ибко  отвечать  на
меняющуюся  обстановку?  А  эти  странные,  непонятные  реакции,   которые
сопровождали почти все их действия?
   Почему они так избегают демонтажа? Может быть, эта реакция,  о  которой
говорил Двести семьдесят четвертый, и служит ответом на его вопрос.
   В нем  медленно  созревало  решение.  Оно  зародилось  в  глубинах  его
чудовищного сознания и медленно подымалось на поверхность, становилось все
более четким и ясным, пока не вылилось  в  лаконичную  форму  приказа.  Он
снова вызвал Двести семьдесят четвертого и отдал телекоманду:
   - Сегодня  же  закончить  изучение  первой  реакции  людей,  о  которой
докладывал. Перенастроить несколько десятков кирдов, введя в них  реакцию,
о которой идет речь. Скопируйте эту реакцию у людей, ничего не меняя и  не
дополняя. Только эту реакцию. Кирды с  новой  реакцией  должны  продолжать
обычную  повседневную  работу,  в  первую  очередь  строительство   второй
проверочной  станции.  Завтра  же  установить  там  новый  стенд,  который
учитывал бы  введенную  реакцию.  И  последнее.  Ты  также  должен  пройти
перенастройку. Это важно. Потом  ты  доложишь  мне  о  результатах.  Людей
завтра из лаборатории выпустить, продолжая  охранять  их  и  наблюдать  за
ними. Важно знать их реакции и поведение в обычных условиях.
   Мозг продолжал думать, анализируя возможные изменения  в  кирдах  после
перенастройки. Он заметил, что  отдельные  его  узлы  слегка  перегрелись.
Нужно будет найти слабые места в анализаторах и интеграторах.  Он  включил
автопроверочную систему, но тут же последовал ответ, что все его органы  в
полном порядке.
   Он не знал, что такое нетерпение и любопытство, как не  знал  и  других
эмоций, и поэтому никак не мог понять, почему  сегодня  думает  с  большей
интенсивностью, чем обычно.



5

   Двести семьдесят четвертый стоял в очереди перед входом  в  проверочную
станцию. Он не испытывал никакого нетерпения, его не раздражало длительное
ожидание. Время ничего не значило для него, потому  что  ощущение  времени
дается только неминуемой смертью, а кирды не знали смерти.  Разумеется,  в
любой момент они могли стать дефами и подвергнуться демонтажу,  но  он  не
был равнозначен индивидуальной смерти, а был  лишь  процедурой,  столь  же
естественной и будничной, как  подзарядка  аккумуляторов,  как  ежедневная
обязательная проверка.
   Наконец он вошел в станцию. Два кирда быстро сняли  с  полки  новенький
голубовато-белый  шар,  подсоединили  к  стенду,  подождали,  пока  мигнет
красная лампочка. Он услышал легкое металлическое  позвякивание  и  понял,
что дежурные кирды отвинчивают его голову. Он поднял глаза и посмотрел  на
их руки: они работали быстро и сосредоточенно.
   - Сюда, - беззвучно сказал один из мастеров, - давай провод.
   Они  осторожно  поставили  новую  голову  на   шею   Двести   семьдесят
четвертого, так, чтобы замкнулись контакты, и принялись завинчивать болты.
   Двести  семьдесят  четвертый  открыл  глаза.  Он  увидел  знакомый  зал
проверочной станции, руки  кирдов,  прикреплявших  к  туловищу  его  новую
голову. Разрыв в несколько минут в самосознании не занимал его мыслей.  Он
просто не думал о нем. Он думал над проблемой дальнейшего изучения  людей,
продолжая тот же анализ, которым был занят до того,  как  с  металлическим
лязгом полетела в ящик его прежняя голова. И вместе  с  тем  его  мышление
теперь было уже совершенно другим. Он привык к тому, что его мозг  работал
четко и ясно, как бы отбивая некий ритмический такт. Мысли текли  легко  и
свободно, так же как легко и свободно пульсировал ток в километровых цепях
его мозга. Теперь же они загустели, словно масло на  морозе,  и  двигались
тягуче, с трудом цепляясь друг за друга. Раньше кирд ни разу  не  думал  о
цвете своих мыслей, а если бы он получил такой приказ,  они  представились
бы ему текуче-прозрачными, как вода. Сейчас  он  почему-то  представил  их
густо-коричневыми. Мучительно-медленно его  охватывало  какое-то  чувство,
первое чувство, когда-либо испытанное им. "Это, наверно, и есть их  первая
реакция - страх", - подумал кирд.
