осто блестящий. Талантливый был
человек.
   Но тогда он еще не  пил.  У  нас  первенство  города  было.  Он  уже  был
чемпионом мира. И с первых минут я его  запустил  через  спину,  причем  так
красиво, с амплитудой. В принципе должны были тут же остановить схватку,  но
поскольку он чемпион мира,  было  неприлично  так  сразу  закончить  борьбу.
Поэтому мне дали очки, и мы  продолжили.  Конечно,  он  был  сильнее,  но  я
старался. При проведении болевого приема любой возглас считается сигналом  о
сдаче. Когда он проводил болевой прием -  перегибание  локтевого  сустава  в
обратную сторону, - схватку остановили. Поскольку судье  показалось,  что  я
издал какие-то утробные звуки. В итоге он выиграл. Но, несмотря на это, я до
сих пор вспоминаю эту схватку. А проиграть чемпиону мира было не стыдно.
   Была еще одна схватка, которая запомнилась мне на всю жизнь. Но я в  ней,
правда, не участвовал. В университете у меня был друг. Я  сам  уговорил  его
придти в спортзал. Он начал заниматься дзюдо, очень неплохо.  Были  какие-то
соревнования. Он боролся, сделал бросок вперед и воткнулся головой в  ковер.
Произошло смещение позвонков и его парализовало. Умер в больнице  в  течение
десяти дней. Хороший был парень. А я до  сих  пор  жалею,  что  заразил  его
дзюдо...
   На соревнованиях и сборах травмы вообще не были редкостью. И руки ломали,
и ноги. Мучили нас на этих сборах, конечно.
   Мы часто ездили на спортивную базу под  Ленинград,  на  озеро  Хиппиярви.
Озеро довольно большое, диаметром около  17  километров.  Утром  вставали  и
первым  делом  -  пробежка  вокруг  озера.  После  бега  -  зарядка,   потом
тренировка, завтрак, тренировка, обед, после обеда отдых, опять тренировки.
   Много ездили по стране. Там тоже разное  случалось.  Как-то  приехали  на
сборы в Молдавию - готовились к Спартакиаде народов СССР. Жарко было ужасно.
Идем с тренировки вместе с моим другом, Васей, а везде вино  продают.  Он  и
говорит: "Давай махнем по бутылочке винца". Я ему говорю: "Жарко".  -  "Зато
расслабимся, отдохнем". - "Ну, давай возьмем". Взяли с ним по бутылке  вина,
пришли в номер, после обеда завалились на кровать, он открывает бутылку: "Ну
давай". Говорю: "Жарко. Я не буду". - "Да? Ну, как хочешь". Р-р-раз -  выпил
бутылку. Посмотрел на меня: "Точно не  будешь?"  Я  говорю:  "Точно".  Берет
вторую бутылку: - р-р-раз, и ее выпил. Поставил на стол - ба-бах! И  тут  же
захрапел, просто мгновенно. Я так пожалел, что не согласился с  ним  выпить!
Ворочался-ворочался, потом не выдержал, растолкал его.  Говорю:  "Ты,  хряк,
прекрати! Храпишь как слон".
   Так что по-разному отдыхали. Но это исключение, обычно там не было такого
разгула, потому что и так очень тяжело было на тренировках.
   Разное было. Вместе со мной тренировался  здоровенный  парень,  Коля  его
звали. Он мало того что огромный был, у него еще и лицо было выразительное -
челюсть массивная выдавалась вперед,  взгляд  исподлобья.  В  общем,  доброе
такое лицо.  И  вот  к  нему  как-то  вечером  хулиганы  пристали  в  темной
подворотне. А он им говорит: "Ребята, тихо, тихо. Сейчас, одну  секундочку".
Достал спички, чиркнул, поднес к своему лицу: "Посмотрите на меня". Инцидент
враз был исчерпан.
   "ПОНИЖЕННОЕ ЧУВСТВО ОПАСНОСТИ"
   СЕРГЕЙ РОЛДУГИН,
   солист Симфонического оркестра Мариинского театра,  друг  семьи  Путиных,
крестный отец старшей дочки Маши:
   Володя учился вместе с моим братом. Я  жил  в  другом  городе,  и,  когда
оказался в Ленинграде, брат рассказал мне про Вовку.
   Он приехал к нам с братом, и мы познакомились. Это было, кажется, в  1977
году. Встретились и уже не расставались. Он мне  просто  как  брат.  Раньше,
когда мне некуда было деться, я шел к нему, и у него спал и ел.
