дняли головы и увидели, что потолок уже
возвратился на то место, где он был каким-нибудь получасом раньше.
   Несколько секунд космонавты молчали,  не  в  силах  подняться.  Но  вот
странные зыбкие мгновения прошли, и горячая, буйная радость возвращения  к
жизни захлестнула экипаж "Сызрани".
   - Ну что? - торжественно крикнул Густов. - Чей горб спас вас?
   - Твой, твой, Володя, - согласился Марков. - Это ты напугал их, став на
четвереньки.
   Лицо Надеждина медленно расплывалось  в  неудержимой  улыбке.  Командир
"Сызрани" сгреб в охапку товарищей и  даже  попытался  приподнять  их  над
полом.
   - Хватит, Коля, - крикнул Марков, - подумай о командирском авторитете!
   Надеждин отпустил товарищей на землю, и в ту же секунду открылась дверь
и в зал вошел робот. Он подошел к  космонавтам,  внимательно  осмотрел  их
передней парой огромных глаз и протянул руку Густову.
   - Очень приятно, - сказал Густов и, в свою очередь, протянул руку.
   Робот обхватил ее  своей  клешней,  и  Густов  скривился  от  боли.  Он
попытался выдернуть руку, но не мог.
   - Эй, - проговорил космонавт, - поосторожнее!
   Но робот, казалось, не обращал на его движения и возгласы ни  малейшего
внимания.
   Он оттащил Густова на  несколько  метров  от  товарищей,  и  вдруг  тот
закричал. Лицо его исказилось. Он поднял свободную руку, чтобы  оттолкнуть
от  себя  голубовато-белое  существо,  но  и  его  вторая  рука  оказалась
захваченной клешней робота.
   В то же мгновение Надеждин, а за ним  и  Марков  бросились  на  робота,
осыпая его ударами и пытаясь свалить с  ног,  но  он,  казалось,  даже  не
замечал их. Он был массивен и, по всей видимости, обладал огромной  силой.
Надеждин схватил его двумя руками за шаровидную голову, попытался отогнуть
ее, но не смог.
   - Бросьте, хватит, - хрипел Густов.
   Так же неожиданно, как вошел, робот разжал свои  клешни,  повернулся  и
преспокойно вышел из зала.
   Космонавты долго  смотрели  ему  вслед.  Страх  за  товарища  и  ярость
короткой  схватки  медленно  уходили,  оставляя   за   собой   глубочайшее
изумление.
   Все еще прерывисто дыша, Марков сказал:
   - Чего ждать теперь? Начнет подниматься пол? Или сжиматься  стены?  Или
робот начнет обнимать нас по очереди?
   Густов молча пожал плечами, растирая вспухшую ладонь.



2

   Кирд номер Двести семьдесят четыре возвращался домой. Он шел по  улице,
выбирая кратчайший маршрут. Он шел не  спеша,  тем  наиболее  экономным  и
размеренным шагом, каким ходят все кирды, не выполняющие во время движения
какого-либо приказа. Войдя в дом, он поднялся на третий  этаж,  прошел  по
длинному коридору, по обеим  сторонам  которого  располагались  одинаковые
загончики, открыл дверь своей крошечной  комнаты  без  окна,  пространства
которой хватало как раз для того, чтобы он мог стоять. Привычным жестом он
открыл у себя в правой стороне живота  небольшую  дверцу,  вытащил  провод
подзарядки своих аккумуляторов и включил вилку  в  штепсель.  Затем  левой
рукой нажал кнопку отключения активного сознания на груди и  погрузился  в
небытие.
   Это был  не  сон,  в  который  входят  медленно  и  постепенно,  и  мир
становится зыбким, теряет четкие очертания и логическую связь  вещей.  Это
небытие, которое поглотило кирда в то самое мгновение, когда ток  перестал
питать его мозг.
   У Двести семьдесят четвертого не возникало желания обождать с  нажатием
кнопки хотя бы несколько секунд. Бытие или небытие были ему безразличны, и
он расставался с сознанием так же естественно, как выполнял  все  то,  что
составляло жизнь кирдов.
   Он почти не расходовал энергию в выключенном состоянии, и лишь дежурный
вход команд связывал его с миром. Так он простоял в своем закутке всю ночь
и, может быть, простоял бы еще много дней и  ночей.  Но  вот  бодрствующий
участок его мозга получил приказ приготовиться. Этот телеприказ, проникнув
в Двести семьдесят четвертого, включил ток и замкнул контакты сознания.
