжал, смеясь, доктор, -  не
видали там случайно вампиров?
     - Слушайте, - сказала бледная дама со странной торжественностью, -  раз
все здесь уже рассказывали свои истории, то и я расскажу  одну.  Доктор,  вы
уже не скажете, что эта история вымышлена, ибо это моя история. Вы  узнаете,
почему я так бледна.
     В эту минуту  лунный  свет  пробился  через  занавеси  окна  и  осветил
кушетку, на которой она лежала. Луч  осветил  ее  синеватым  светом,  и  она
казалась черной мраморной статуей на могиле.
     Никто не  откликнулся  на  ее  предложение,  но  молчание,  царившее  в
гостиной, показывало, что все с тревогой ждут ее рассказа.


                             Глава двенадцатая

КАРПАТСКИЕ ГОРЫ

     Я  -  полька,  родилась  в  Сандомире,  в  стране,  в  которой  легенды
становятся предметами веры, в которой верят в семейные предания столь же,  а
может быть даже и больше, чем в Евангелие. Здесь нет  замка,  в  котором  не
было бы  своего  привидения,  нет  хижины,  в  которой  не  было  бы  своего
домашнего духа. Богатые и бедные, в замке  и  в  хижине  верят  в  дружескую
стихию и во враждебную стихию. Иногда эти две стихии вступают между собой  в
соперничество, и между ними происходит борьба. Тогда раздается  в  коридорах
такой таинственный шум, в  старых  башнях  такой  страшный  вой,  стены  так
дрожат, что все убегают из хижины и из замка. Крестьяне и дворяне убегают  в
церковь к святому кресту и святым мощам  -  единственному  прибежищу  против
мучающих их злых духов.
     Но и там налицо две стихии, еще более страшные, еще  более  озлобленные
и неумолимые - это тирания и свобода.
     В 1825 году между Россией и Польшей разгорелась такая борьба, во  время
которой кровь народа истощается, как часто истощается кровь семьи.
     Мой отец и два моих брата восстали против нового царя и  присоединились
к восстанию  под  знаменем  польской  независимости,  под  знаменем,  всегда
подавляемым и всегда вновь воскресающим.
     Однажды я узнала, что  мой  младший  брат  убит;  на  другой  день  мне
сообщили, что мой старший брат смертельно ранен; наконец, после  целого  дня
пальбы из пушек, к которой я с ужасом прислушивалась и  которая  раздавалась
все ближе и ближе, явился мой  отец  с  сотней  всадников  -  это  все,  что
осталось от тех трех тысяч человек, которыми он командовал.
     Он заперся в нашем замке с намерением погибнуть под его развалинами.
     Отец мой ничуть не боялся за себя, но дрожал за меня.
     И в самом деле, по отношению к отцу речь шла только о смерти,  так  как
он не отдался бы живым в руки врагов, меня же  ожидали  рабство,  бесчестие,
позор.
     Из сотни оставшихся людей отец  выбрал  десять,  призвал  управляющего,
отдал ему все наше золото и все  наши  драгоценности  и,  вспомнив,  что  во
время второго раздела Польши моя мать,  будучи  почти  еще  ребенком,  нашла
убежище в неприступном монастыре Сагастру в Карпатских горах,  приказал  ему
проводить меня в этот монастырь, не сомневаясь в  том,  что  если  монастырь
оказал гостеприимство матери, то он не откажет в нем и дочери.
     Хотя  отец  меня  сильно  любил,  но   прощание   со   мной   не   было
продолжительно: русские должны были, по всей вероятности,  появиться  завтра
возле замка, и нельзя было терять времени.
     Я  поспешно  одела  амазонку,