   Страх разливался в нем, словно река в половодье. Он, казалось,  обладал
способностью проникать в мельчайшие клетки  его  мозга.  Двести  семьдесят
четвертый был теперь насыщен страхом. Мастера, стенд, весь зал проверочной
станции, сами ее стены - все эти знакомые предметы  угрожающе  надвигались
на него, стремясь сомкнуть, раздавить, уничтожить.
   Двести  семьдесят  четвертому  хотелось  бежать,  исчезнуть,  лишь   бы
спрятаться от угрозы.  Но  и  движения  его  тела  стали  медлительными  и
неуверенными. Ему хотелось бежать, потому что  он  боялся,  но  теперь  он
почувствовал, что и бежать-то он боялся. Ему хотелось протестовать,  но  и
протестовать он боялся.
   Он заставил себя выйти из проверочной станции. Рядом  строилась  вторая
станция. "Ее строители тоже должны были сменить головы", - подумал  Двести
семьдесят  четвертый.  Те   же   кирды,   которые   еще   вчера   работали
ритмично-размеренно,  как  хорошо   отлаженные   механизмы,   теперь   еле
двигались. Они хватались то  за  одну,  то  за  другую  деталь,  испуганно
бросали ее, торопливо оглядываясь,  нет  ли  поблизости  дежурного  кирда.
Движения их были скованными. Они вздрагивали при каждом звуке  и  пытались
втянуть свои огромные шарообразные головы в плечи.
   Двести семьдесят четвертый шел к лаборатории.  Он  то  делал  несколько
шагов, то замирал, охватываемый  невообразимо  огромным  страхом,  который
мгновенно выключал все его аналитические устройства. Мысли его путались  и
беспомощно  метались  в  мозгу,  не  в  силах  выстроиться  в  четкий  ряд
умозаключений.
   "Это лишь экспериментальная реакция",  -  тоскливо  думал  он,  пытаясь
обрести былую бестеневую ясность и четкость мышления, но он был  безоружен
перед страхом.
   Он подошел к зданию  лаборатории  и  долго  колебался  перед  тем,  как
открыть дверь.  Мозг  его  и  все  тело,  казалось,  съежились,  и  внутри
образовался  какой-то  вакуум,  который  тут  же  заполнился   безотчетной
тревогой. Шестьдесят третий, стоявший у двери,  внимательно  посмотрел  на
него, и Двести семьдесят  четвертый  вздрогнул.  "Сейчас  он  заметит  мои
отклонения от нормы и сообщит о них на проверочную  станцию.  Они  объявят
меня дефектным, вынут аккумуляторы и отправят на переработку".  Эта  мысль
заставила быстрее работать его мозг, и он почувствовал, как нагреваются от
усиленного расхода энергии его проводники.
   Переработка? Конец? Он представил себя грудой безжизненного  металла  и
мысленно застонал. Нет, нет, мысль была чудовищной и  цепенящей,  ее  надо
гнать, гнать, гнать от себя, она не вмещалась в нем, распирала его, но  он
не мог избавиться от нее. Еще мгновение - и она взорвет его изнутри.
   Он собрался с силами и вошел в лабораторию.
   - Мир входящему, - церемонно поклонился кирду Густов и сделал несколько
шагов вперед.
   Двести  семьдесят  четвертый  вздрогнул,  как  от  удара,  отпрянул  от
космонавта и заметался по круглому залу, пытаясь где-нибудь спрятаться.
   Космонавты, широко раскрыв глаза, смотрели на робота.
   - Что у него там? - постучал Густов пальцем по лбу. - Что-нибудь  не  в
порядке с электроникой? Дефект какой-нибудь.
   Слово "дефект" произвело на робота впечатление неожиданного  удара.  Он
дернулся,  бросился  вперед,  остановился,  ринулся  на  стену,   как   бы
намереваясь пробить ее, грузно осел на пол, но тут же снова вскочил.
   - Нет, - закричал робот высоким пронзительным голосом, - дефектов  нет!
- Он умоляюще смотрел на космонавтов  и  повторял:  -  Нет  дефектов,  нет
дефектов! Нет деф, нет!
   Экипаж "Сызрани" оцепенел.  Каждый  вечер  им  казалось,  что  они  уже
перерасходовали свой  запас  эмоций  и  уже  никогда  в  жизни  не  смогут
поразиться чему-либо на этой планете. И каждое  утро  изумление  и  острое
любопытство опять охватывали их, словно заново накопились за ночь.
   - Это тот же самый, наш? Как ты думаешь? - почему-то шепотом спросил  у
Надеждина Марков.
