м?..


   Лента конвейера в  Главном  заводе  двигалась  с  удвоенной  скоростью.
Приказ Мозга гласил: произвести перенастройку кирдов на третью  реакцию  в
течение одного дня.
   Голубовато-белые шары с двумя  парами  глаз  лежали  на  ленте,  словно
огромные  мячи.  Дежурные  кирды  метались  около  автоматов.  Как  только
очередная  голова  оказывалась  в  поле  действия   приборов,   вспыхивала
контрольная лампа. Автоматы одновременно вводили в  нее  программу  образа
Мозга и третьей реакции - любви. Отныне объектом  третьей  реакции  кирдов
будет Мозг.
   У конца конвейера  стояли  транспортные  тележки.  Когда  на  платформе
оказывалось  по  пятнадцати  голов,  они   бесшумно   набирали   скорость,
направляясь к проверочной станции, у входа в  которую  толпилась  огромная
очередь.


   Кирды стекались к Башне Мозга со всех уголков города. Они бросали  свою
работу, забывали о  приказах  и  торопливо  шагали  по  улицам  к  Главной
площади.
   Те, кто уже был  заряжен  страхом,  испытывали  благостное  облегчение.
Демонтаж,  подстерегавший  их  на  каждом  углу,   вырванные   из   живота
аккумуляторы - все это уже не наполняло их щемящим ужасом. Страх заглушало
острое чувство любви к Мозгу.
   Те же, кто был заряжен ненавистью, всматривались по дороге  к  Башне  в
проходивших кирдов. Если бы только им попался хотя бы  один  голубокругий!
Они бы тут же растоптали его, разорвали на куски, они бы  показали  Мозгу,
как чтут его величественные приказы.
   Площадь перед Башней была запружена кирдами. Все новые  и  новые  толпы
вливались с боковых улиц, прижимая  передних  к  первой  ограде.  Слышался
металлический шорох трущихся друг о друга тел.
   Один из кирдов, прижатый толпой к ограде,  вдруг  покачнулся  и  поднял
руку. На груди у  него  ветвилась  трещина.  Он  начал  медленно  оседать,
попытался удержаться на ногах, вцепившись в  соседей,  но  те  нетерпеливо
отталкивали его. Наконец он упал. Стоявшие рядом наступили на него,  и  он
затих.
   Внезапно откуда-то из центра толпы послышались крики:
   - Голубокругий! Он пришел, чтобы убить Мозг!
   В плотной толпе они не могли ударить его  и  даже  повалить  на  землю.
Кирды подняли голубокругого над собой, нанося ему удары снизу, и он каждый
раз взлетал над их головами и падал снова на кулаки, и металлический  лязг
не мог заглушить его пронзительного крика: "Да здравствует Великий Мозг!"
   Около самой ограды толпа подбросила его особенно высоко, и он рухнул на
металлическую решетку,  на  мгновение  застыл  на  ней  и  начал  медленно
переваливаться во внутренний двор Башни. Оба сторожевых кирда,  словно  по
команде, вскинули свои дезинтеграторы, послышался  легкий  шорох,  запахло
горячим металлом, и голубокругий рухнул вниз.
   Шестьдесят третий, стоя около самой ограды, всматривался в толпу  всеми
своими четырьмя  глазами.  Ему  казалось,  что  вот-вот  он-увидит  Двести
семьдесят четвертого, и тогда, тогда он покажет ему! Он помнил,  как  руки
Двести семьдесят четвертого тянулись к его аккумуляторам, и сейчас  он  бы
знал, как справиться с этим презренным голубокругим...
   Он чувствовал, как вместе с ненавистью  в  нем  сладко  кипит  огромная
любовь к Мозгу. Оба эти чувства сплавлялись в нем  в  одно.  Ах,  если  бы
только ему попался сейчас Двести семьдесят четвертый! Он бы доказал Мозгу,
как  предан  ему,  с  хрустом  вырвал  бы  из  презренного   голубокругого
аккумуляторы и принес бы к Башне.


