ночи.
Только не натянут холст,
Отсырел в углу подрамник.
Всхлипнул ветер, скрипнул пол
И, зевнув, закрылись ставни.
В этой комнате пустой
Провожаем жизнь мы с тобой.

Доиграв ноктюрн с листа,
Яркий свет снимает рампа.
Глаз сиамского кота
Подмигнул настольной лампой.
Легкий поворот ключа
В тишине раскатом грома.
Мал и пахнет незнакомо
Плащ не с моего плеча.
И чужая в доме боль
Провожаем жизнь мы с тобой.

Провожаем жизнь мы с тобой,
Ведь невыносимо быть рабом
У луны растресканной, щербатой и рябой.
Утром звезды будут догорать,
Но еще есть время догонять
Этот странный поезд, уходящий от меня.

Лег на сонную иглу
Черной Уитни липкий голос,
Черный замшевый каблук
Встал на зеркала осколок.
Передернутый затвор -
Щелкнул вдруг автоответчик.
Странно слышать: "Добрый вечер!"
В пять утра от никого.
В этой комнате пустой,
Где простились с жизнью мы с тобой.
Престарелый и хромой поэт
Желтый, как самшитовая палка,
Что ни день стихи слагал чуть свет,
Рот кривя от неизбывных бед,
Под публичную листвою парка.

Как пилюли их глотала где-то
Девушка с томлением во взгляде.
Строки, что творились ртом поэта,
Смаковал горячий рот в помаде,
Чувствами их наделяя щедро -
То диминуэндо, то крещендо.

Как-то ночью свел поэта случай
С девушкой, чьи цепкие объятья
И глубокий поцелуй тягучий
Кончились, увы, грехом зачатья.

В этом патетическом лобзаньи
Он обрел и юность, и дерзанье,
А она - терзанье, пытки, ад.
Перед гневом бога и природы
Он бежал. С небес пролились воды
В духе романтических баллад.

     - Раки

Многообразна природа,
Но в ней так мало уродов,
Никто не хочет делать все наоборот.
Ни человек, ни собаки -
Мне больше нравятся раки
За то, что ходят раки задом наперед.
Ни человек, ни собаки -
Мне больше нравятся раки
За то, что ходят раки задом наперед.

Они в доспехах наборных,
Они просты и упорны,
Их никакие штормы с курса не собьют.
И днем, и ночью по илу,
Со дня рожденья в могилу,
Всю жизнь раки задом наперед бредут.

И, взметнув рукою глину,
Мы хватаем их за спину
Потаму, что пальцы бережем.
Рано утром или ночью
Подкрадемся - и в кулечек,
Чтоб потом сварить бедняг живьем.

Того, что сзади невидно,
Но им совсем не обидно -
Ведь у них сзади то, что будет впереди.
И, наглядевшись на диво,
Пьем жигулевское пиво
И с пивом раков замечательных едим.

И, взметнув рукою глину,
Мы хватаем их за спину
Потаму, что пальцы бережем.
Рано утром или ночью
Подкрадемся - и в кулечек,
Чтоб потом сварить бедняг живьем.

Многообразна природа,
Но в ней так мало уродов,
Никто не хочет делать все наоборот.
Ни человек, ни собаки -
Мне лично нравятся раки
За то, что ходят раки задом наперед.

     - Веровать

Верните веру мне - я веровать хочу,
В кого-нибудь, во что-нибудь, но верить.
Мне с верой будет легче жизнь свою измерить
И подойти спокойно к палачу.

Отдайте бога мне, отдайте, что вам в том.
Каким он будет - совершенно безразлично.
Верните мне, возьму в любом обличье -
Кому-то надо помолиться перед сном.

Веровать, веровать, веровать, веровать
Стало все трудней.
Хлопнули по столу пара апостолов
И выпили до дна.
Веровать, веровать, веровать, веровать
Стало все нужней.
Мне бы в вириги влезть,
Много религий есть,
А вера-то - одна.

Снимите мне с креста распятого Христа.
Я оживлю его, и он тогда расскажет
О том, как друг мой у него просил однажды,
Чтоб я заснул навек у чистого листа.

Веровать, веровать, веровать, веровать
Стало все трудней.
Хлопнули по столу пара апостолов
И выпили до дна.
Веровать, веровать, веровать, веровать
Стало все нужней.
Мне бы в вириги влезть,
Много религий есть,
А вера-то - одна.

Какая заповедь гласит: "Не обмани"?
Но, к сожалению, я библии не знаю.
Отдайте библию - немного почитаю,
Совсем чуть-чуть - пусть эта школа извинит...

