я ребенок сидел сзади". И кому-то из тех, кто стоял рядом,  дала  телефон
помощника Володи Игоря Ивановича Сечина, чтобы он  приехал  и  забрал  Катю,
потому что все это случилось буквально в трех  минутах  езды  от  Смольного.
Одна женщина особенно переживала, она больше  всех  и  помогла:  и  "скорую"
вызывала, и Сечину позвонила, и о ребенке позаботилась - она все время  была
рядом. Потом оставила свой телефон, а он  потерялся  где-то  в  машине.  Так
жалко. Мне с тех пор хочется ее поблагодарить. А телефон куда-то делся.
   "Скорую" вызвали сразу, но приехала она только через 45 минут.  Врачи  на
месте констатировали перелом позвоночника.
   Отвезли в больницу. Больница оказалась совершенно жуткая. Там в  основном
народ умирал. В коридоре стояли тележки  с  трупами.  Это  я  на  всю  жизнь
запомнила. Имени 25-летия Октября она называлась.
   Я постеснялась сказать "скорой", чтобы меня  везли  в  Военно-медицинскую
академию, к Юрию Леонидовичу Шевченко, вот меня и  отвезли  в  эту  дежурную
больницу. Туда всегда людей с травмами отвозят. И если бы я там осталась,  я
благополучно умерла бы, потому что они, во-первых, не собирались делать  мне
операцию на позвоночнике. Не собирались, потому что, я думаю, не умели.
   Во-вторых, они даже не заметили перелома основания черепа. Мне  в  лучшем
случае грозил посттравматический менингит с летальным исходом.
 
   МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:
   В  приемную  позвонила  какая-то   женщина:   "Я   по   просьбе   Людмилы
Александровны, она попала в аварию. Просила позвонить". Что  делать  в  этой
ситуации? Владимира Владимировича на месте не было - он был на переговорах.
   Взяли машину  кого-то  из  его  заместителей.  Привезли  Катюшу  прямо  в
приемную, в Смольный. Я спрашиваю: "Катенька, что случилось?"  Она  говорит:
"Я не знаю, я спала". Она  лежала  на  заднем  сиденье  и  в  момент  удара,
наверное, упала и стукнулась.
   Первое, о чем я подумала: Людмила Александровна все-таки  у  врачей,  это
уже хорошо. И надо показать девочку врачу, потому что она  заторможена  и  с
синяком. Мы с Катюшкой пошли к врачу - тут же, в  Смольном.  Он  посоветовал
обратиться к педиатру.
   Мы поехали в педиатрический  институт  к  детскому  невропатологу,  чтобы
проверить, нет ли сотрясения мозга. Врач толком ничего  не  ответил,  сказал
только, что ребенку нужен покой. Он ее спрашивал, что случилось, но она не в
состоянии была что-то рассказывать. Шок, наверное, был.
   Водитель, который привез Катю, сказал, что Людмила Александровна  была  в
сознании, когда  ее  увозила  "скорая".  Я  успокоилась:  ну  ладно,  ничего
страшного. Потом позвонила в больницу узнать, какой диагноз. Ни  о  переломе
основания черепа, ни о трещине в позвоночнике и речи не было.
   Но мы все-таки сомневались. Владимир Владимирович попросил позвонить Юрию
Леонидовичу Шевченко в Военно-медицинскую академию. Звоню.  Его  нет.  Звоню
второй раз, третий, четвертый, пятый - нет. Уже очень поздно вечером наконец
дозвонилась. И он  сразу  прислал  своих  хирургов,  чтобы  забрали  Людмилу
Александровну в его клинику. Они приехали и забрали.
   - Доктор Шевченко, нынешний министр здравоохранения, получается, не чужой
для вас чело-век?
   - Нет, у нас с ним не было  особо  близких  отношений,  даже  после  этой
истории. Просто он настоящий врач. Года четыре назад, в 96-м году, в  первую
чеченскую войну, он у солдата из сердца пулю вынул. Она на излете  попала  в
сердечную мышцу. Солдат остался жив. Шевченко и сейчас оперирует - летает  в
Питер на выходные и делает операции. Настоящий врач.
 