   Никогда еще, с того самого мгновения, когда ток  впервые  промчался  по
его проводникам и вдохнул  в  них  мысль,  Мозг  не  получал  одновременно
столько телесигналов от  кирдов.  Его  входное  устройство  едва  успевало
пропускать сотни и тысячи обращенных  к  нему  восторженных  слов.  Но  он
оставался  спокоен.  Он  размышлял,  и  ничто  не  нарушало   холодную   и
величественную четкость его мыслей.
   Конечно, думал он,  ценность  передаваемой  сейчас  кирдами  информации
практически равнялась нулю. Он и без них знал, что сила  его  мысли  почти
безгранична и что ничто, почти ничто не может устоять перед ней.  Конечно,
они бросили свою работу, нарушив четкий ход жизни в  городе.  Конечно,  он
мог бы немедленно отдать им приказ покинуть площадь и разойтись  по  своим
обычным местам. Но третья реакция еще была в стадии эксперимента. Не нужно
подавлять ее, запрещая кирдам изливать свою любовь.
   Уже сейчас, почти в самом начале эксперимента, он чувствовал,  что  его
мысль об анализе чужих миров была совершенно  правильной.  Все  три  новые
реакции были введены в мозг кирдов, а общество  уже  сдвинулось  с  места,
перестало быть статичным. Разумеется, не стоило бы  уничтожать  так  много
кирдов, все-таки их производство требует массу энергии, но  теперь,  когда
не надо экономить каждую ее каплю для гравитационного прожектора, это  уже
не проблема.
   И все-таки он  был  еще  не  совсем  удовлетворен.  Он  рассчитывал  на
большее. Он догадывался, что  можно  извлечь  из  людей  еще  кое-что.  Он
чувствовал, что вот-вот нащупает как раз то, чего не  хватало  цивилизации
кирдов.  Начав  эксперимент,  надо  было   продолжить   его.   Попробовать
скопировать и ввести в мозг нескольким кирдам весь комплекс реакции людей.


   - Идем, - сказал Утренний Ветер Человеку. - Прости,  что  мы  не  можем
дать тебе дезинтегратор, у нас их совсем мало.
   Их было около  пятидесяти,  боеспособных  дефов,  и  они  шли  молча  и
сосредоточенно, думая о предстоящем сражении.
   - Ты знаешь, Человек, - сказал Утренний Ветер, - я боюсь. Я  уже  много
раз участвовал в налетах на город, но я еще никогда  не  боялся  так,  как
сегодня. Ты знаешь, что такое страх?
   - Да, - сказал Человек.
   - Тогда ты поймешь меня. Но что поделаешь, надо идти. Когда мы подойдем
к городу, ты возьмешь с собой пять дефов и направишься к  лаборатории.  Ты
должен вывести из города людей в то  время,  как  мы  будем  вести  бой  у
Главного энергетического склада. -  Утренний  Ветер  замолчал.  Впереди  у
горизонта показались первые здания города. Отряд разделился на две  части.
Человек со своей группой начал обходить город с юга, чтобы оказаться ближе
к лаборатории.
   Человек  боялся.  Страх  снова  утяжелял  ноги,  путал  мысли,  но   он
механически шел вперед. Он вдруг подумал,  что  дефы  могут  заметить  его
страх, и вздрогнул. Оглянулся. Все пятеро молча и  сосредоточенно  шли  за
ним. Вот и крайнее здание. За  ним  шагах  в  трехстах  была  лаборатория.
Только бы люди оказались на месте. Он поднял руку,  и  дефы  остановились.
Впереди не было видно ни одного кирда. Сейчас. Надо только махнуть рукой и
мчаться вперед. Не думать. Мчаться и не думать. А если  раздастся  шипение
дезинтегратора и маленькая белая молния ударит  в  него...  Мчаться  и  не
думать...