   Подобно  выключению,  включение  было  мгновенным.  Но  он   не   начал
вспоминать то, что случилось  вчера,  и  не  думал  о  том,  что  случится
сегодня. Просто в логических цепях его мозга начал пульсировать ток.
   Кирд номер Двести семьдесят четыре был готов к  выполнению  команд.  Он
отсоединил  себя  от  источника  подзарядки  и  спокойно   стоял,   ожидая
дальнейших приказов. Вернее, не спокойно, а  неподвижно,  ибо  спокойствие
или отсутствие его были неведомы кирдам, так же как и другие чувства.
   Через несколько минут Двести семьдесят четвертый получил второй  приказ
явиться в Центральную лабораторию для изучения находившихся там трех живых
объектов. Он должен был снять их энергетические характеристики и  провести
сравнительный анализ их реакций на внешнюю среду.
   Двести семьдесят четвертый зафиксировал полученные  приказы,  вышел  на
улицу и направился к круглому зданию Центральной лаборатории. На этот  раз
он шел быстро, как ходят кирды, выполняющие приказ. Его  совершенный  мозг
на ходу  составлял  план  экспериментов,  перебирал  подходящие  аналогии,
оценивал, отбирал из своей гигантской памяти то, что могло пригодиться для
выполнения приказа.
   Думая, он никогда не употреблял слова "я". И не из-за отсутствия  этого
слова  в  языке  кирдов,  а  потому,  что  у  него  никогда  не  возникало
потребности в нем. Он не ощущал своей  индивидуальности.  Он,  разумеется,
знал, что кирд Двести семьдесят четыре - это он, и мгновенно выполнял  все
приказы, адресованные ему, но он  был  скорее  частью  единого  организма,
единой организации и  не  нуждался  в  слове  "я".  Но  несмотря  на  свой
высокоразвитый   интеллект,   он   никогда   не   анализировал    проблемы
индивидуальности, ибо он ни разу не получал от Мозга приказа  изучить  эту
проблему.
   Двести семьдесят четвертый шел по улице, торопясь к зданию лаборатории.
На перекрестке он остановился у приземистого здания  проверочной  станции,
подождал, пока стоявший перед ним кирд освободит место,  и  подключился  к
контрольному стенду. Проверочные импульсы  тока  мгновенно  пронеслись  по
логическим цепям его мозга, и красный  огонек  над  стендом  показал,  что
Двести семьдесят четвертый не имеет дефектов и может выполнять приказы. Ни
один кирд не мог начать рабочий день, не пройдя проверки.  Если,  как  это
изредка бывало, над стендом вспыхивала не  красная,  а  зеленая  лампочка,
испытуемый переходил в соседнее помещение,  где  несколько  кирдов  быстро
демонтировали его,  отправляя  разобранные  части  на  переработку.  Кирды
никогда не ремонтировались, так как ремонт  сложнейшего  мозга  был  более
трудоемким процессом, чем изготовление нового.
   Двести  семьдесят  четвертый  не  обрадовался  красной  лампочке  и  не
огорчился бы, увидев зеленую. Разумеется, он знал бы в таком  случае,  что
подлежит демонтажу и переработке, и сам перешел бы в соседний зал, где его
разобрали бы на части. Мало того, пока демонтажники не извлекли бы из него
аккумуляторы, он сам бы начал отсоединять свои нижние конечности,  помогая
им. И ни разу, ни на мгновение в его совершеннейшем мозгу не  шевельнулась
бы мысль о том, что вот-вот он перестанет существовать, исчезнет навсегда.
Для кирдов не существовало смерти, как не существовало рождения,  для  них
никогда не было ни начала, ни конца. Существование, самосознание не давало
им радости, но не причиняло и горя. Жизнь  каждого  кирда  была  абсолютно
похожа на жизнь остальных кирдов, и, исчезая, он не терял  ничего  своего,
ничего того, что было бы связано именно с ним, только  с  ним.  Поэтому-то
они воспринимали демонтаж как нечто  вполне  естественное,  будничное,  не
требующее особого анализа и размышлений.
   У входа в лабораторию Двести семьдесят четвертого  поджидал  Шестьдесят
третий.  Быстро  и  четко  он  сообщил   ему   о   результатах   вчерашних
экспериментов, а также об уже расшифрованных словах незнакомых объектов.