   ЛЮДМИЛА ПУТИНА:
   В клинику меня перевез Валерий Евгеньевич Парфенов. Он и спас мне  жизнь,
забрал прямо из операционной. У меня ведь еще и ухо было порвано, они решили
сделать мне операцию, зашили ухо и оставили  голой  на  столе  в  совершенно
холодной операционной, в жутком полусознательном  состоянии,  а  сами  ушли.
Когда приехал Валерий Евгеньевич, ему сказали: "Ей ничего не  нужно,  только
что сделали операцию, все хорошо".
   Но он зашел в операционную. Я открываю глаза: передо мной стоит офицер  и
берет мою ладонь. И у него совершенно горячая ладонь. Я  сразу  согрелась  и
поняла, что теперь-то я спасена.
   В клинике Военно-медицинской академии мне сразу сделали снимок и сказали,
что нужна срочная операция на позвоночнике.
 
   МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:
   Людмила Александровна тогда жила с детьми на служебной даче  за  городом.
Машенька все еще была в школе. Они с Катей-то утром, когда произошла авария,
ехали в эту школу. Там какое-то представление было. Катюша утром приболела и
не поехала, а потом все же напросилась на это мероприятие.
   И теперь Машу надо было забрать из школы и решить, что  дальше  делать  с
детьми.
   Я предложила Владимиру Владимировичу: "Давайте я девочек отвезу  к  своей
маме".  Он  говорит:  "Нет,  это  неудобно,  но  если  бы   вы   согласились
переночевать с ними у нас на даче, я был  бы  вам  благодарен".  Я  сказала:
"Хорошо".
   Ехали  мы  на  дачу  как  раз  мимо  больницы,  куда  перевезли   Людмилу
Александровну.  Там  я  увидела  машину  Владимира  Владимировича,  он   уже
собирался уезжать. Попросила остановить, вышла и говорю ему: "Там, в машине,
девчонки". Он пошел к ним, а я в больницу. Девчонок все равно бы не пустили.
   Людмиле Александровне только что сделали операцию. Она была в сознании  и
первое, о чем спросила меня: взяли ли мы теплые вещи  для  девочек.  В  этот
день резко похолодало, и на даче могло не оказаться теплой одежды.
   Когда мы уже собрались ехать,  Владимир  Владимирович  сказал,  что  если
сможет, подъедет позже, но вряд ли, потому  что  встречи  у  него  будут  до
поздней ночи.
   Водитель привез нас и уехал.  Но  он  забыл  сказать  нам,  как  включить
отопление в доме. Холод был страшный. Но девочки вели себя  очень  достойно.
Когда мы приехали, они мне стали помогать: "Тетя Марина, одеяла надо достать
оттуда, а простыни - вон оттуда"... Они не были в ужасе и не жались по углам
со слезами на глазах. Они пытались помочь.
   Девочки, конечно, понимали, что все очень серьезно. Когда по пути на дачу
около больницы они увидели папину  машину,  то  сразу  спросили:  "Тут  мама
лежит?" Откуда-то они знали, что это  новое  здание  больницы.  Мы  ведь  не
сказали им, что ее в академию перевезли, чтобы не волновать их.
   Я положила девчонок в одну постель, чтобы им было теплее. И вдруг часа  в
три ночи стук в дверь. Я испугалась, потому что, кроме нас  троих,  на  даче
никого не было.  Оказалось,  приехал  Владимир  Владимирович,  освободившись
наконец от Тернера. Он сразу все включил, и дом быстро согрелся.
   Я его таким раньше не видела. Нельзя сказать,  что  он  был  не  в  своей
тарелке, выбит из колеи, совершенно  потерян  и  не  знает,  за  что  завтра
хвататься и куда бежать. Нет, этого не было. Чувствовалось, что в его голове
все равно есть какой-то стройный план. И все-таки я Владимира  Владимировича
никогда таким не видела.
   В три ночи он приехал, а в семь утра уже уехал. А я осталась с  девочками
до вечера, пока  из  Калининграда  не  приехала  Екатерина  Тихоновна,  мама
Людмилы Александровны.
   - Как она узнала?
   - Я послала ей телеграмму. Может быть, Людмила Александровна  будет  меня
ругать, когда узнает, но это я сделала  и  попросила,  чтобы  она  приехала.
Конечно, с согласия Владимира Владимировича. Дети были с ней,  пока  Людмила
Александровна не выписалась из больницы.
   - Она долго выздоравливала?
   - Месяца полтора или даже два она пролежала в больнице. Там  ведь  еще  и
перелом основания черепа обнаружили. Это их волновало  гораздо  больше,  чем
трещина в позвоночнике.
 
