тся  его  моторы  и  как  подскочила  температура   его
проводников. По улице бежали несколько кирдов,  на  спинах  которых  и  на
груди были нарисованы голубые круги. Они бежали, нелепо размахивая руками,
бросаясь с одной  стороны  улицы  на  другую,  зигзагообразно  петляли  по
мостовой. За ними гналась целая толпа кирдов без голубых кругов на  спине.
Они то и дело швыряли в убегавших камнями, и при  метком  броске  слышался
металлический звон. Один ловко брошенный камень угодил убегавшему прямо  в
задние глаза, и на мостовую посыпались осколки объективов. Раненый кирд на
мгновение остановился и снова рванулся вперед, но было уже поздно. Десятки
рук свалили его на землю.
   -  Так  его,  так,  голубокругого,  -  хрипели  кирды,   пиная   ногами
распростертую фигуру. Она звенела под ударами, и на теле  одна  за  другой
появлялись вмятины.
   - Не надо, не на-а-до! - молил  поваленный  кирд,  дергаясь  телом  при
каждом ударе, но его слова лишь удваивали ярость нападавших.
   Они не знали, почему ненавидят кирдов  с  голубыми  кругами,  но  в  их
перенастроенных мозгах клокотала ненависть, которая  требовала  выхода,  и
они били, пинали и тянулись к аккумуляторам, чтобы торжествующе вырвать их
вместе с контактами,  вырвать  навсегда,  превратить  этих  отвратительных
голубокругих в груду металлического лома.
   Поверженный  кирд,  охваченный   ужасом,   сделал   отчаянную   попытку
вырваться, вскочил на ноги и ринулся вперед.  Его  разбитые  задние  глаза
страшно чернели на помятой голове.
   С диким воем и улюлюканьем преследователи  кинулись  за  ним.  Смертная
тоска гнала его вперед. Он  лихорадочно  обшаривал  оставшимися  передними
глазами стены, мостовую. Он жаждал щели,  дыры,  укрытия,  чтобы  забиться
туда, оставить позади вой и бешеный гнев толпы. Раненый увидел перед собой
открытую дверь подъезда и рванулся к ней.
   "Сейчас они вбегут за ним, увидят меня и мой голубой круг  и..."  Мысль
эта мгновенно пронеслась в мозгу  Двести  семьдесят  четвертого,  и  ужас,
совсем не тот ужас, который он испытывал уже третий день, а  ужас  во  сто
крат острей и невыносимей, горячим гейзером обжег его мозг.
   Прежде чем он успел понять, что делает, он качнулся вперед и  ударил  в
грудь раненого, который в это мгновение  пытался  прошмыгнуть  в  открытую
дверь. Не ожидавший нападения спереди, кирд упал  навзничь,  и  тотчас  на
него набросились преследователи. На этот раз  они  знали,  что  жертва  не
уйдет от них, и кто-то из толпы крикнул:
   - Только не выдирайте у  него  сразу  аккумуляторы!  Слишком  он  легко
отделается! Глаза,  глаза,  выбейте  ему  переднюю  пару!  Так,  так  его,
голубокругого!
   В воздухе стоял слабый запах нагретого металла. Те  же  кирды,  которые
еще вчера бесстрастно проходили мимо своих товарищей, не обращая  внимания
ни на что на свете, теперь перегревались  от  ненависти  к  голубокругому,
вложенной утром в их мозги на проверочной станции. Раненый  кирд,  который
два дня тому назад не знал смысла понятия "страх", теперь молил о  пощаде,
извиваясь на земле. У него были выбиты глаза, и, ослепленный, он ползал по
кругу, вызывая насмешки своих мучителей.
   На  мгновение  Двести  семьдесят  четвертому  почудилось,  что  вот-вот
расплавятся и испарятся  его  предохранители,  потому  что  ужас  заставил
работать  его  механизм  на  предельном  режиме.  В  его  смятенном  мозгу
мелькнула  мысль  о  людях.  Он  вспомнил,  как  уползал  куда-то   вглубь
переполнявший его страх, когда он стоял рядом с  ними,  и  ему  захотелось
тотчас же очутиться в лаборатории. Прижимаясь  к  стене,  он  выглянул  из
подъезда. Избитый, весь в вмятинах, чернея  глазными  провалами  и  пустой
дырой в животе, поверженный голубокругий неподвижно лежал на  мостовой,  а
откуда-то впереди снова слышались топот ног и беззвучные крики "держи".