   Кирд вошел  в  круглый  зал.  На  полу  сидели  три  существа,  которые
мгновенно вскочили на ноги и уставились на него. "Всего два глаза,  низшая
ступень развития техники", - подумал Двести  семьдесят  четвертый.  Он  не
испытывал ни любопытства, ни  удивления,  ни  страха,  он  вообще  никогда
ничего не испытывал. Его мышление было безукоризненно рационально, логично
и стройно. Он думал, но не чувствовал. Хаотические эмоции  не  мешали  его
мозгу  решать  сложнейшие  задачи.  В  великолепном  мире  математического
анализа не было места для всеразрушающего вихря страстей.
   Три испытуемых объекта стояли и смотрели на него.
   - Вы люди, - сказал медленно Двести семьдесят  четвертый,  мгновенно  и
безошибочно отыскивая  в  своей  бездонной  памяти  сведения,  только  что
сообщенные ему Шестьдесят третьим. - Так вы называете себя.
   Кирд смотрел на людей и отмечал странности  их  поведения.  Они  широко
раскрыли глаза и рты, посмотрели  друг  на  друга,  и  лица  их  почему-то
исказились. Вокруг глаз побежали маленькие морщинки, а  сами  глаза  резко
сузились. У мягкого выступа с двумя отверстиями  внизу  тоже  образовались
две глубокие складки, а горизонтальная  прорезь,  очевидно  энергетический
вход, приоткрылась, обнажив твердые белые образования.
   Двести семьдесят четвертому понадобилось всего несколько секунд,  чтобы
проанализировать реакцию людей на произнесенные  им  звуки.  Реакция  была
лишена  какого-либо  смысла.  Получив  информацию,  интеллект  может  либо
запечатлеть ее, либо, если он считает ее ненужной, отбросить. Эти же  люди
проделали массу излишней работы, затратили излишнюю энергию. Разве что они
сохраняли информацию, деформируя мягкий покров  своих  лиц.  Но  это  было
маловероятно, так как,  очевидно,  такой  способ  хранения  информации  не
обеспечивал даже минимальной емкости памяти. К тому же  эти  искажения  не
оставались неизменными, а все время скользили, менялись, исчезали и  снова
появлялись.
   Люди  что-то  возбужденно  говорили  ему,  друг  другу,   делая   массу
нерациональных и  явно  бессмысленных  движений  конечностями,  головой  и
корпусом. Но кирд, глядя на них, думал о том, что передал  ему  Шестьдесят
третий о результатах вчерашних экспериментов. Тот тоже отметил  целый  ряд
странных реакций, особенно при опускании потолка, и пришел к  выводу,  что
люди находятся  на  довольно  низком  уровне  интеллектуального  развития.
Интеллект прежде всего характеризуется рациональностью.  Эти  же  существа
систематически реагировали на  внешний  мир  в  высшей  степени  сумбурно.
Естественно, что при опускании потолка они не знали, где  он  остановится.
Они вполне могли предположить, что будут раздавлены. Но для чего множество
слов, повышенная частота  дыхания,  явно  бессмысленная  попытка  удержать
потолок спиной? Разве  может  так  реагировать  интеллект  на  приближение
небытия? Совершенно очевидно, что мышление их примитивно, как и  их  общая
конструкция. Может ли существовать цивилизация, когда ее носители все  еще
находятся на биологическом уровне развития, как растения?  Когда  их  тела
слабы и обладают ничтожной прочностью?
   Двести семьдесят четвертый еще раз внимательно  посмотрел  на  людей  и
приступил к дальнейшим экспериментам. Пожалуй, именно реакция на опасность
пока что наиболее понятна. Очевидно, ее  нужно  исследовать  подробнее,  а
потом сделать полную запись содержимого их мозга.
   "Вот еще, - подумал Двести семьдесят четвертый, - они теперь все  время
показывают пальцами на щели на своих  лицах  и  произносят  слово  "есть".
Поскольку движения и слово повторяются, они вряд  ли  случайны.  Очевидно,
они пытаются привлечь мое внимание. Что это может значить?  Они  в  чем-то
нуждаются. Очевидно, в энергии. А раз структура их биологическая,  низшего
типа, они лишены аккумуляторов и должны восполнять потерю энергии каким-то
другим способом. Ясно, что на корабле у них должен быть запас  нужной  для
них энергии. Значит, нужно отправиться на корабль, чтобы  принести  им  их
"есть". Слово "есть", должно быть, и означает их энергетический источник".