   ЛЮДМИЛА ПУТИНА:
   Уже когда мне сделали операцию на позвоночнике, я лежала в  реанимации  и
все время говорила врачам, что у  меня  шевелятся  челюсти.  А  они  шутили:
"Ничего, новые вставим". Но потом хирург, который меня оперировал,  все-таки
обратил на это внимание, и на всякий случай мне сделали снимок. Тут  перелом
основания черепа и обнаружился. Сделали еще одну операцию, начали лечить, но
теперь я понимаю, что у  врачей  были  очень  большие  сомнения  в  успешном
исходе. Шансов почти не было. Мне повезло, что я выкарабкалась.
   Жалко только, что шею разрезали с двух сторон: спереди и сзади.  До  этой
истории там был в целом неплохой дизайн.
   - Испугали вас этим диагнозом?
   - Нет, не особенно, потому что это было в реанимации, в бреду. Только мне
было очень жаль моей шеи. Я стала плакать.  А  Валерий  Евгеньевич,  хирург,
когда узнал, почему я плачу, сказал: "Вот дурочка! У нее позвоночник и череп
переломаны, а она из-за шрамов на шее плачет!"
   А я плакала. Я боялась, что будут видны эти шрамы. А на  самом  деле  они
оказались совсем незаметными.
 
   МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:
   Она лежала в  больнице  в  общей  палате  на  четырех  человек,  пока  не
затянулась  сама  собой  эта  трещина  в  основании   черепа.   И   Владимир
Владимирович, и девочки, и я все время навещали ее.
   ЛЮДМИЛА ПУТИНА:
   Когда я вышла из  больницы,  то  первые  две  недели  просто  ползала  по
квартире. Постепенно стала кое-что делать. Но в  итоге  в  нормальную  жизнь
входила два-три года.
   Через пару месяцев  всей  семьей  поехали  в  Испанию.  Все  отдыхали,  я
долечивалась.
   "С РУЖЬЕМ СПОКОЙНЕЙ"
   СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:
   Однажды Володя приехал ко мне на дачу  со  своим  шофером.  Мы  посидели,
поговорили. Пошли спать. И тут я вижу, что он кладет помповое ружье рядом  с
собой. Видимо, какие-то  проблемы  возникли.  Я  говорю:  "Вовка,  ты  чего?
Думаешь, помповое ружье тебя спасет?" Он отвечает: "Спасти не спасет, но так
спокойнее".
   Это было в последний год его работы в мэрии, когда началась  предвыборная
кампания Анатолия Собчака.
 
   С самого начала было ясно, что выборы мэра в 1996 году будут сложными для
нас. Я чувствовал, что происходит, и сразу сказал  Анатолию  Александровичу,
что эти выборы будут очень тяжелыми.
   В 1992 году в том, что Собчак  стал  первым  всенародно  избранным  мэром
города, определенную  роль  сыграл  я.  Убедил  многих  депутатов  ввести  в
Петербурге, так же как в Москве, должность мэра. Собчака,  как  председателя
Ленсовета, в любую секунду могли снять те же депутаты.
   В конце концов Собчак согласился с тем, что пост мэра вводить надо, но  у
него не было уверенности в том, что это предложение пройдет,  потому  что  у
него  были  достаточно  конфликтные  отношения  с  подавляющим  большинством
депутатов Ленсовета.  При  этом  популярность  среди  населения  была  очень
высокой, и депутатский корпус понимал, что если они проголосуют за  введение
должности мэра, то Собчака точно  выберут.  А  этого  не  хотели.  Депутатов
устраивало, что они всегда как бы держали Собчака на крючке.
   Но мне все-таки удалось часть депутатов убедить  в  том,  что  это  будет
целесообразно для города. Кроме  того,  удалось  мобилизовать  руководителей
районов города, которые придерживались такого же мнения. Они не имели  права
голоса, но могли повлиять на своих депутатов.
   В итоге решение о введении поста мэра было принято Ленсоветом с перевесом
в один голос.
   Спустя четыре года  стало  ясно,  что  для  победы  нужны  профессионалы,
технологи для работы по предвыборной кампании, а не успешные переговорщики с
депутатами. Это совершенно разные вещи.
 