   "К людям, - подумал Двести семьдесят четвертый, - пока они охотятся  на
кого-то еще". Он выскользнул из подъезда и помчался по улице,  направляясь
к лаборатории. Никогда еще он так не бегал.  Он  услышал  слабый  свист  и
понял, что это звук рассекаемого  его  телом  воздуха.  Ему  повезло.  Ему
повстречались лишь два или три кирда,  которые  не  обратили  на  него  ни
малейшего внимания. "Должно  быть,  не  перенастроенные",  -  мелькнуло  в
голове у Двести семьдесят четвертого.
   У входа в лабораторию стоял Шестьдесят третий.  Увидев  приближающегося
товарища и голубой круг у него на груди, он тонко взвизгнул, поднял кулаки
и бросился на него.  "Тоже  перенастроили",  -  подумал  Двести  семьдесят
четвертый, закрывая лицо руками.
   - Голубокругий! - с яростной ненавистью прошипел  Шестьдесят  третий  и
ударил товарища кулаком  в  грудь.  Зазвенел  металл.  -  Голубокругий!  -
беззвучно кричал он, нанося все новые и новые удары, теперь уже в голову.
   Двести семьдесят четвертый на миг почувствовал, как что-то в его  мозгу
вспыхнуло, ярчайшим ослепительным сиянием и тут же  погасло.  И  в  то  же
мгновение словно лопнули какие-то плотины, из глубин мозга хлынули  волны,
смывшие его страх. "Почему он должен бить меня? Почему? Почему?" - подумал
он и, как бы против своей воли, выбросил вперед  правый  кулак,  вложив  в
удар всю мощь своего массивного  металлического  тела.  Шестьдесят  третий
покатился по земле, издав беззвучный вопль.
   Двести семьдесят четвертый влетел в лабораторию и  захлопнул  за  собой
дверь. Экипаж "Сызрани" приветствовал его веселыми криками.
   - Ну, как там у вас идет пересадка эмоций? - спросил Густов. -  Годятся
вам наши эмоции или нет? А что это за голубой круг у вас на груди?
   Не  успел  он  задать  вопрос,  как  дверь  с  лязгом  распахнулась,  и
Шестьдесят третий, словно танк, ринулся на  Двести  семьдесят  четвертого.
Они сшиблись с громким лязгом и покатились  по  полу,  остервенело  колотя
друг друга, стараясь дотянуться до аккумуляторов.
   - Ни с места! - рявкнул Надеждин, видя, что  Марков  и  Густов  вот-вот
бросятся вперед. - Спокойно!
   - Коля, ты только посмотри, ты только посмотри, - шептал Густов, -  они
же искалечат друг друга.
   Надеждин, тяжело дыша, развел руки в стороны,  словно  наседка  крылья,
удерживая товарищей.
   - Нельзя, вы понимаете, остолопы,  что  мы  не  можем  вмешиваться,  не
говоря уже о том, что эти бульдозеры в секунду раздавят нас...
   Правая  рука  Двести  семьдесят  четвертого,  царапая  голубовато-белую
поверхность тела противника, медленно подбиралась к аккумуляторной дверце.
Еще мгновение - и дверца  распахнулась.  Сверкнуло  несколько  искорок,  и
Двести семьдесят четвертый выпрямился, торжествующе поднял в  правой  руке
два плоских аккумулятора. Шестьдесят третий неподвижно лежал у его ног.
   Внезапно кирд как-то обмяк, опустил руку и растерянно сказал:
   - Не понимаю. Я же только объект второй реакции. - Он показал  на  свой
голубой круг. - Меня самого перенастроили на первую реакцию,  страх.  А  у
меня откуда-то появилась и вторая реакция. Деф! Деф! Я стал дефом...
   - Что, что? - мучительно  кривясь,  спросил  Марков.  -  Какой  объект?
Объект чего? Какая вторая реакция? Какие дефекты?
   Кирд, казалось, начал  успокаиваться.  Больше  уже  не  пахло  нагретым
металлом. Медленно  подбирая  слова,  он  рассказал  о  приказе  Мозга,  о
нападении на голубокругих, о том, как толкнул другого голубокругого и смог
удрать.
   Космонавты молча смотрели на него.
   - Вы его вытолкнули на улицу навстречу этой  своре?  -  сжимая  кулаки,
спросил Надеждин.
   - Да, - ответил кирд. Он чувствовал,  что  теперь  и  в  этом  человеке
возникает вторая реакция ненависти, но не мог понять ее причины. Они же не
перенастроены на голубой круг, они же не  могут  ненавидеть  голубокругих,
этого же не может быть. В  нем  снова  поднимался  тошнотворный,  знакомый
страх.
   -  Коля,  -  теперь  уже  Марков  протянул  руку,  удерживая  командира
"Сызрани", - он все-таки робот.