   Так  вот,  познакомились.  Потом  меня  забрали  в  армию,  я  служил   в
Ленинграде. Он как-то приехал ко мне на своем  "Запорожце".  Я  через  забор
перелез и убежал в самоволку. И мы поехали кататься  на  машине  по  ночному
Ленинграду. У машины глушитель был сломан, мы с ним  гоняли  и  пели  песни.
Даже могу вспомнить:
   Этот вечер был всего один,
   Утром чей-то поезд уходил,
   А чуть позже чей-то самолет...
   Страшно самозабвенно пели. И громко. Глушитель ведь не работал.
   Как-то маме вместо сдачи в столовой дали лотерейный билет, и она выиграла
"запорожец". Я тогда учился на третьем, кажется, курсе.
   Долго думали, что с этой машиной делать. Жили мы скромно. Я  себе  первое
пальто купил только когда еще раз в  стройотряд  съездил,  через  год  после
отдыха с ребятами в Гаграх. Это было первое приличное пальто. С  деньгами  в
семье было туго, и решиться в  этих  условиях  отдать  мне  машину  казалось
абсолютным безумием. Ведь можно было продать ее, деньги  получить  -  три  с
половиной тысячи, не  меньше.  Можно  было  бы  хорошо  подправить  семейный
бюджет, но родители решили меня побаловать. Отдали "Запорожец" сыночку, и он
на нем благополучно рассекал. Я на этом "Запорожце" все время ездил, даже на
сборы.
   Я лихачом был. И при этом все время боялся разбить машину. Как  ее  потом
восстанавливать?
 
   - Один раз вы все-таки в аварию попали. Человека сбили.
   - Я тогда не виноват был, это выяснили. Он сам, что ли, прыгнул...  Счеты
с жизнью сводил... Не знаю, что он там творил, балбес  какой-то.  Он  убежал
тут же.
   - Говорят, вы пытались догнать его.
   - То есть?! Вы что, думаете, я его машиной  сбил,  а  потом  еще  пытался
догнать? Не такой уж я зверь. Просто вышел из машины.
   - Вы в критических ситуациях спокойным становитесь?
   - Спокойным. Чересчур даже. Позже, когда я учился в  разведшколе,  мне  в
одной характеристике записали как отрицательную черту:  "Пониженное  чувство
опасности". И этот недостаток считался очень серьезным.
   Нужно немножко больше на взводе быть в таких ситуациях, чтобы качественно
реагировать. На самом деле это важно. Страх  как  боль.  Заболело  что-то  -
значит, неладно в организме. Долго потом пришлось над собой работать.
   - Вы, видимо, не азартный человек?
   - Нет, не азартный.
 
   Уже к концу университета мы ездили на военные сборы. Там были и два  моих
друга, с одним из которых мы в Гагры ездили.  Два  месяца  провели  на  этих
сборах. Было, конечно, попроще, чем на спортивных,  и  быстро  надоело.  Там
основное развлечение - карты. Играли в карты,  а  потом  ходили  к  бабке  в
деревню  за  молоком.  Кто  выиграет  -  покупает  молоко.  Я  играть  сразу
отказался, а они - нет. И все быстро проиграли. Когда у них совсем ничего не
осталось, они подошли и говорят: "Дай нам денег". Азартные  были  игроки.  Я
думаю: дать, что ли, им? Проиграют же. А они: "Да ладно, тебя твои гроши все
равно не спасут. Отдай нам". А я же  говорю  -  у  меня  пониженное  чувство
опасности. Отдал.
   Они на эти деньги так раскрутились! Сначала очень много выиграли, а потом
все оставшееся время никак не могли их проиграть. Мы каждый  вечер  к  бабке
ходили молоко покупать.
   "Я СКАЗАЛ ЕЙ ПРАВДУ..."
   - Университетское время - как раз для романов. У вас были?
   - А у кого не  было?  Но  ничего  серьезного...  Если  не  считать  одной
истории.
   - Первая любовь?
   - Да. Мы с ней собирались сочетаться узами законного брака.
   - Когда же это случилось?
   - Года за четыре до того, как я действительно женился.
   - Тогда не получилось?
   - Нет.
   - А что помешало?
   - Что-то. Интриги, конечно.
   - И она вышла за другого?
   - За другого? Позднее.
   - Кто же решил, что вы не поженитесь?
   - Я. Я принял это решение. Мы  уже  подали  заявление.  Все  было  совсем
готово. Родители с обеих сторон все закупили - кольца там, костюм, платье...
Это было одно из самых  сложных  решений  в  жизни.  Очень  было  тяжело.  Я
выглядел как последний негодяй. Но я решил, что лучше все-таки  сейчас,  чем
потом мучиться и ей, и мне.