   Он махнул рукой и ринулся вперед. Его моторы  бешено  вращались,  и  он
подумал, что вдруг не  хватит  энергии  в  аккумуляторах,  он  станет  все
медленнее переступать ногами, пока  не  остановится,  и  будет  стоять,  и
моторы не спеша остановятся в  нем,  и  какой-нибудь  кирд  протянет  свои
цепкие клешни, выдерет из него аккумуляторы с хрустом, с треском, вместе с
контактами, и он рухнет на землю глазами в пыль, и кто-нибудь  пройдет  по
нему, ударит ногой по голове, и он все равно ничего не почувствует, потому
что его уже не будет.
   У здания лаборатории он оглянулся. Дефы, рассыпавшись цепочкой,  бежали
за ним. Он рванул дверь.
   - Коля, - крикнул он, - Коля!
   Космонавты вскочили  на  ноги,  испуганно  глядя  на  кирдов.  Надеждин
протянул руку Человеку и широко улыбнулся.
   - Двести семьдесят четвертый, - пробормотал он, - ты все-таки пришел...
   - Быстрее, не бойтесь. Я теперь деф, как и мои товарищи. Мы  пришли  за
вами, - сказал Человек, и Надеждину вдруг показалось, что в  глазах  кирда
мелькнула и погасла смешинка.
   - Кирды! - беззвучно крикнул с улицы один из дефов, и Человек,  схватив
за руку Надеждина, бросился к двери.
   Цокая огромными  ступнями  по  плитам  тротуара,  к  лаборатории  несся
Шестьдесят третий и за ним еще несколько кирдов,  на  ходу  готовя  к  бою
дезинтеграторы.
   - Бегите, - крикнул Человек космонавтам  и  махнул  рукой,  -  туда!  Я
задержу их.
   Он бросился навстречу Шестьдесят третьему и тут же увидел задней  парой
глаз, как Надеждин вырвался из рук дефа и прыгнул к нему.
   Шестьдесят  третий  поднял  оружие.  "Броситься  на  землю,   а   потом
вскочить... - пронеслось в голове у  Человека,  но  тут  же  другая  мысль
скользнула одновременно с первой. - Но он выстрелит. Он  может  попасть  в
Колю".
   Прежде чем эта мысль успела обежать все логические  цепи  его  мозга  и
пройти через анализаторы, он ринулся прямо  под  дезинтегратор  Шестьдесят
третьего. Голубой круг на его груди был мишенью.
   С легким шипением из трубочки дезинтегратора сверкнула маленькая  белая
молния, заряд ударил в голубой круг на груди Человека, мгновенно расплавил
металл, и тот рухнул навзничь, ударившись голубовато-белой круглой головой
о пыльную мостовую. Шестьдесят третий нагнулся над голубокругим и снова  и
снова разряжал в поверженную фигуру дезинтегратор. Белые молнии  пробивали
все новые и новые отверстия в теле Человека, и с каждым новым выстрелом  в
мозгу Шестьдесят третьего шевелился сладкий комок ненависти.
   Внезапно он почувствовал толчок,  и  в  то  же  мгновение  чья-то  рука
вырвала у него оружие. Приходя в себя, он увидел одного из людей,  который
смотрел на него, поднимая дезинтегратор.
   "Вторая реакция", - подумал Шестьдесят третий, понял, что не успеет  до
выстрела сделать и шага. Ненависть в  последний  раз  заколыхалась  в  нем
густым желе, а потом, после выстрела, угодившего ему прямо в  голову,  уже
не существовало ничего.
   Один из кирдов ударил сзади Надеждина в голову.  Падая,  он  успел  еще
один раз нажать на спуск, и все вокруг поплыло в багрово-черном мраке.
   Командир пришел в себя, только когда два дефа и он были уже за городом.
Он с трудом крикнул:
   - Стойте!
