ры,
говаривал Архимед, - вот и я жажду подобной точки, тем более,
что точка такая имеется. Смерть! Да, да! Именно смерть - та
площадка, с которой многое можно увидеть и понять. Надо только
взойти на нее. Хотя бы умозрительно. И тогда изменится все
разом. Даже болезни! Потому как и они - наша исконная
неизбежность, то, во что нужно всматриваться с уважением и
вниманием. Не лечить и выкорчевывать, а воспринимать, как
стимул и помощь в постижении мира.
     - Уважение к болезням?
     - Верно! Болезнь - кара и наказание, болезнь - опыт и
подсказка. Нечто нашептывает нам на ухо, и все, что от нас
требуется, это насторожиться и прислушаться. Чего, казалось
бы, проще! Но нет, мы глотаем антибиотики, режем опухоли,
сбиваем температуру, не понимая того, что в иных случаях
болезнь - дар, которого мы просто пока не в состоянии оценить.
Готовность к торсионному перебросу в иное состояние. Сытый
голодного не разумеет, как здоровый больного. Один лишь
шажочек в этом загадочном направлении, всего один! - и занавес
начнет подыматься! Потому что мертвые знают то, что недоступно
живым... - глаза Деминтаса горели лихорадочным огнем. - Не
ждите того дня, когда прекратятся ваши страдания, ибо это
будет днем вашей смерти, - говаривал Теннесси Уильямс.
Красиво? - да! Но верно ли? День смерти - великий день! Ради
него мы живем и мучимся несколько десятилетий, ему посвящаем
всю свою жизнь. Толстой очень точно приблизился к описанию
смерти на примере Болконского. Это и впрямь час, когда земное
отступает в сторону, становится чужим. Глупец оказывается один
на один с самим собой, мудрец напротив прозревает, краем уха и
краем глаза видя и слыша приближение того извечного и
великого, что ждет нас всех за чертой последнего вздоха. Ибо
там все! И свет, и знание, и любовь. Сколько раз мы являемся в
этот мир? Что такое наше видимое тело, и существует ли
что-либо помимо него? Что вечно, а что умирает через девять и
через сорок дней? И умирает ли вообще? Может, попросту
улетает? Сначала от тела, а потом от планеты? Не зря ведь люди
вспоминают под гипнозом о прошлых веках, о времени,
проведенном в леопардовой или волчьей шкуре, о прохладе
морских глубин, о высотах, в которых они порхали с легкостью
лесных пичуг...
     - Лес! - вздохнул Горлик. - Знали бы вы, господа, как я
тоскую, к примеру, о лесе. Шелестящая листва, звон мошкары,
солнце! Вдвоем с сестрой мы убегали доить березы. Напивались
сока до такой степени, что животы барабанами раздувало. Черт
подери! Почему все так закончилось?
     - Потому что детство, Горлик, всегда проходит. Это одна
из земных аксиом! - Деминтас был недоволен, что его перебили.
- Времечко, когда деревья были большими, а яблоки казались
величиной с глобус. Детство подобно той же воде. Было - и нет,
утекло. Иные пропускают его меж пальцев, другие выпивают в
пару глотков.
     - Наверное, я его выпил, - с печалью вымолвил Горлик. -
Потому что помню все до денечка. Оно где-то тут - над
желудком...
     На какое-то время за столом повисло молчание. Собеседники
осмысливали сказанное, пробовали слова на вкус. Каждый
погрузился в свое. Горлик убегал мыслями к березовому соку,
Егор отчего-то вспоминал свои детские прыжки с подскоком.
Мальчишеское тело легко преодолевало земную гравитацию,
требовало вычурных движений, словно и впрямь одна из прошлых
жизней была заполнена конским галопом. Отдыхая на даче у
бабушки, Егор любил бегать по лесным склонам, взлетая иногда
на немыслимую высоту. Мгновения стремительного переноса по
воздуху впечатались в память накрепко.
     - Словом... - Деминтас оглядел собеседников мутным
взором. - Здоровое тело - это только здоровое тело и ничего
больше! Оно может радовать дух, но с тем же успехом может
угнетать и расслаблять. Последнее, кстати, случается
значительно чаще.
     - Вы против здоровья?
     - Вовсе нет. Безусловно, тело - вещь приятная во многих
отношениях, однако второстепенность его очевидна. - Деминтас
отхлебнул из бокала и отчаянно поморщился. Он словно
специально отравлял себя, дабы стимулировать высвобождение от
яда потоком откровенных и потому особо жалящих слов. -
Очевидна, если в шеренге приоритетов мы поставим смерть на
свое законное первое место.
     - Первое? По-моему, это чересчур, - подал голос Горлик. -
Я понимаю, чудовищная загадка, величие темного покрова и все
такое, но коли уж мы явлены этому свету, зачем думать о
смерти? Надо, наверное, как-то жить.
     - Давайте! - легко согласился Деминтас. - Только сразу
возникает вопрос: для чего жить? Для какого такого мифического
результата?
     - Как это для какого?
     - Вы ни разу не задумывались о смысле жизни?
     - Отчего же? Разумеется, задумывался! Все-таки я
писатель, в некотором роде был попросту обязан...
     Глаза Деминтаса полыхнули парой орудийных выстрелов. На
мгновение он напомнил Егору кобру с раздувшимся капюшоном.
     - Так для чего же мы живем, голубчик?
     - Ну... Вероятно, для восприятия красоты, для того, чтобы
помогать ближним, делать их чище, мудрее.
     - Кто же спорит! - Деминтас скривился. - Но для чего все
это?