Веровать, веровать, веровать, веровать
Стало все трудней.
Хлопнули по столу пара апостолов
И выпили до дна.
Веровать, веровать, веровать, веровать
Стало все нужней.
Мне бы в вириги влезть,
Много религий есть,
А вера-то - одна.

Веровать, веровать, веровать, веровать
Стало все трудней.
Хлопнули по столу пара апостолов
И выпили до дна.
Веровать, веровать, веровать, веровать
Стало все нужней.
Мне бы в вириги влезть,
Много религий есть,
А вера-то - одна.

     - Времена

Если завтра Мавзолей будет срыт,
Если вдрызг развалит Землю атомный взрыв,
Если бифштекс подадут мне сырым -
Плевать! Я хуже знал времена!

Если черный попадет в Белый Дом,
Моя жена начнет учить айкидо,
А лучший друг расскажет анекдот с бородой -
Плевать! Я хуже знал времена!

Я стоял перед последней чертой,
Мне говорили: "??? это." А я знал - не то!
Я это помню, как сейчас, помню, как сейчас.
Стирая зубы о гастрольную пыль,
В дешевой гостинице падал с копыт -
Я это помню, как сейчас, помню, как сейчас.
Я хуже, хуже, я хуже знал времена!

Если тюрьмы прекратят охранять,
Если в Тель-Авиве я увижу коня,
А мудрый Окуджава вруг полюбит меня -
Плевать! Я хуже знал времена!

Если Карл Льюис проиграет забег,
Столицею Китая станет Тай-Бей,
А в Палестине хрестианство примет еврей -
Плевать! Я хуже знал времена!

Люди приглашали посидеть у костра,
Я приходил к ним, не зная, как дожить до утра -
Я это помню, как сейчас, помню, как сейчас.
Я в пике глубокому ходил от мечты
И разбился бы, но спасла меня ты -
Я это помню, как сейчас, помню, как сейчас.
Я хуже, хуже, я хуже знал времена!

Вот так вот просто я на свете живу.
Газоны - фальшь, хожу по ним, сминая траву.
А если вдруг свистка услышу переливчатый звук -
Плевать! Я хуже знал времена!

Никто не смеет говорить о том, чего нет.
И я работаю днем, а отдыхаю во сне.
А если смерть подкрадется ко мне -
Плевать! Я хуже знал времена!

Сегодня есть кому мотор завести,
А было время - с фонарями никого не найти -
Я это помню, как сейчас, помню, как сейчас.
Но я был счастлив там - вот в чем весь парадокс.
Ведь это был мой мир, там был мой дом -
Я это помню, как сейчас, помню, как сейчас.
Но я был счастлив там - вот в чем весь парадокс.
Ведь это был мой мир, там был мой дом -
Я это помню, как сейчас, помню, как сейчас.
А, значит, лучше, лучше, я лучше знал времена.

Ведь я был счастлив там - вот в чем весь парадокс.
Ведь это был мой мир, там был мой дом -
Я это помню, как сейчас, помню, как сейчас.
А, значит, лучше, лучше, я лучше знал времена.
А, значит, лучше, лучше, я лучше знал времена.

Вот таки настучал я статейку о Бауме, приобщи ее куда-нибудь. Судя по всему,
она была написана в 1988 году - там ссылки на лучший диск 1987 года, а копирайт
на книге - 1989, но в конце 1988 уже были записаны диски "Казачьи песни" и
"Анафема", однако о них в статье не упоминается. Ну и понятно по содержанию, что
Павел Бартик писал ее для какого-то чехословацкого издания.

     Бартик Павел. Диалоги жизни. Интервью

---------------------------------------------------------------------------

;Набрано по книге Е.Щербиновской "Концерт" (Русский язык, 1991)
Судя по всему, она была написана в 1988 году.
Павел Бартик писал ее для какого-то чехословацкого издания.
---------------------------------------------------------------------------

       Необычайно  разнообразна галерея старых русских бардов и
современных авторов-исполнителей, продолжающих традиции "поющих
поэтов".  Сегодня  у  авторской  песни  миллионы  слушателей  и
почитателей.

        Но   мы   помним:   эта  песня  не  всегда  принималась
безоговорочно.  Еще в  начале  восьмидесятых  годов  она  часто
вызывала  споры  и  дискуссии  не  только  среди критиков, но и
непосредственно в аудитории.  Тогда  впервые  появилось  и  это
популярное и любимое сегодня миллионами слушателей имя.