   - Послушайте,  ребята,  -  задумчиво  сказал  Надеждин,  -  у  вас  нет
ощущения, что все эти идиотские штучки имеют свою логику? Вам не  кажется,
что они нас просто  изучают?  Как  каких-нибудь  инфузорий?  Я  все  время
чувствую себя так, словно я зажат между двумя предметными стеклышками и на
меня направлен объектив микроскопа.
   - Ну я, положим, под микроскопом себя не чувствую, - вздохнул Густов  и
посмотрел  на  руку,  на  которой  еще  оставались  следы   металлического
рукопожатия. - Скорее под асфальтовым катком.  К  тому  же  вообще  нельзя
изучать живое существо, которое умирает с голоду.
   Послышался легкий шорох, и открылась дверь. Вошедший кирд положил перед
ними несколько знакомых синих сумок со словом "Сызрань" на каждой из  них.
Дрожащими от нетерпения руками они раскрыли сумки и  увидели  в  них  свои
пищевые рационы.
   - Нет, они все-таки толковые ребята!  -  крикнул  торжествующе  Густов,
раскрывая обеденную коробку. - Кое-что они смыслят.
   Они ели, обменивались шутками, и  настроение  их  улучшалось  с  каждой
минутой. Кончив обед, они заметили, что дверь осталась незатворенной.
   - А что, если нам попробовать выйти? - нерешительно спросил  Марков.  -
Или не стоит? Здесь по крайней мере мы уже знаем, чего ждать...
   - Пошли, - решительно сказал Надеждин.  -  Кто  знает,  может,  удастся
добраться до корабля...
   Они вышли на улицу. Никто не остановил их, никто, казалось,  не  следил
за ними, никто не обращал на них никакого внимания.
   Мимо них вдоль бесконечных и совершенно одинаковых  строений  без  окон
проходили  роботы,  похожие  друг  на  друга,  невозмутимо   спокойные   и
молчаливые. Через несколько минут космолетчики заметили, что часть из  них
идет быстро, часть значительно медленнее. Похоже  было,  что  у  них  было
всего две скорости передвижения - первая и вторая. Они  не  видели,  чтобы
хоть какой-нибудь бетянин на мгновение задержался и посмотрел  на  них.  И
даже не останавливаясь, они  ни  разу  не  повернули  в  их  сторону  свои
огромные глаза-объективы.
   Эта механическая безучастность казалась  людям  противоестественной.  И
вместе с тем  голубовато-белые  обитатели  города  не  походили  на  части
машины, ибо они шли каждый по какому-то своему  делу,  не  соприкасаясь  с
другими и не влияя на других.
   - М-да... - в глубочайшем изумлении пробормотал Густов.  -  Эти  ребята
как раз по мне, весельчаки, балагуры, зеваки...
   - Я сейчас подумал, - сказал Надеждин,  -  что  случилось  бы,  если  в
Москве на улице вдруг показалась бы тройка этих типов. Как  мы  здесь.  Вы
себе представляете?
   Все трое засмеялись. Забыв на минуту об окружавшем  их  странном  мире,
они наперебой принялись  рисовать  поведение  москвичей  при  виде  тройки
металлических бетян, гуляющих по улице Горького.
   Внезапно несколько роботов,  мерно  переставлявших  ноги  впереди  них,
резко ускорили шаг, почти побежали. Они  пересекли  улицу  и  бросились  к
другому роботу, который шел  медленнее,  чем  все  остальные,  то  и  дело
нерешительно останавливаясь.  Он  наверняка  видел  своих  преследователей
задней парой глаз, но не сделал и попытки убежать. Несколько металлических
рук схватили его. Послышалось царапание металла о металл, и он упал.  Кирд
не сопротивлялся, не пытался вырваться. Он просто лежал на земле. Он  даже
не был покорным, он был безучастным.
   Надеждин сделал было  шаг  вперед,  но  одумался  и  застыл,  глядя  на
необычную сцену. Один из роботов  протянул  руку  к  животу  поверженного,
раскрыл в нем небольшую дверцу и вытащил из углубления  несколько  круглых
предметов. Лежавший робот слегка осел  как  бы  пол  своей  тяжестью.  Его
правая нога, согнутая в колене, медленно распрямилась.
   К тротуару неслышно подплыла тележка, такая же, как та, на  которой  их
привезли в город. Те же роботы подняли лежавшее тело и  небрежно  швырнули
на   платформу.   Неестественно   согнутое,   оно   лежало   на    тележке
голубовато-белой металлической грудой,  и  космонавты,  застыв  на  месте,
смотрели, как поднялись края платформы и как тележка, бесшумно скользя над
землей, скрылась за ближайшим поворотом.