   Деф остановился и опустил его на землю. Ноги не держали командира, и он
сел. Надеждин хотел спросить о товарищах, но гудящая  голова  была  налита
свинцом. Он закрыл глаза и качнулся вперед.
   Дефы молча переглянулись. Один из них снова поднял Надеждина  на  руки,
и, не оглядываясь на город, они мерно зашагали вперед.



8

   Марков и Густов что есть сил мчались  за  дефом.  Внезапно  из-за  угла
показались два кирда, и деф, словно танк, не снижая скорости, бросился  на
них. Космонавтам показалось, что они услышали  позади  лязг  металла.  Они
свернули на боковую улицу и прибавили ходу. Легким не хватало  воздуха,  и
кровь била в виски тяжелыми мягкими ударами.
   Когда беглецы в изнеможении опустились на  жесткую  красноватую  траву,
город был уже позади.  Ни  души  кругом.  Ветер  шевелил  жестяные  листья
кустарника, и в  воздухе  стоял  равномерный  шорох.  Они  дышали,  широко
раскрыв рты, и думали о Надеждине.
   - Я уверен, что он жив, - сказал Марков. - Когда мы побежали,  я  успел
заметить, как его схватил на руки один из дефов.
   - Я тоже почему-то думаю, что с ним все в порядке, - сказал  Густов.  -
Вот тебе и металлолом... Настоящая гражданская война.  Во  всяком  случае,
пробираться к "Сызрани" без Коли бессмысленно.  Да  и  нас  там  наверняка
схватят.
   - Но что же делать? Может быть, все-таки нам лучше вернуться в город, в
лабораторию? Может быть, Надеждин будет нас искать там?
   - Это мы всегда успеем сделать. К тому же у меня впечатление,  что  они
там  все  взбесились...  Давай  подождем  все-таки.  Пойдем.  Надо  отойти
подальше от этого железного муравейника.
   Они встали и побрели вперед. Темнело. Сумерки наступили стремительно  и
бесшумно, словно кто-то, быстро передвинув рычаг реостата, выключил  свет.
В небе зажглись чужие звезды. В темноте жутко и  сухо  шелестели  трава  и
листья  кустарника.  Над  ними,  со  свистом  рассекая  воздух,  пролетело
какое-то существо. Оно слегка  светилось  в  темноте,  то  расширяясь  при
взмахе крыльев, то сжимаясь в фосфоресцирующий комок.
   - Ну-с, что бы ты сейчас сказал о своем продавленном кресле там,  дома?
- спросил Маркова Густов.
   - Когда я попаду домой, вернее, если я попаду домой, - сказал Марков, -
два дня я буду лежать в постели, а на третий  начну  рассказывать  о  Бете
своим ребятам. Они уставятся на меня огромными глазищами и будут стараться
не дышать, чтобы не пропустить ни слова. А потом я скажу  им,  что  больше
никогда не полечу в космос и всегда буду с ними. А они, вместо того  чтобы
взорваться восторженным визгом, вдруг  поскучнеют  и  тихо,  на  цыпочках,
выйдут из комнаты...
   - Ты врешь трогательно и с  выдумкой.  В  постели  ты  пролежишь  ровно
восемь часов, потому что утром тебе  нужно  будет  работать  над  отчетом.
Рассказывать о Бете ты будешь всю жизнь, в перерывах между рейсами. И  еще
ты подашь рапорт о переводе тебя с грузовых  полетов  в  исследовательские
экспедиции, скромно  заметив,  что  после  Беты  тебе  хочется  заниматься
изучением чужих миров. И всю жизнь ты будешь утверждать, что годишься лишь
для игры в крестики и нолики, и всегда в глубине души  будешь  радоваться,
что никто не обращает внимания на твое невнятное самокритичное бормотание.
И еще, наверное, ты будешь вспоминать о Густове, к трепу которого  ты  так
привык... Сейчас я всхлипну от умиления...