        Александр Розенбаум...

      Но в то время вокруг него возникали особенно ожесточенные
споры. И не случайно!

       Во  многих  песнях он стремился отразить дух и атмосферу
времени, говорил о жгучих  проблемах,  волновавших  людей.  Его
высказывания  были  искренними  и  честными.  И  слушатели  ему
верили.  Чувствовали, это -  не  конъюнктурщик,  в  его  полных
решимости  песнях  нет  фальши,  неискренности,  нет стремления
понравится любой ценой...

        Наша   публика   впервые  услышала  о  нем  в  середине
восьмидесятых  годов  благодаря  братиславскому  телевизионному
клубу молодых.  Тогда он пел свои "Тетерева".

        Однако   по-настоящему  этот  яркий  автор-исполнитель,
трубадур из Ленинграда, предстал перед  публикой  Чехославакии,
когда  приехал  на  свои  первые зарубежные гастроли в качестве
одного из гостей  пестрой  палитры  Дней  газет  "Комсомольская
правда"  и  "Млада  фронта"  в  Чехославакии. Он выступал тогда
вместе с композитором,  музыкантом  и  исполнителем  Владимиром
Мишиком и его группой "ЭТЦ" в программе "Диалоги".

       Стройный,  усатый,  с  высоким  лбом,  сильным голосом и
двенадцатиструнной гитарой, Александр Розенбаум  сумел  донести
глубину   своих  мыслей  до  каждого  и  каждого,  пусть  не  в
совершенстве владеющего русским языком, заставить задуматься  о
себе самом, об окружающем мире.

       Тогда,  во  время  первых гастролей композитора и поэта,
состоялся этот диалог.

      - Я пою обо всем том, во что искренне верю, из-за чего я,
как и мои близкие и дальние, страдаю и возмущаюсь и что я всеми
силами   хотел  бы  помочь  изменить,  -  так  начал  Александр
Розенбаум свое интервью.

       -  Поверьте,  я  не  какой-нибудь  конъюнктурщик,  ловко
пристроившийся  в  существующей   обстановке   гласности.   Мое
отношение  к  песне  и  ее  миссии  никогда не менялось. Сейчас
изменились лишь условия самовыражения. В прошлом  у  меня  было
немало  трудностей.  В  одних  городах  мои  выступления просто
запрещали, в других из программы моего выступления,  которую  я
обязан был представить заранее, вычеркивались песни, которые им
казались   чересчур   актуальными,   ядовитыми   или    слишком
задевающими  за  живое. И меня это не очень-то удивляло. Ведь с
самого начала своего певческого и авторского пути я пел песни о
культе  личности  и  его  последствиях,  о коррупции и "черном"
рынке, о неспособности и нечестности людей, обо всем том, о чем
пишут  сейчас в газетах и журналах, о чем сообщается в рубриках
происшествий, о чем открыто говорится не  только  на  партийных
собраниях.

       Оглядываясь  в прошлое, я должен признать, что выступить
на стадионе в каком-нибудь крупном городе для меня всегда  было
нелегко. Даже в обычных концертных залах для меня не находилось
места. Но, хоть это и причиняло мне боль, я с легкостью упускал
очередной  шанс  и  шел  играть и петь в какой-нибудь маленький
клуб, где  у  меня  со  слушателями  устанавливалось  настоящее
взаимопонимание.  А  это  значило для меня больше, чем какой-то
гонорар!

      Сейчас у меня нет никаких проблем. Почти нигде. Хотя...

      Знаете, когда говоришь и поешь о недостатках, проблемах и
вещах,  о  которых  начальство  слушать  не   любит,   навсегда
останешься не слишком желанным гостем. И, значит, надо бороться
- не за себя, но за то, что ты скажешь слушателям.

       Александр  Розенбаум - ленинградец. Он из семьи врачей и
сам отдал этой работе четырнадцать лет. И именно  благодаря  ей
он  начал  открывать  для  себя  мир и почувствовал, что своими
открытиями он должен с кем-нибудь поделиться.

       -  Знаете,  будучи студентом Ленинградского медицинского
института, я должен был ехать со стройотрядом на  лесозаготовки
в  Ухту.  Честно  говоря,  мне не очень-то хотелось туда ехать.
Однако делать было нечего, и я  оказался  среди  лесорубов.  Со
временем  мы стали понимать друг друга... И я, представьте, как
лесоруб получил даже четвертый разряд. Но что гораздо важнее, я
заглянул  в  душу  своих  коллег,  узнал  их  взгляды. Они были
суровы,  как  и  их   работа,   но   настолько   же   чисты   и
бескомпромиссны.  Я  принял  эту  позицию на всю жизнь и уже не
смог от нее отказаться. Я  не  мог  видеть  иначе,  чувствовать
иначе, говорить иначе.