   - То есть ушли просто из-под венца?
   - Да, почти. То есть я, конечно,  никуда  не  сбежал,  я  сказал  ей  всю
правду, все, что считал нужным.
   - Не хотите говорить об этом?
   - Да... сложная история. Так получилось. Было действительно тяжело.
   - Не жалеете?
   - Нет.
 
   СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:
   Эта  его  девочка  мне  нравилась,  хорошая  девочка.  Медик,  с  сильным
характером, была, знаете,  другом  ему,  что  ли,  женщиной,  которая  может
заботиться о нем. Только любила ли она его? Вот Люда, жена его,  или  Людик,
как мы ее звали, любит.
   Я с  этой  девушкой,  кажется,  ее  тоже  Людой  звали,  в  замечательных
отношениях был. Она заботилась о его здоровье. Не просто: "Ах, дорогой,  как
ты себя чувствуешь?" Она  говорила:  "Так,  у  тебя,  мне  кажется,  желудок
болит..."
   Не знаю, что между ними произошло. Он ничего мне не  рассказывал.  Сказал
только, что все кончилось. Мне кажется, что-то произошло только между  ними,
ведь их родители были согласны на брак.
   Он, конечно, переживал. Дело в том, что мы с ним Весы и  очень  близко  к
сердцу такие вещи принимаем. И в то время я видел, что он... что его... Он в
принципе человек очень эмоциональный, но эмоции выражать совершенно не умел.
Я ему, например, говорил: "Вовка, ты же просто страшно  разговариваешь.  Как
же ты говоришь так?"
   Сейчас-то он, конечно, Цицерон по сравнению с тем, как говорил  тогда.  Я
ему объяснял: "Ты говоришь очень быстро, а никогда не надо говорить быстро".
Я, будучи артистом, хотел помочь ему. Эмоции-то у него  сильные  были,  а  в
форму их облечь он не мог.  Потому  что  служба,  мне  кажется,  накладывала
штампы  на  его  речь.  Вот  сейчас  он  замечательно,   блестяще   говорит.
Эмоционально, емко, понятно. Где научился?
   "ЕСЛИ НЕ ХОТЯТ ГОВОРИТЬ КУДА,
   ЗНАЧИТ - ТУДА!"
   Все эти годы в университете я ждал, что обо мне вспомнит тот  человек,  к
которому я тогда приходил  в  приемную  КГБ.  А  оказалось,  что  про  меня,
естественно, забыли. Я же к ним пришел школьником. Кто же знал, что я  такую
прыть проявлю? А я помнил, что у них инициативников не берут, и  поэтому  не
давал знать о себе.
   Четыре года прошло. Тишина. Я решил,  что  все,  тема  закрыта,  и  начал
прорабатывать варианты трудоустройства сразу в два места - в спецпрокуратуру
(она и сейчас на режимных объектах существует)  и  в  адвокатуру.  Это  было
престижное распределение.
   Но на четвертом курсе на меня вышел один человек и предложил встретиться.
Правда, человек этот не сказал, кто он такой, но я как-то сразу  все  понял.
Потому что он говорит: "Речь идет о вашем будущем распределении, и я хочу на
эту тему с вами поговорить. Я бы пока не хотел уточнять куда".
   Тут я все и смикитил. Если не хочет говорить куда, значит - туда.
   Договорились встретиться прямо на  факультете,  в  вестибюле.  Я  пришел.
Прождал его минут где-то  двадцать.  Ну  думаю,  свинья  какая!  Или  кто-то
пошутил, обманул? И уже хотел уходить. Тут он и прибежал запыхавшийся.
   - Извини, - говорит.
   Мне это понравилось.
   - Впереди, - говорит, - Володя, еще очень много времени,  но  как  бы  ты
посмотрел, в общем и целом, если  бы  тебе  предложили  пойти  на  работу  в
органы?
   Я ему тогда не стал говорить, что я со школы мечтаю об этом.  А  не  стал
только потому, что  по-прежнему  хорошо  помнил  тот  разговор  в  приемной:
"Инициативников не берем".
 
   - А вы, когда на работу в органах соглашались, про 37-й год думали?
   - Честно скажу: совершенно не думал. Абсолютно. Я  недавно  встречался  в
Питере с бывшими сотрудниками Управления КГБ, с  которыми  когда-то  начинал
работать, и говорил с ними о том же самом. И могу повторить то,  что  сказал
им.
   Я, когда принимал предложение того сотрудника  отдела  кадров  Управления
(он, впрочем, оказался не по кадрам, а  сотрудником  подразделения,  которое
обслуживало вузы), не думал о репрессиях. Мои представления о  КГБ  возникли
на основе романтических рассказов о работе разведчиков.  Меня,  без  всякого
преувеличения,  можно  было  считать  успешным   продуктом   патриотического
воспитания советского человека.