   - Не надо, Володя. Если мы начнем реветь в унисон, мы поднимем всю Бету
на ноги. Давай-ка лучше устраиваться на ночлег.
   В темноте неясно чернели какие-то развалины. Они легли  на  еще  теплые
камни и молча глядели на чужие звезды, прислушиваясь  к  жестяному  шороху
травы, и думали о Надеждине.


   Густов открыл глаза и сразу же  почувствовал  головокружение.  Свет  он
ощущал не только впереди себя, но и с боков, сзади -  отовсюду.  Он  спит,
решил он, и закрыл глаза. Свет исчез. Он снова открыл глаза и снова увидел
круговую  панораму.  Он  поднял  руку,  подивился  необычному  мускульному
ощущению, и в поле зрения передних глаз появилась голубовато-белая лапа  с
мощными,  похожими  на  клешни  пальцами.  "Это  ведь   рука   кирда",   -
странно-спокойно подумал  он  и  отметил  про  себя  непривычность  самого
процесса мышления. Мысль не вспыхнула мгновенно в его мозгу  уже  готовой,
а, казалось, возникала по частям из тысяч  маленьких  осколочков  мозаики,
которая легко и бесшумно складывалась на черном фоне в готовое заключение:
"Это ведь рука кирда".
   "Но почему же я не удивляюсь тому, что у меня  руки  кирда?  -  подумал
Густов, и все та же мозаика спокойно и ловко сложилась в ответ:  -  Потому
что я кирд. Кирд Пятьсот один".
   Он опустил все четыре глаза и увидел широкую голубовато-белую  грудь  и
такую же широкую голубовато-белую спину. Он поднял ногу и увидел массивную
голубовато-белую ногу.
   "Но если я кирд, почему я Густов? -  сформулировал  он  себе  очередной
вопрос, и в голове у него возник ясный и четкий  ответ:  -  Потому  что  я
Густов и кирд одновременно".
   Он не завыл, не бросился на землю, взрывая ее в ужасе руками и  ногами.
Он стоял и думал: "Да, я Густов. Я Владимир Васильевич  Густов,  я  второй
пилот космолета "Сызрань", я человек с планеты Земля, родом из Москвы,  и,
когда я вернусь домой,  мне  нужно  обязательно  сменить  аккумуляторы  на
"Эре",  потому  что  мой  вертолет  что-то  слишком  часто   нуждается   в
подзарядке. Кроме того, я знаю, что нахожусь на  Бете  вместе  с  Колей  и
Сашей. Мы были в круглом зале, я знаю,  что  там  опускался  потолок,  мне
сжимал кисти рук робот. Робот? Нет, мы не роботы, мы кирды. Кирды?  Откуда
я знаю это слово? Я не могу не знать его, если я кирд. Кирд Пятьсот  один.
Хорошо, я кирд, ты кирд, мы кирды, они кирды. Не будем спорить. Потом  мне
на голову опустили какую-то сетку.  Потом?  Стоп.  Дальше  ничего  нет.  Я
открываю глаза. Четыре глаза, видящие все вокруг. Ну конечно же, у  кирдов
по четыре глаза - круговая панорама. Но сейчас же я не в зале".
   Он посмотрел вокруг  и  увидел,  что  стоит  у  знакомого  приземистого
здания, в котором  бывал  тысячи  раз.  "Ну,  разумеется  же,  проверочная
станция. Проверочная станция? Откуда я знаю? Кирд не может не  знать,  что
такое проверочная станция. Я тысячи раз проходил в ней мозговой  контроль.