   - По-моему, он, - нерешительно ответил Надеждин. - Я заметил у него две
вмятинки, одну на лодыжке, другую на животе. Смотри, вон. Но голова у него
не та. Ей-богу, не та. У той около передних глаз была царапинка, а у  этой
нет. Но что он говорит... не понимаю...
   - А может быть, он просто надел  сегодня  свежую  голову?  -  улыбнулся
Марков. - Мне иногда тоже хочется проделать такую операцию.
   - Перестань, - сказал Надеждин. Он встал и  медленно  сделал  несколько
шагов по направлению к роботу.
   Тот затрепетал всем своим  массивным  металлическим  телом  и  отступил
назад.
   - Ну что с вами? - ласково пробормотал Надеждин. Он почему-то  вспомнил
свою маленькую дочку и подумал, что говорит сейчас с теми же  интонациями,
с которыми всегда разговаривал с ней, когда нужно было ее успокоить. -  Ну
не надо, не надо, не бойтесь, вот так.
   Робот почти перестал дрожать. Он стоял и молча  смотрел  на  Надеждина.
Тот поднял руку, и робот снова попятился от него.
   - Ну зачем так, - ворковал Надеждин, - не надо бояться.  Роботы  никого
не боятся.
   - Страшно, - тихо прошептал Двести семьдесят четвертый.
   - Ну так прямо и страшно, - сказал Надеждин и осторожно положил руку на
плечо робота.
   Робот был намного выше его,  и  командиру  "Сызрани"  пришлось  поднять
руку.
   Двести семьдесят четвертый не знал, что такое благодарность, так же как
не знал, что такое симпатия. Он лишь почувствовал, что  переполнявший  его
страх куда-то медленно отступал, и его  анализаторы  подсказали  ему,  что
простого совпадения быть  не  могло.  Когда  этот  человек,  которого  его
товарищи называют множеством имен: то Колей, то Надеждиным,  то  товарищем
командиром, - когда этот человек стоял рядом с ним, широко расставив  ноги
и положив свою мягкую, почти невесомую руку на его плечо, страх  таял.  Он
стоял  рядом  с  Надеждиным  и  не  хотел  отходить  от  него.  Он  боялся
возвращения страха.
   - Ну вот  и  умница,  -  сказал  Надеждин  и  ужаснулся  абсурду  всего
происходившего. Он, человек с планеты Земля, командир "Сызрани",  стоит  в
чужом мире рядом  с  металлическим  роботом  и  успокаивает  его  ласковым
бормотанием. Он пожал плечами. Он уже устал поражаться.
   Марков и Густов медленно подошли к ним.
   - У вас есть имя? - вдруг спросил Марков.
   Робот вздрогнул.
   - Да, - испуганно сказал он. - Двести семьдесят четвертый.
   - Зовите меня просто Двести, - пошутил Густов,  но  Марков  и  Надеждин
выразительно посмотрели на него, и он сконфуженно замолчал.
   - Ну вот и прекрасно, - так же ласково сказал  Надеждин.  -  Теперь  мы
знакомы, меня зовут...
   - Коля, - сказал кирд. - А это Володя-Вольдемар, а это Сашенька-Саша  -
дядя Саша.
   Космонавты рассмеялись. Кирд было вздрогнул от непривычного  звука,  но
тут же успокоился. Страха почти не было, но он не исчез, а ушел куда-то  в
глубину, и больше всего Двести семьдесят четвертый боялся, что вот-вот  он
снова вынырнет на поверхность. Но все-таки этот страх  был  намного  легче
необъятного ужаса, который он испытал утром.
   - Мозг проводит эксперимент, - вдруг сказал он. Он не  понимал,  почему
сказал эти слова. У него  не  было  приказа  сообщать  людям  о  том,  что
происходит у кирдов. Но он почему-то продолжал говорить, медленно объясняя
людям приказ Мозга.
   - Дела... - задумчиво протянул Марков, когда  кирд  замолчал,  -  ну  и
ну...
   - Вот так-то, мои маленькие  бедные  друзья,  -  сказал  Густов.  -  Мы
призваны оздоровить местную цивилизацию. Галактика нам этого  не  забудет.
Оздоровим, ребятки?
   Они вышли на улицу и  остановились  у  входа  в  лабораторию.  Половина
роботов двигалась,  как  обычно,  размеренно  переставляя  ноги.  Одни  не
смотрели по сторонам, идя к своей точно известной цели.  Другие  же  кирды
пугливо крались вдоль бесконечных, унылых  стен,  то  прижимались  к  ним,
озираясь   по   сторонам,   то   судорожными   прыжками   перебегали    на
противоположную сторону улицы.