   - Вы что, ничего не знали о репрессиях?
   - Толком даже и не знал. Да, я, конечно, был  в  курсе  культа  личности,
того, что пострадали люди, а потом было развенчание культа личности... Я  же
совсем пацан был! Когда в университет поступал, мне 18  лет  было,  а  когда
окончил - 23!
   - Но те, кто хотел знать, знали все.
   - Мы ведь жили в условиях тоталитарного государства.  Все  было  закрыто.
Насколько
   глубоким был этот культ личности? Насколько
   серьезным? Ни я сам, ни кто-то из моих друзей не  отдавали  себе  в  этом
отчета. Так что я шел на работу в органы с романтическими представле
   ниями.
 
   Но после разговора в вестибюле все вдруг затихло. Пропал тот человек. Уже
комиссия по распределению на носу. И тут опять звонок.  Приглашают  в  отдел
кадров университета.  Разговаривал  со  мной  Дмитрий  Ганцеров,  я  фамилию
запомнил.  Он  и  провел  со  мной  первую  установочную   беседу   накануне
распределения.
   А на самой комиссии чуть не случился казус. Когда дошли до моей  фамилии,
представитель отдела юстиции сказал: "Да, мы берем его  в  адвокатуру".  Тут
резко проснулся опер, курировавший распределение, - он до этого спал  где-то
в углу. "Нет-нет, - говорит, - этот вопрос решен. Мы берем Путина на  работу
в органы КГБ". Прямо на распределении сказал, открыто.
   И уже через несколько дней заполнил какие-то бумаги, всякие там анкеты.
 
   - Вам сказали, что вас берут для работы в разведке?
   - Конечно, нет. В том-то и дело,  что  подход  правильный  был.  Говорили
примерно так: "Предлагаем поработать на  том  участке,  на  который  пошлем.
Готовы?" Кто-то отвечал: "Мне надо подумать". Все, иди, следующий. И  шансов
больше у этого человека нет. Если он начинает ковырять в носу: там  хочу,  а
там не хочу, - то его очень сложно использовать.
   - Вы, видимо, сразу сказали, что готовы работать, куда пошлют?
   - Да. Разумеется. Да они и сами не знали, где я буду работать. Они просто
брали людей. Это на самом деле рутинное дело -  подбор  кадров.  Определить,
куда  и  кого  именно  направить.  И  мне  сделали  именно  такое   рутинное
предложение.
 
   СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:
   Вовка сразу сказал мне, что работает в КГБ. Практически сразу. Может,  он
и не должен был этого делать. Некоторым он говорил, что работает в  милиции.
Я,  с  одной  стороны,  осторожно  относился  к  этим  ребятам,  потому  что
сталкивался с ними. Я выезжал за границу и знал, что с любой группой  ездили
якобы инспекторы или представители Министерства культуры, с  которыми  нужно
было держать язык за зубами.
   Я одному коллеге своему как-то говорю:  "Да  ладно,  нормальные,  хорошие
ребята". А он ответил: "Чем больше ты с ними разговариваешь, тем  больше  на
тебя том на Литейном, 4".
   Я у  Володи  никогда  не  спрашивал  ничего  про  работу.  Мне,  конечно,
интересно было: а как там?
   Но точно помню: как-то раз решил все-таки его со всех сторон  окружить  и
выяснить про какую-нибудь спецоперацию. Но ничего у меня не вышло.
   А потом я его спросил: "Я  -  виолончелист,  я  играю  на  виолончели.  Я
никогда не смогу быть хирургом. Но я - хороший виолончелист. А у тебя что за
профессия? Я знаю, ты - разведчик. Не знаю, что это значит. Ты кто?  Что  ты
можешь?"
   И он мне сказал: "Я -  специалист  по  общению  с  людьми".  На  этом  мы
разговор  закончили.  И  он  действительно   считал,   что   профессионально
разбирается в людях. А когда я развелся со своей первой  женой,  Ириной,  он
говорил: "Я точно предвидел, что так и будет". Я был с ним не согласен, я не
считал, что у нас с Ириной все было ясно  с  самого  начала.  Но  слова  его
произвели на меня большое впечатление. Я гордился и очень дорожил  тем,  что
он - специалист по общению с людьми.
   МОЛОДОЙ СПЕЦИАЛИСТ
   "ИНСТРУКЦИЯ И ЕСТЬ САМЫЙ
   ГЛАВНЫЙ ЗАКОН"
   -   Меня   оформили   сначала   в   секретариат   Управления,   потом   в
контрразведывательное подразделение, и я там проработал около пяти месяцев.