   - С ума  сойти,  хорошенькие  усовершенствования  принесли  мы  на  эту
несчастную Бету! - вздохнул Густов. - Что делать?
   - Ничего, - сказал Марков. -  Будем  ждать,  пока  представится  случай
смотать удочки из этого механического  царства.  А  вы,  уважаемый  Двести
семьдесят четвертый, как вы считаете?
   Кирд не  отвечал,  его  анализаторы  продолжали  все  искать  и  искать
причину, по которой он стал объектом второй реакции людей. Он  ждал  таких
же слов, которые он слышал накануне и которые прогоняли  страх.  А  теперь
люди стоят и смотрят на него, и глаза их злы. Злость возникла  в  них  при
словах о том голубокругом, когда он рассказал, как ловко толкнул  его.  Но
ведь он поступил логично. Ну конечно же, причина где-то здесь. Он поступил
логично, а они часто мыслят нелогично. А что он должен был сделать?



7

   - Так продолжаться не может, - сказал Густов и  потер  нос.  -  Это  же
преступление - сидеть  сложа  руки  и  ждать,  пока  они  все  перебьют  и
передавят друг друга. Я предлагаю узнать, где у них главная энергетическая
установка, и каким-то образом вывести ее из строя.
   - Ну хорошо, - вздохнул Надеждин, - допустим, нам это удастся. Иссякнут
их аккумуляторы, и сотни кирдов превратятся  в  жалкий  утиль.  Ты  только
представь  себе:  весь  этот  город  застынет  навсегда  в   недвижимости.
Разрушаются дома, ржавеют кирды. Ветер и пыль делают свое  дело,  проходят
годы, и ничего, ничего, кроме красноватой жесткой травы...
   - Тем лучше.
   - Исчезнет их цивилизация.
   - Если это такая цивилизация...
   - А кто нам дал право судить ее?
   - Плевать мне на права, это же просто  ходячие  машины.  Это  же  эрзац
жизни.
   - Почему? - спросил Марков. - Почем ты так уверен, что  эти  роботы  не
живые существа?
   - Да потому, что они ничего не ощущают.  Металлические  арифмометры  на
двух ногах, - упорствовал Густов.
   - А откуда у  тебя  уверенность,  что  живые  существа  не  могут  быть
металлическими? Ты подсознательно берешь за эталон  жизни  самого  себя  и
себе подобных. Почему жизнь должна везде быть похожей  на  нас?  -  Марков
говорил медленно, словно размышляя вслух, и слегка улыбался своей грустной
улыбкой. - Роботы действуют только  по  приказам?  Разве  мало  в  истории
примеров, когда диктаторы, будь то Гитлер или Муссолини, пытались навязать
свою волю народам? У кирдов нет эмоций?  Вспомни  эсэсовцев,  служивших  в
лагерях смерти. На наш взгляд, у них тоже  не  было  никаких  человеческих
эмоций... Нет,  Володя,  я  согласен  с  командиром.  Мы  не  имеем  права
разрушать их общество, даже если оно нам  не  очень  нравится.  Это  закон
космоса.
   - Эй, куда вы? - вдруг крикнул Надеждин, увидев, что  Двести  семьдесят
четвертый, молча стоявший  подле  них,  вдруг  повернулся  и  бросился  из
лаборатории. - Вас же немедленно уничтожат. Обождите!
   Но дверь уже захлопнулась за кирдом. Они переглянулись.
   - По-моему, они уже превращаются в истериков, - сказал Густов.  -  И  я
беру свои слова обратно. Истерика - это уже наверняка признак жизни.
   - Быстрее, - сказал Марков, -  может  быть,  его  сейчас  там  калечат.
Сказать, что я привязался к нему, не могу, но все-таки...
   - Пошли.
   Они выбежали на улицу. Двести семьдесят четвертого не было видно. Город
изменился. На обычно чистых мостовых валялись стеклянные  и  металлические
осколки, мусор.
   Мимо них, стараясь держаться стен, испуганно прошмыгнул кирд с голубыми
кругами на спине и груди. Не успел он скрыться за  углом,  как  показалась
целая толпа кирдов. В руках у  них  были  обломки  каких-то  труб,  палки,
камни. Они  на  мгновение  остановились,  словно  обсуждая  что-то,  затем
ворвались в ближайший подъезд.
   - Вы знаете, - сказал Марков, - у меня  все  время  ощущение,  будто  я
слышу их голоса; я знаю, что не могу слышать их мысли, они же  никогда  не
переговариваются между собой вслух, но мне кажется, я слышу их.