   За людьми неотступно следовали два кирда, не  спускавшие  с  них  глаз.
Космонавты оказались у строительства второй проверочной  станции.  При  их
появлении кирды в ужасе застыли, потом снова принялись работать.  Стоявший
ближе  к  космонавтам  кирд  поднял  с  земли  бело-голубую  металлическую
пластинку, украдкой посмотрел на Двести семьдесят четвертого, вздрогнул  и
выпустил ее из рук. Пластинка со звоном упала  на  мостовую.  Кирд  закрыл
лицо руками, словно ожидая удара, покачнулся и  вдруг  сорвался  с  высоты
нескольких метров. Он упал, нелепо взмахнув в воздухе  руками,  и  остался
лежать не двигаясь. Левая его нога была неестественно согнута.
   Остальные строители бросили свою работу и кинулись наутек, но,  отбежав
метров на сто, в нерешительности остановились.
   Марков опустился на колени и попытался поднять лежавшего  кирда,  но  в
этот момент к ним бесшумно  подплыла  тележка.  Соскочившие  с  нее  кирды
бросились к лежавшему и торопливо открыли дверцу на животе. Кирд дернулся,
делая попытку встать, протянул вперед руку, но кирды с тележки уже  вынули
из него аккумуляторы, и он замер. Они бросили его на платформу, и  так  же
бесшумно, как появилась, тележка исчезла за поворотом.
   Двести семьдесят четвертый оцепенело глядел прямо перед собой, когда  в
мозгу у него прозвучал сигнал команды - Мозг приказывал  ему  явиться  для
доклада.
   Ужас снова застлал ему глаза. Он  не  помнил,  как  добрался  до  Башни
Мозга. Предчувствие беды сковывало его. Он боялся подняться  по  лестнице,
но так же боялся ослушаться команды. Несколько раз он останавливался, не в
силах пройти сквозь плотную завесу  боязни  неведомого,  которая  вставала
перед ним каждые несколько шагов. Он вспомнил о людях и о том необъяснимом
спокойствии, которое испытал подле них. Мысли лихорадило, он почти  ничего
не понимал.
   Если его еще не объявили дефом, думал он, то только потому,  что  никто
не успел заметить странностей в его внешнем поведении. Но сейчас он начнет
докладывать Мозгу, и Мозг сразу заметит его дефективность. А  может  быть,
это просто первая человеческая  реакция?  Он  окончательно  запутался.  Он
подумал было о том, чтобы отправиться домой,  встать  в  свой  загончик  и
выключить сознание. Но он выполнял приказ и не мог ослушаться.
   - Двести  семьдесят  четвертый,  -  приказал  Мозг,  -  доложи  о  ходе
эксперимента.
   Кирды никогда не лгали. Сама мысль о лжи не могла появиться в их мозгу,
и они никогда бы не поняли, что такое ложь, ибо в их мире холодной  логики
не существовало причин, которые могли бы породить ложь, то  есть  сокрытие
или сознательное искажение информации.
   Но сейчас Двести семьдесят четвертый думал о том, что через минуту Мозг
поймет, что эксперимент не удался - перестроенные кирды  дефектны,  отдаст
приказ, и его схватят, откроют дверцу у него  на  животе,  ловко  выхватят
аккумуляторы, выдернут их, и в то же  мгновение  мир  исчезнет  для  него,
погаснет, уйдет навсегда. Уйдут люди, уйдет  даже  страх,  его  страх.  Он
почувствовал, как рвутся какие-то логические связи  в  его  мозгу,  и,  не
отдавая себе отчета в том, что делает, сказал:
   - Эксперимент проходит успешно. У кирдов  с  перенастроенными  головами
наблюдаются более гибкие реакции, чем раньше.
   - Как экспериментальные кирды ведут  строительство  второй  проверочной
станции?
   - Значительно быстрее, чем раньше. Эффективность работы возросла.
   - Как идет изучение людей, их второй и третьей реакции?
   - Полным ходом.
   - Через два  дня  начнем  перенастройку  для  второй  реакции.  Как  ее
называют люди?
   - Ненависть.
   - Ее объектом должны быть дефектные. Но, впрочем, лучше обратить ее  на
группу кирдов, которых следует как-то выделить из общей массы.  Я  обдумал
этот вопрос и считаю, что  объекты  второй  реакции  должны  быть  вблизи.