   Космонавты молчали. Бетяне, которые только что  расправились  со  своим
товарищем, как ни в чем не бывало снова двинулись вперед, каждый по своему
делу. Ни одного лишнего движения, ни одного звука, кроме шороха торопливых
шагов.
   - Гм, - хмыкнул Марков, - чистая работа. Возлюби  ближнего,  как  брата
своего...
   Ему никто не ответил. Унылые ряды зданий без окон  внезапно  кончились.
За последним из них простиралась слегка холмистая долина.  Где-то  там  за
нею, на каменистом плато, стояла "Сызрань".
   Они все время думали о корабле, сотни раз обсуждая вопрос, включен  или
выключен гравитационный прожектор, смогут ли они подняться  с  Беты,  если
окажутся там, на плато, и сейчас, оставшись одни, вдруг  ощутили  какую-то
неуверенность. Конечно, они хотели оказаться в привычной рубке  "Сызрани",
ощутить родную атмосферу космолета, направляясь домой,  но  вместе  с  тем
непонятная Бета с ее голубовато-белыми роботами дразнила  их  любопытство.
Нет, они все же не  имели  права  не  сделать  попытки  выбраться  отсюда.
Космонавты переглянулись, поняв друг друга, но в  то  же  мгновение  перед
ними оказался робот и молча показал им на город.
   Они  поняли  его  жест.  И,  к  своему  величайшему   изумлению,   даже
почувствовали облегчение... Они оставались на Бете.



3

   Первым проснулся Марков. Он несколько минут лежал  в  полудреме,  когда
просыпающийся мозг еще не в силах отогнать сновидения. Но вот затекшая  от
неудобного лежания шея заставила его  открыть  глаза  и  сесть.  В  первое
мгновение ему почудилось, что он еще спит и что бодрствование лишь  снится
ему. Вокруг стояла густейшая темнота. Мрак ощущался физически, он был  так
плотен,  что  казалось:  проникни  в  него  луч  света,  он  сломался  бы,
ударившись о него.
   За несколько дней, проведенных в  круглом  зале  лаборатории,  они  уже
свыклись с постоянно освещавшим его неярким сиянием. Но сейчас все  вокруг
было черно. Темнота уничтожила ощущение пространства. То Маркову казалось,
что стены где-то совсем рядом, стоит лишь протянуть руку, чтобы  коснуться
их, то вдруг он ощущал себя безмерно крошечной точкой в бесконечном океане
мрака. Он прислушался. Все кругом безмолвствовало, и лишь рядом  слышалось
ровное дыхание спящих товарищей.  Он  обрадовался  этому  звуку  так,  как
никогда не радовался ни одному звуку на свете.  Он  возвращал  его  в  мир
привычных ощущений, в мир, в котором нужно действовать, что-то  делать,  а
не ждать, пока абсолютный мрак и тишина не начнут гасить сознание.
   - Коля, Володя, - почему-то прошептал он.
   Он разбудил товарищей,  и  втроем  они  долго  сидели,  всматриваясь  в
черноту, и напряженно прислушивались к безмолвию. Первый страх уже прошел,
и они начали думать, что делать.
   - Давай-ка ощупаем стены, черт его знает, может быть, найдем  дверь,  -
сказал Надеждин.
   - Ее и при свете-то не  было  заметно,  -  ответил  Марков,  но  встал,
потягиваясь.
   Вытянув перед собой  руки,  они  медленно  двинулись  вперед,  пока  не
коснулись стены.
   - Значит, я иду в одну сторону, вы - в другую,  -  сказал  Надеждин.  -
Где-то мы встречаемся, поскольку зал круглый. Может быть, удастся нащупать
дверь.
   Они двинулись вдоль стены, тщательно ощупывая ее поверхность. Она  была
гладкой и казалась во мраке бесконечной.
   - Ну как у тебя, Коля? - спросил Марков.
   - Пока ничего, - ответил откуда-то из темноты Надеждин.
   - Ой! - вдруг вскрикнул Густов. - Есть! Вот она, болезная, дверца  наша
милая!
   - Где? Где?
   - Да  вот,  чуть  приоткрыта,  давайте  ваши  руки,  ну,  нашли?  Слава
космическому богу.
   Втроем они ощупали слегка выступавший  на  гладкой  стене  край  двери.
Надеждин вцепился в него паль