   - Это было то, что вы себе представляли? То, чего так ждали?
   -  Конечно,  нет.  Я  все-таки  после  университета  пришел.   Была   уже
определенная подготовка. И вдруг я вижу стариков, которые трудились еще в те
незабвенные времена. Некоторые уже вот-вот должны были уйти на пенсию.
   Помню, они как-то разрабатывали одно мероприятие.  Сидела  целая  группа.
Меня тоже привлекли. Я уже не помню детали, но один говорит: "Давайте так-то
и так-то сделаем. Согласны?" Я говорю: "Нет, это неправильно". - "Что такое,
почему неправильно?" - "Это противоречит  закону".  Он  удивляется:  "Какому
закону?" Я называю закон. Они говорят: "Но у  нас  же  есть  инструкция".  Я
опять про закон. Они ничего не понимают - и опять про инструкцию. Я  говорю:
"Так это же инструкция, а не закон".
   А собеседник мой искренне и с удивлением:  "Для  нас  инструкция  и  есть
самый главный закон". Причем сказал дед без иронии. Абсолютно. Так они  были
воспитаны, так работали. Я так не мог. И не только я, но и  практически  все
мои ровесники.
   Несколько месяцев покрутился формально, подшивал дела какие-то.  А  через
полгода меня отправили на учебу, на шесть месяцев, на  курсы  переподготовки
оперативного состава. Это была  ничем  не  примечательная  школа  у  нас,  в
Ленинграде. Считалось, что база у  меня  есть,  а  нужна  чисто  оперативная
подготовка. Я там проучился, вернулся в Питер и еще  где-то  около  полугода
отработал в контрразведывательном подразделении.
   - Что это было за время?
   - Что за время? Конец 70-х. Сейчас говорят: "В тот  момент  Леонид  Ильич
начал закручивать гайки". Но это было не очень заметно.
   - А в работе органов что-нибудь изменилось?
   - Знаете, на самом деле многие вещи,  которые  правоохранительные  органы
стали позволять себе с начала 90-х годов, тогда были  абсолютно  невозможны.
Действовали как бы из-за угла, чтобы не торчали  уши,  не  дай  Бог.  Я  для
примера  расскажу  только  одну  историю.   Допустим,   группа   диссидентов
собирается  в   Ленинграде   проводить   какое-то   мероприятие.   Допустим,
приуроченное к дню рождения Петра Первого.
   - Да, давайте просто предположим.
   -  Диссиденты  в  Питере  в  основном  к  таким  датам  свои  мероприятия
приурочивали. Еще они любили юбилеи декабристов.
   - Диссиденты же.
   - Действительно. Задумали, значит, мероприятие с  приглашением  на  место
события   дипкорпуса,   журналистов,   чтобы   привлечь   внимание   мировой
общественности. Что делать? Разгонять нельзя, не велено. Тогда взяли и  сами
организовали возложение венков, причем как раз на  том  месте,  куда  должны
были прийти журналисты. Созвали обком, профсоюзы, милицией все оцепили, сами
под  музыку  пришли.  Возложили.  Журналисты  и   представители   дипкорпуса
постояли, посмотрели, пару раз  зевнули  и  разошлись.  А  когда  разошлись,
оцепление сняли. Пожалуйста, идите кто хочет. Но уже неинтересно никому.
   - Вы тоже принимали участие в этой операции?
   - Нас не особенно привлекали к этим мероприятиям.
   - Откуда же вы знаете такие подробности?
   - Так особого секрета из этого никто и не делал. В столовой  встречались,
разговаривали. Я к чему все это говорю? К тому,  что  действовали,  конечно,
неправильно, и это было проявлением тоталитарного государства. Но показывать
уши считалось неприличным. Было все не так грубо.
   - И история с Сахаровым не была грубой?
   - История с Сахаровым была грубой.
   "ВОТ ВЫШЛИ ЛЮДИ СО СКРИПКАМИ..."
   СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:
   Мы с Вовкой после работы в филармонию иногда ходили. Он  меня  спрашивал,
как правильно слушать симфоническую  музыку.  Я  ему  пытался  объяснить.  И
вообще, если вы его спросите сейчас про Пятую симфонию  Шостаковича,  то  он
вам очень подробно расскажет, о чем там, потому что ему  страшно  нравилось,
когда он слушал, а я объяснял. И когда  потом  Катя  и  Маша  стали  музыкой
заниматься, в этом тоже я виноват.
   Я совершенно убежден