Только тогда эта реакция  должна  проявиться  в  должной  мере.  Ненависть
никогда, очевидно, не может быть абстрактной, иначе она  гаснет.  Ты  тоже
должен быть в группе перенастроенных. Иди.
   Мозг погрузился в раздумье. Цивилизация должна развиваться,  иначе  она
погибнет.



6

   Утренний  Ветер  медленно  обвел  глазами  группу  кирдов,   неподвижно
стоявших вокруг него. Заходившее солнце удлинило  их  тени,  и  они  четко
вырисовывались на фоне красноватой травы.
   - Друзья, - сказал он, - сегодня мы потеряли троих наших товарищей. Они
были хорошими дефами, и  меня  переполняет  печаль,  когда  я  думаю,  что
никогда уже не увижу их здесь. Как и все мы, когда-то они были всего  лишь
ходячими нумерованными машинами, придатками Мозга. Они  жили  в  пустом  и
мрачном мире, не чувствуя ничего, не ведая, зачем  живут.  И  лишь  тогда,
когда они стали дефами и присоединились к нам, им открылся новый мир,  мир
горя и радости, печали и веселья, дождя и солнца, дня и ночи. Они  погибли
после налета на энергосклад в городе. У них уже было много  аккумуляторов,
и они могли бы уйти, но они хотели привести  к  нам  пришельцев  из  иного
мира, чтобы доказать гостям с чужой планеты, что наш мир населен не одними
лишь двуногими автоматами. Мне грустно, друзья, и  я  прошу  вас  навсегда
запомнить имена Далекой Звезды, Журчания Воды и Весенней  Травы.  Помолчим
же, друзья, подумаем о них.
   Тени от недвижно стоявших кирдов все удлинялись  и  удлинялись,  а  они
продолжали стоять, неся траурный караул в честь погибших дефов.
   Никто не помнил, как появился первый деф  и  кто  придумал  это  слово.
Должно быть, это был обыкновенный кирд, у которого в один прекрасный  день
случайно замкнулись какие-то проводники в мозгу, внося перебои в  стройный
логический процесс мышления. И он ушел из города.  С  тех  пор  из  города
уходили многие. Дефекты одних были таковы, что кирды тут же  гибли,  не  в
силах ориентироваться в сложном мире.  Дефекты  же  других  лишь  нарушали
автоматизм мышления. Случайные  мутации  механических  поломок  привели  к
тому, что на планете образовалось целое общество дефов. Постепенно их опыт
рос, и они научились спасать большинство из тех, чей мозг давал перебои  и
кто уходил из города. Долгие  годы  иногда  требовались  для  того,  чтобы
поврежденный мозг какого-нибудь беглеца снова начинал нормально  работать,
только  уже  не  в  холодном  безупречном  режиме  машинной  логики,  а  в
усложненном ритме чувств и эмоций. Других же обучить так и  не  удавалось,
но дефы не уничтожали их. Мысль, пусть даже больная и искаженная, была для
них священна. Они заботились об этих дефах.
   Мозг вскоре почуял опасность.  Все  кирды  получили  строжайший  приказ
немедля уничтожить любого своего товарища, стоило им только заметить  хотя
бы малейшее отклонение от  нормы  в  его  поведении.  Охрана  города  была
увеличена во много раз,  но  логически  мыслящие  кирды  не  всегда  могли
справиться с дефами, чьи поступки никогда нельзя было предвидеть  заранее,
ибо они были нелогичны с точки зрения кирдов.
   Утренний Ветер сделал знак  рукой,  и  его  товарищи  подошли  поближе,
сгрудившись вокруг него плотным кольцом.
   - Друзья, - сказал он, - у нас сейчас есть аккумуляторы  для  всех.  Мы
могли бы забыть о городе на долгое время, но я все время думаю о тех  трех
пришельцах из далеких миров, которых  держат  в  лаборатории.  Представьте
себе, каково им среди кирдов, в пустом мире машин. К тому же мы не  знаем,
как с ними решится поступить Мозг в дальнейшем. Он  все  еще  могуществен,
этот Мозг. Вспомните, сколько времени нам  понадобилось,  чтобы  научиться
жить без его приказов, и сколько усилий и энергии  мы  затрачивали,  чтобы
научиться не выполнять их. Я предлагаю организовать еще одно нападение  на
город и освободить пришельцев. Вы согласны, друзья? Тогда давайте  обсудим
план. Это будет нелегкая операция...


   Двести семьдесят четвертый юркнул в открытую дверь и застыл,  чувствуя,
как  бешено  вращаю