   Из подъезда донесся металлический лязг, и на мостовую выкатился кирд  с
голубым кругом на груди.
   - Слышите? - прошептал Марков. - Слышите? Они сейчас кричат: "Бей  его,
бей их!" Я вам даже могу рассказать,  что  произойдет  дальше.  Они  будут
врываться в каждый подъезд в надежде найти  там  робота  с  кругом.  Потом
голубокругих станет меньше, и тогда какому-нибудь кирду  придет  в  голову
великолепная мысль: а может быть, эти  презренные  твари  просто  каким-то
образом  стирают  свои  круги  и  пытаются  замаскироваться?  Они   начнут
останавливать всех  и  подозревать  в  каждом  кирда,  который  свел  свои
стигматы. Они будут бить и крушить направо и налево...
   - Но ведь это всего-навсего вложенный в них условный рефлекс, -  сказал
Густов. - Только что они были кроткими железными тварями.
   - Из существ, привыкших к приказам, можно делать все, что угодно.
   - Да-а, - протянул Густов, - подумать только,  что  все  это  пошло  от
нас...
   - Что значит - от нас? Одна отдельно взятая человеческая эмоция никогда
не может даже создать впечатление духовной жизни человека.
   Трое космонавтов стояли на пустынной улице, по которой ветер нес  пыль,
и молча смотрели на лежавшего на земле кирда.


   Город был уже далеко позади, и Двести семьдесят  четвертый  шел  теперь
медленно, осматривая местность сразу всеми своими  четырьмя  глазами.  Он,
разумеется, всегда знал о существовании дефов, знал то,  что  должны  были
знать о них все кирды. Эти нелогичные существа с больными,  исковерканными
мозгами подлежали  немедленному  уничтожению.  Узнать  их  было  нетрудно.
Приказ гласил: если кирд встречает другого кирда, поведение  которого  или
мысли не соответствуют его собственным, то  перед  ним  деф,  и  этот  деф
должен был быть тотчас же демонтирован.
   Но теперь Двести семьдесят четвертый сам превратился в дефа.  Он  знал,
что он деф. Иначе почему он вырвал  у  Шестьдесят  третьего  аккумуляторы,
когда он не был перенастроен на вторую реакцию? Почему он, который  должен
был по приказу Мозга испытывать только страх, испытывал еще  и  ненависть?
Почему он замечал в себе признаки третьей реакции, когда думал о людях,  о
том высоком, который произносил странные слова,  растворявшие  его  страх?
Нет, он стал дефом и не сомневался в этом.
   Внезапно перед ним, словно вынырнув из-под земли,  застыли  два  кирда.
Двести семьдесят четвертый  дернулся  было  в  сторону,  но  один  из  них
выразительно поднял трубочку дезинтегратора и направил ее на него.  Двести
семьдесят  четвертый  застыл,  но  отметил  при  этом,  что  почему-то  не
испытывает того ужаса, который должен был бы испытать.
   - Кто ты? - беззвучно спросил кирд с дезинтегратором в руках.
   - Двести семьдесят четвертый.
   - Почему ты ушел из города?
   - Мне кажется, я стал дефом. Я боялся.
   - Это хорошо. Пусть твой страх исчезнет. Мы, дефы, поможем тебе. Но что
это у тебя за круги на груди и спине?
   - Мозг проводит эксперименты. Сейчас я вам все расскажу.
   Дефы застыли, внимательно слушая рассказ Двести  семьдесят  четвертого.
Лишь время от времени тот, кто  держал  в  руке  дезинтегратор,  изумленно
покачивал головой.
   Когда он кончил, вооруженный деф сказал:
   - Ты хорошо сделал, что пришел к нам.  Меня  зовут  Утренний  Ветер,  а
моего товарища - Иней. Если хочешь, ты тоже можешь выбрать себе новое имя.
Двести семьдесят четвертый - это не имя. Это номер машины.
   - Но... разве можно выбирать самому имя? Мое имя ведь выбито у меня  на
груди.
   - Забудь о нем. Выбери сам себе имя. Любое. Красивое.
   - Красивое?
   - Да. Ты знаешь какое-нибудь слово, о котором бы тебе хотелось думать?
   - Человек.
   - Человек?
   - Да, так называют себя эти мягкие существа, пришельцы из другого мира.
   Утренний Ветер беззвучно рассмеялся.
   - Что за звук вибрирует в твоих  мыслях?  -  спросил  Двести  семьдесят
четвертый. - Он напоминает мне звуки, которые иногда производят люди.
   - Это смех. Мы смеемся, когда нам весело.
   - Весело?