        И,   видимо,   именно  поэтому,  окончив  Ленинградский
мединститут, я не пошел работать в поликлинику или больницу,  а
стал врачом "Скорой помощи". И проработал там целых пять лет!

       -  Повлиял  ли этот жизненный опыт врача на вас - поэта,
композитора и певца?

       -  Изо  дня  в  день  передо  мной  открывались  как  бы
изнаночные картины действительной жизни.  Вначале  я  благодаря
этому познавал самого себя, вскоре я уже мог реагировать на все
эти горести и печали, страдания и убожество, которые  постоянно
вставали  передо  мной,  и от которых я, пока еще врач, помогал
частично избавляться. Конечно, эти эмоциональные нагрузки  были
слишком  сильны для меня, и я чувствовал, что должен справиться
с ними как-то иначе, не только выписав рецепт  или  отправив  в
больницу, откуда мир виделся не менее безнадежным.

      - И тогда вы обратились к искусству?

       -  С пяти лет я занимался музыкой. Я окончил музыкальную
школу и училище, а когда мне было шестнадцать,  написал  первую
песню.

       Можно  сказать,  что  во  мне  изначально  боролись  два
стремления: стать врачом и стать пианистом.

        А  потребность  высказаться?  Она  родилась  совершенно
спонтанно. Я уже упоминал о своей работе на лесоповале. Но  это
был  не  только  изнурительный  труд  и  суровые  климатические
условия. Иногда мы собирались у костра, разговаривали, пели. То
же было и у шахтеров. И как раз во время этих сборов у костра я
совершенно ясно определил цену настоящего, подлинного. И шахте,
и  лесорубы моментально чувствовали любую фальш и в словах, и в
песнях, и вели себя соответственно, ничего не скрывая. Это было
для  меня  самой большой школой. И это мерило, воспринятое мной
еще тогда, в студенческие годы, стало тем, о чем можно сказать:
кредо.  Потому-то  одни  с уважением, другие, цинично презирая,
считают меня максималистом. Да,  я  максималист  и  не  стыжусь
этого.

        -   Работа  врачом  "неотложки",  безусловно,  была  не
прогулкой по  розовому  саду.  Популярный  киноактер  Александр
Калягин  тоже  прошел  через  это.  Многие называют ваш уход из
медицины бегством.  Но я-то думаю, что бросить хотя и  трудную,
но   стабильную   профессию   врача   и  ступить  на  неверный,
неопределенный путь исполнителя своих собственных песен  скорее
можно  сравнить  с  шагом  в  темноту.  Вы  не  боялись за свое
будущее?

       - Этот, как вы говорите, "шаг в темноту" я сделал, когда
мне только минуло тридцать, в восьмидесятом году. О том, что  я
не  боялся,  и  разговора  быть  не  может. Конечно, я терзался
страхом.  Впрочем, изначально я  надеялся  не  только  на  свои
таланты  автора и исполнителя и, совершая этот шаг, я положился
на достоинства, которые мне казались вполне  определенными;  не
случайно  поэтому  я стал членом популярной рок-группы "Пульс",
не случайно также некоторое время я выступал с группой "Шестеро
молодых".

       -  Мне кажется, в коллективе ваша яркая индивидуальность
не могла проявиться достаточно ярко.

       -  Согласен!.. Именно поэтому конец восемьдесят третьего
года  стал  для  меня  важным   жизненным   рубежом.   Я   стал
самостоятельным  и  начал  выступать  перед  публикой  со своим
собственным репертуаром.

       -  Расскажите,  каким  же  в  действительности  был этот
репертуар? Чаще всего говорят, что  начало  вашему  успеху  как
автора и исполнителя положил прежде всего "одесский" цикл.

        -  Когда  мне  было  лет  пятнадцать-шестнадцать,  меня
привлекал в музыке прежде всего рок. Он и сейчас мне  нравится.
И вы, наверное, не поверите, что меня как слушателя, привлекает
и "тяжелый металл",  если  он,  разумеется,  имеет  музыкальный
уровень.

      - А тот "одесский" цикл?