   - Вы давали Собчаку какие-то советы по тому, как вести кампанию?
   - В принципе я ему сразу сказал: "Знаете, теперь совсем  другой  уровень,
здесь нужны специалисты". Он согласился,  но  потом  решил,  что  сам  будет
руководить предвыборной кампанией.
   - Самонадеянно?
   - Трудно сказать. Ведь знаете, кампания, специалисты - все это  требовало
больших денег. У нас их не  было.  Вот  Собчака  полтора  года  преследовали
неизвестно за что, якобы за квартиру, которую он купил за счет города. Но на
самом деле у него не было денег ни на квартиру, ни на предвыборную кампанию,
потому что мы не занимались извлечением средств из бюджета города. Нам  даже
в голову не приходило, что можно найти таким путем нужные суммы.
   Вот Яковлеву эти суммы были предоставлены. За счет Москвы. Потому что его
поддерживали как раз те люди, которые организовали работу против Собчака.
   - Там тогда активно Коржаков играл против...
   -  По  имевшейся  у  нас  тогда  информации  -  и  Сосковец  тоже.  Потом
подключились и правоохранительные органы. Играли они очень грязно.
   Где-то  за  полтора  года  до  выборов  приехала  комиссия,   назначенная
руководителями трех ведомств - ФСБ,  МВД  и  прокуратуры.  Завели  несколько
уголовных дел.  Собчака  сделали  свидетелем  по  двум  из  них.  А  в  ходе
предвыборной кампании послали запрос  в  Генеральную  прокуратуру:  проходит
Собчак по уголовным делам или  нет.  В  тот  же  день  получили  ответ:  да,
проходит по двум уголовным  делам,  -  но,  естественно,  не  написали,  что
свидетелем. Размножили ответ в виде листовок и разбросали  с  вертолета  над
городом.  Вот  это  прямое  вмешательство   правоохранительных   органов   в
политическую борьбу.
 
   Собчак решил сам руководить штабом. Потом подключилась Людмила Борисовна,
его супруга. И он объявил, что она будет возглавлять  штаб.  Мы  переубедили
его и ее, потому что не были уверены, что ей  станут  подчиняться  все,  кто
нужен для работы в штабе.
   Пока решали, кто будет руководить кампанией, упустили массу времени.
   Перед первым туром мы с Алексеем Кудриным, который тоже был  заместителем
Собчака, решили все-таки включиться. Но Собчак  сказал,  чтобы  я  продолжал
заниматься городом. Надо  же  было,  чтобы  кто-то  занимался  хозяйственной
деятельностью пятимиллионного Петербурга в тот период.
   Тем не менее в последний момент, между  первым  и  вторым  турами,  мы  с
Кудриным еще раз все же попытались включиться, но это было уже бессмысленно.
   Выборы мы благополучно продули.
   "КОРОЧЕ, Я РЕШИЛ УЙТИ"
   Еще некоторое время после поражения я сидел в кабинете  в  Смольном.  Шел
второй тур президентских выборов, а я был  в  санкт-петербургском  отделении
штаба Ельцина и активно там работал. Новый губернатор Владимир Яковлев сразу
не стал выгонять меня  из  кабинета,  но  как  только  президентские  выборы
закончились, меня довольно жестко попросили  освободить  помещение.  К  тому
времени я уже отказался от  предложения  Яковлева  сохранить  за  мной  пост
заместителя мэра. Он сделал его через своих людей.
   Я считал для себя работу с Яковлевым невозможной, о чем ему и сообщил.
   Тем более в процессе предвыборной борьбы я был инициатором  заявления,  в
котором все чиновники мэрии подтвердили, что в случае поражения Собчака  они
покинут Смольный. Было очень важно высказать консолидированное мнение, чтобы
все  люди,   которые   работали   с   Анатолием   Александровичем,   с   его
администрацией, поняли, что его проигрыш - это крушение и для  них.  Хороший
стимул, чтобы все включились в борьбу.
   Мы тогда собрали журналистов и сделали  открытое  заявление  для  прессы,
которое я озвучил. Так что после этого мне оставаться в  мэрии  было  просто
неприлично.
   К тому же в ходе  предвыборной  кампании  я  несколько  раз  прошелся  по
Яковлеву. Уже не помню, в каком  контексте,  но  в  одном  из  телевизионных
интервью я назвал его иудой. Как-то так к слову пришлось, и я его приложил.
   Хотя отношения с Яковлевым у нас от этого лучше  не  стали,  но,  как  ни
странно, все-таки сохранились.
   Но все равно остаться я не мог. Впрочем, как и многие другие сотрудники.
   Помню, как пришел ко мне Миша Маневич и говорит: "Слушай, я хочу с  тобой
посоветоваться. Мне Яковлев  предлагает  остаться  на  посту  вице-мэра".  Я
говорю: "Миша, конечно,  оставайся".  А  он  говорит:  "Ну  как  же,  мы  же
договорились, что все уйдем". Я ему:  "Миш,  ты  что?  Это  же  предвыборная
борьба была, мы были вынуждены это сделать. Но теперь-то  на  кого  все  это
оставлять, кто будет работать? Городу нужны профессионалы". Я  уговорил  его
остаться.
   Миша был  потрясающий  парень.  Мне  так  жалко,  что  его  убили,  такая
несправедливость! Кому он  помешал?..  Просто  поразительно.  Очень  мягкий,
интеллигентный,  гибкий  в  хорошем  смысле  слова.  Он  принципиальный  был
человек, под всех не подстраивался, но никогда не лез на рожон, всегда искал
выход, приемлемые решения.  Я  до  сих  пор  не  понимаю,  как  такое  могло
случиться. Не понимаю.
   Кроме Миши, я еще нескольких сотрудников уговорил остаться.  Дима  Козак,
который был руководителем юридического управления,  уже  написал  заявление,
уволился. И я его  уговорил  вернуться  -  он  вернулся.  Но  вообще,  тогда
довольно много народа ушло из Смольного, не только из руководства.
   МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:
   Заявление  об  уходе  я  написала  в  последний  день  работы   Владимира
Владимировича в Смольном. Уходила я в никуда, никакого запасного аэродрома у
меня не было.
   Работать с Путиным было сложно, но очень  интересно.  Работать  с  умными
людьми вообще интересно. И я себе не  представляла,  что  смогу  работать  с
кем-то другим.
   Владимир Владимирович догадывался о моих настроениях еще до того,  как  я
пришла к нему с заявлением. Он меня стал отговаривать:  "Марина,  почему  вы
решили уйти? Подождите, не уходите". Он сказал,  что  не  знает,  где  будет
работать дальше, и не уверен, что сможет в будущем предложить  мне  какую-то
работу. Я ответила: "Независимо от того, сможете вы  мне  предложить  что-то
или нет, я все равно работать здесь не буду".
   Когда я принесла ему на подпись заявление о своем  уходе,  глаза  у  меня
были на мокром месте. Он заметил это, попытался меня успокоить:  "Мариночка,
не надо  так  расстраиваться".  Я  постаралась  взять  себя  в  руки:  "Все,
извините, пожалуйста, больше не буду". Он опять:  "Не  расстраивайтесь  так,
пожалуйста".
   Конечно,  я  довольно  тяжело  все  это  переживала.   Было   жаль,   что
заканчивается такой интересный и довольно значимый период в моей жизни.
   И все-таки я была абсолютно уверена, что у  Владимира  Владимировича  все
должно быть хорошо, и понимала, что такой умный человек  не  может  остаться
невостребованным.
 