   - Ты многого не знаешь. Но мы поможем тебе стать  настоящим  дефом.  Ты
задаешь вопросы, и это хорошо. Тебе страшно?
   - Не так, как раньше. Он где-то  живет  во  мне,  страх,  но  почему-то
сейчас он в памяти, а не в интеграторах моего мозга.
   - Хорошо. Я назову тебя еще раз Двести семьдесят  четвертым,  но  после
этого мы забудем твой номер. Ты хотел зваться Человеком? Отныне  имя  твое
Человек.
   Они шли долго, пока не попали  в  укромную  лощинку,  скрытую  с  обеих
сторон отлогими холмами. У входа в нее им приветливо кивнули  два  дефа  с
дезинтеграторами в руках. Они вошли в густые заросли кустарника и  увидели
огромное низкое здание. Оно было наполовину разрушено, и в его  развалинах
то здесь, то там виднелись фигуры дефов.
   Утренний Ветер положил Человеку руку на плечо.
   - Многое тебе здесь у нас будет казаться нелогичным, но  ты  постепенно
научишься другой логике. Жить тебе будет труднее, чем раньше, когда ты был
машиной, но  я  уверен,  в  будущем,  предложи  тебе  снова  стать  Двести
семьдесят четвертым, ты наверняка откажешься. Сейчас я  покажу  тебе  твою
новую работу.
   Утренний Ветер подвел Человека к правому  крылу  здания  и  показал  на
огромный зал без крыши. В нем сидели и стояли несколько дефов.
   - Это тоже дефы, -  сказал  Утренний  Ветер,  и  в  голосе  послышалась
грусть. - Они тоже ушли из города, они  перестали  быть  машинами,  но  не
стали настоящими дефами. Их мозг живет в странном мире, где они никого  не
знают и где никто не знает их. Они беспомощны, и мы не  можем  вернуть  их
мозг к жизни. Но мы обязаны заботиться о них, и это будет  твоей  работой.
Ты будешь следить, чтобы у них не иссякли аккумуляторы, ты будешь следить,
чтобы они не бросали друг в друга камнями, чтобы у них всегда были смазаны
конечности и чтобы грязь не забивала им глаза.
   Он  посмотрел  на  беспомощных  дефов,  о  которых  отныне  должен  был
заботиться, и подумал, что логичнее было бы вынуть из них аккумуляторы. Но
тут же он вспомнил об ужасе, который испытал там, в подъезде, когда  толпа
ненавидящих кирдов могла заметить его, когда он, казалось, уже  чувствовал
их пальцы у себя на животе, подле аккумуляторной крышки, и вздрогнул.
   Новое, неведомое чувство медленно зарождалось в мозгу Человека.
   - Иди к ним, - сказал Утренний Ветер. - Я верю тебе, ты не причинишь им
зла. А завтра ты возвратишься в город.
   - В город? - В беззвучном голосе Человека зашевелился страх.
   - Да, в город. Мы хотим сделать еще одну попытку освободить  людей.  Но
если ты боишься дезинтеграторов сторожевых  кирдов,  ты  можешь  остаться.
Выбирай сам. Подумай. Тебе никто не будет мешать думать.
   Утренний Ветер  махнул  рукой  и  скрылся.  Человек  в  нерешительности
простоял несколько  минут  и  подошел  к  больному  дефу,  который  сидел,
привалившись к стене. Деф вскочил и угрожающе поднял руку.
   - Ну не надо, не волнуйтесь, - вдруг беззвучно сказал Человек и  понял,
что повторяет те  же  слова,  что  говорил  ему  Коля-Николай  -  командир
корабля. И говорит он их с той же интонацией, от которой слова становились
какими-то мягкими, как бы приятными на ощупь,  и  он  все  повторял  их  и
повторял.
   Больной деф нехотя опустил руку, а Человек подумал, что у  него  самого
почему-то греются проводники. Он мысленно проверил их температуру  -  нет,
она не превышала нормы. И тем не менее ему казалось, что они нагревались.
   "Должно, быть, это опять какая-нибудь новая реакция, которой я  еще  не
испытывал, - подумал Человек. - Может  быть,  она  похожа  на  ту,  что  я
замечал у людей. Интересно, испытывают ли  они  ощущение  слегка  нагретых
проводников в себе? Хотя ведь у них  все  устроено  по-другому...  Значит,
завтра я смогу увидеть их..."
   Сам не зная почему, он снова вспомнил о голубокругом, которого  толкнул
в грудь там, в подъезде. Но ведь он поступил логично. Теперь  ему  уже  не
казалось, что у него греются проводники. Что должен был чувствовать тот, с
выбитыми глазами, когда они тянулись к его аккумулятора