Я совсем недавно вошел в нее, не зная, что я Густов, а зная,  что  я  кирд
Пятьсот один, но теперь я и Володя Густов. Вольдемар,  как  называет  меня
Саша. Если бы он только увидел меня... Значит, я, кирд Пятьсот один,  стал
только что еще и Владимиром Васильевичем Густовым. Но не могу  же  я  быть
настоящим Густовым. Я не могу быть настоящим собой.  Значит,  я  копия.  Я
копия самого себя. И все-таки я кирд Пятьсот один. Если бы  я  был  только
копией самого себя, я бы тут же рехнулся, ничего не поняв. А так я стою  и
анализирую самую бредовую вещь на свете спокойно и быстро, как и  подобает
настоящему кирду.
   Итак, начнем с меня, с настоящего Густова, кстати, нужно говорить  "он"
и "я". Настоящий Густов - это он. Я копия  с  него.  Итак,  с  него  сняли
полную энцефалограмму и ввели ее в  кирда  Пятьсот  один.  Густов  Пятьсот
один. Или кирд Густов. Пока еще трудно разобраться.
   Теперь проведем инвентаризацию своего эмоционального хозяйства. По всей
видимости, я должен быть в ужасе и биться в истерике. Я, Вольдемар Густов,
которого  не  раз  пропесочивали  за  чрезмерное   увлечение   девчонками,
очевидно, должен провести остаток своих "железных" дней на Бете в обществе
себе подобных, то есть кирдов. И  мне,  конечно,  страшно.  Кирды,  кирды,
кирды, кирды... Очень страшно. Дико. Чудовищно. И... не очень. Почему?  Да
потому, что я, кирд, тоже мыслящее существо и жил  до  своего  раздвоения.
Очевидно, мои нынешние эмоции менее интенсивны, чем у моего оригинала. Они
наверняка смягчаются моим опытом Пятьсот первого, моей холодной кирдовской
логикой. Нет, скажем честно, смягчаются не очень. Смогу ли  я  жить  среди
своих металлических сородичей, став человеком? Впрочем, если бы рядом были
еще такие же гибриды... Мы подумаем еще об  этом.  Мы?  Конечно  же,  надо
думать о себе "мы", потому что я - это действительно мы: два существа,  из
которых одно явно более болтливое..."
   И тут у него в мозгу возникла четкая мысль: "Надо  немедленно  идти  на
строительство второй проверочной станции и работать там на монтаже  стенда
до получения нового приказа".
   Его массивное голубовато-белое тело сразу же повернулось и двинулось  к
строительной  площадке,  но  в  то  же  мгновение  Густов   Пятьсот   один
остановился и подумал: "А почему я должен, собственно говоря, идти  туда?"
И тут память Пятьсот первого подсказала, что это телеприказ Мозга. Пятьсот
первый воспринял приказ естественно, как нечто настолько  же  привычное  и
безусловное, как мир, небо, аккумуляторы в животе. Густов же  весь  сжался
от негодования. "Нет, - подумал он, - я не часы с кукушкой. Я  не  позволю
заводить себя. Плевал я на этот Мозг и на его приказы".
   Пятьсот первый  не  мог  сопротивляться  Густову.  Пятьсот  первый  был
безволен, пассивен и послушен. Густов же трясся от  возмущения  при  одной
только мысли, что может быть телеуправляемым механизмом.
   "Кирд, не выполняющий приказа, является  дефектным  кирдом  и  подлежит
немедленному  демонтажу  каждым  встретившим  его  нормальным  кирдом",  -
подумал Пятьсот первый. А человек тут же возразил ему:  "Ну,  это  мы  еще
посмотрим, кто кого демонтирует и  кто  нормален.  Вряд  ли  мои  железные
соплеменники быстро разберутся в моих весьма  неортодоксальных  для  кирда
мыслях. Но лучше на месте не стоять".
   Густов Пятьсот один повернулся, чтобы уйти с того места, где стоял,  но
в это мгновение услышал знакомый голос. Вернее, это был не голос, это была
как бы бесплотная модель голоса, но тем не менее он  слышал  слова,  и  их
беззвучный звук был ему смутно знаком. В следующую секунду он  понял,