      - Действительно, он был, и я не стыжусь его! Конечно, при
этом я писал и совершенно другие вещи! Знаете,  в  каждой  моей
песне,  а  всего  я  их  сочинил, спел и частично записал более
пятисот,  я  стремился  прежде  всего  выразить  свои  мысли  и
чувства.   Поэтому  я  не удержался от признаний в любви своему
родному прекрасному Ленинграду, поэтому я не мог  не  коснуться
темы Великой Отечественной войны.

       Я лично шефствую над одним ленинградским детским домом и
могу сказать, что с  его  маленькими  гражданами  очень  хорошо
нахожу  общий  язык.  Не просто как "дядюшка" с внуками, но как
певец, рассказывающий о том, что  все  очень  хорошо  знают  по
рассказам "тетенек" и картинкам в зале Славы.

       Понятно,  эта детвора слишком далека от того, чтобы хотя
бы понять, чем в действительности  была  Великая  Отечественная
война.   Но  их  матери,  отцы,  бабушки  и  деды  знают это до
мельчайших подробностей.

       "По  дороге  жизни",  "Бабий  Яр",  "А  может,  не  было
войны"...  Около двадцати песен с этой  и  подобной  актуальной
тематикой   можно  было  отнести  к  его  первой  долгоиграющей
пластинке, имеющей лаконичное название "Эпитафия".

      - "Бабий Яр"...

       - Меня считают поющим поэтом, но когда я впервые услышал
стихотворение Евтушенко  "Бабий  Яр",  меня  буквально  охватил
страх.  И  мысленно,  и вслух я спрашивал себя: возможно ли все
то, что произошло,  как  это  могло  произойти,  и...  вдруг  я
почувствовал,  что  гитлеровцы стреляют в меня! И избавиться от
этого чувства я долго не мог. Оно преследовало меня постоянно с
такой  силой,  и я так вжился в это, что освободиться духовно и
физически я смог бы, только высказавшись в песне.

       Да,  высказаться  в  песне!  И  при  этом  я не думал об
интонации и об аккордах, которые я брал при этом на  гитаре.  В
этой   песне  единственную  решающую  роль  имела  интонация  -
интонация сердца!

       Я  стремлюсь  к тому, чтобы все, написанное мною, шло от
сердца к сердцу каждого, кто сидит в зале. Не  только  песни  с
военной  тематикой,  песни о блокадном и теперешнем Ленинграде,
но и казацкие баллады, лирические и любовные песни, и  даже  те
самые  одесские  куплеты.  Мне не чужды ни городской романс, ни
классика, ни рок. Но я  всегда  стремлюсь  к  равновесию  между
музыкой  и  словами.  Кем бы я ни был в данный момент - лириком
или трагиком.

       Впрочем,  некоторые из упомянутых мною произведений были
на  долгоиграющих  пластинках  фирмы   "Мелодия":   "Эпитафия",
"Нарисуйте  мне  дом"  и  на третьем диске "Мои дворы", ставшим
самым популярным альбомом 1987 года.

       -  Я  узнал,  что  уже  записан  и готов к выходу в свет
четвертый диск.

       - Он уже появился в продаже! Я назвал его "Дорога жизни"
(на самом деле диск называется "Дорога длиною в жизнь" -  прим.
FatMan'а)  и посвятил его молодым людям, воевавшим и погибавшим
в Афганистане.

       Сногие спрашивали меня: почему? Почему Розенбаум поет на
эту тему? Это не случайно и никакого  расчета  в  этом  нет.  Я
часто выступал перед солдатами. И очень хорошо знаком с боевыми
условиями, в которых они жили, сражались и  умирали  далеко  от
дома. Я хотел их порадовать и подбодрить. Как певец и музыкант,
бывший врач, да и просто как человек человека,  находящегося  в
трудной  ситуации.  Честно,  искренне.  Так,  как  я,  впрочем,
поступал всегда и везде.

       -  В  последнее  время  я  часто  читал  о том, что сила
воздействия  ваших  песен  прежде  всего  в  их   человеческой,
гражданской смелости, открытости.

       -  У  нас  много поющих поэтов, если хотите, трубадуров,
бардов, к которым стоит прислушаться. У них действительно  есть
что   сказать   людям.   Они   делятся  со  слушателями  своими
переживаниями, чувствами, взглядами, наблюдениями.

       Во  мне  тоже  всегда  было  и  есть  это  стремление  -
поделиться собой. И сейчас, и задолго до  перестройки.  Поэтому
иногда  в  прошлом  случалось так, что я просто не знал, что со
мной будет после концерта. Поэтому меня, как я уже  говорил,  в
некоторых  городах  просто  не  в