   В июле мы с семьей переехали на дачу, которую я строил несколько  лет,  и
стали жить там в ожидании, - ведь я "такой нужный всем" и  меня  обязательно
куда-нибудь позовут. Анатолий Александрович  твердо  так  сказал,  что  меня
непременно сделают послом. Он тогда переговорил с Примаковым и  сказал  мне:
"Я с министром говорил - будешь послом". Я, конечно,  сомневался,  что  меня
послом куда-то отправят, но мне было  неловко  Собчаку  говорить:  "Анатолий
Александрович, это чушь несусветная! Не только  мне,  но  и  вам  не  видать
никакого посла как своих ушей!" Так и случилось.
   "СОБЧАК БЫЛ НАСТОЯЩИМ"
   Анатолий Александрович Собчак  был  человеком  эмоциональным.  Он  всегда
любил быть в центре внимания, чтобы о нем говорили. При этом  ему,  как  мне
казалось, было отчасти все равно, ругают ли его или хвалят.
   В начале своей работы в Ленсовете он несколько раз  позволил  себе  резко
высказаться об армии. Назвал генералов тупоголовыми, хотя на самом  деле  не
считал, что они тупоголовые. Я это знаю. Собчак нормально относился к армии.
Пришлось к красному словцу, в  запале,  вот  и  сказал.  Ему  казалось,  что
широкая общественность поддерживает такое мнение, вот и лепил. Ошибка.
   А генералы его на дух  не  переносили.  Как-то  было  заседание  военного
корпуса или что-то в этом роде. Сам он член военного  совета  Ленинградского
военного округа, и это заседание у него в плане стояло. А тут Алла Борисовна
Пугачева в город приезжает. Он мне говорит:  "Слушай,  позвони  генералам  и
скажи, что я не приеду". Он  на  самом  деле  хотел  Пугачеву  встретить.  А
генералы и так уже  из-за  него  перенесли  заседание,  неудобно,  обидятся.
"Надо, - говорю, - ехать". - "Ну скажи, что я заболел!" И все-таки  у