     - Что для чего?
     - Я спрашиваю, для чего помогать и зачем восхищаться? В
чем ваш конкретный смысл?
     - Ммм... Честно говоря, так вот сразу я не готов. -
Горлик бросил взгляд на Егора, и последний, помешкав, протянул
коллеге руку помощи.
     - Вы хотите сказать, что все наши лучшие деяния - только
ступеньки перед пъедесталом? Своего рода - разминка перед
главным?
     - Точно! - Деминтас кивнул. - И этот пъедестал, господа,
- наше главное событие жизни. Ее терновый венец и чарующий
финиш! Уйти более лучшим, чем ты пришел, или, как уверял
братец Шиллер: когда явился ты на Божий свет, ты плакал, но
другие ликовали; живи же так, чтоб уходя из мира, другие
плакали, а ты спокоен был.
     - Сафо говорил иначе: "Если бы смерть была благом - боги
не были бы бессмертны."
     - Сафо был варваром, хотя и умным. Тот же Плутарх
утверждал другое. Дескать, медицина заставляет нас умирать
продолжительнее и мучительнее. Красиво, да? И это уже про
меня, понимаете? В мой огород камушек! - Деминтас яростно
ткнул себя в грудь. - Я-то помню, как нас учили лечить. По
трупам шагали! Ставим, к примеру, укольчик бедному орангутангу
и выжигаем из гипоталамуса осморецепторы. Занятная процедура,
правда? Сто очкастых рыл собирается вокруг и смотрит. Потому
что действительно есть, на что полюбоваться. Знаете, как ведет
себя после такой операции собрат-обезьянин? А ведет он себя
преинтереснейше! Он не ощущает ни голода, ни жажды, не пьет и
не ест, хотя, разумеется, нуждается в этом. А мы кропаем в
блокнотики и говорим: ага, понятно! Дескать, вот он, падла,
научный анализ! Знания через чужую боль и кровь.
     - Что ты, к примеру, хочешь этим сказать?
     - Ничего, - Деминтас покачал головой. - Только то, что
медицина и впрямь заставляет нас умирать продолжительнее и
мучительнее. Сказано, что называется, не в бровь, а в глаз!
     - Любите цитаты?
     - Как раз нет. Но если не слушают тебя, отчего не
привести в пример какого-нибудь Софокла с Гераклитом.
Торсионные призраки тем и сильны, что их уже нет. И, увы, мало
кого интересует, что зачастую для изречения тех или иных истин
вполне достает собственного ума.
     - Вы действительно так полагаете?
     Деминтас остро взглянул в глаза Егору и неожиданно
рассмеялся.
     - Пожалуй, я рад, что вы такой, какой вы есть.
     - Хотите сказать, что я не дурак?
     - Выражаясь проще - да. Видите ли, общение с дураками
расслабляет. Возникает ложное ощущение собственной значимости,
а я этого не люблю. Поэтому рад любому умному собеседнику. В
настоящее время - вам.
     - Еще бы! У Егора три литературных премии, - горячо
заговорил Горлик. - Пятнадцать книг и серия журнальных
публикаций.
     - Пятнадцать книг? Это, верно, килограммов десять? Что ж,
впечатляет... - продолжая улыбаться, Деминтас протянул руку к
непочатой бутылке, сковырнув пробку, аккуратно разлил вино.
     - Ну-с, мсье Егор. За ваши публикации и книги, которые
никто и никогда уже не прочтет. Кстати, за ваши, Горлик, тоже!
     Егор согласно кивнул, Горлик тоненько хихикнул. Спевка,
судя по всему, состоялась. За куплетом наступала очередь
припева.

                           ***

     Дважды налетали разрозненные стаи мышей, но от них
отмахивались, как от докучливой мошкары. Только ворчуну
сержанту маленькие коготки располосовали ухо и оцарапали щеку,
в остальном обошлось без потерь. Фонари все-таки пришлось
включить. В целях безопасности. До позиций пуритов было
далековато, а вот волны бушевали совсем рядышком. Полковник
справедливо рассудил, что добровольцев переться в полной
темноте по притопленным сферам можно и не найти. Правда,
обнаружился другой коварный минус: в свете фонарей в
прозрачной глубине под ногами тотчас замелькали мощные черные
тела. То ли мелькали они там постоянно, то ли хищников
привлекло сияние ламп. Так или иначе, но людишки попятились.
     - Мать честная! Сколько их там!
     - Да уж... Не хотел бы я подскользнуться.
     - Типун тебе на язык!..
     - Разговорчики! - полковник первым шагнул вперед. - Тут и
ползти всего ничего, а эти дуры, если не трепыхаться, не
кинутся. В общем проверить обвязку - и за мной!
     Не очень-то он верил в то, что говорил, но, кажется,
подействовало. Вниз старались не смотреть, цеплялись за
скользкие поручни, животами приникали к металлу, усеянному
пупырьем заклепок. Павел Матвеевич, оглядываясь, видел, что
пошли все. Значит, действительно отобрали кого следовало.
Мимолетно подумалось, что не мешало бы захватить с собой
несговорчивого майора. Чтобы растряс жирок, пацифист
задрипанный, да вкусил почем фунт лиха! Полковник смутно
подозревал, что из-за таких вот в сущности неплохих людей и
затевались на земле самые страшные смуты. Ржавые доброхоты,
болтуны и пентюхи, понятия не имеющие о реалиях! Конечно же,
человечество - не стадо, и, конечно же, имеет ценность каждая
отдельно взятая жизнь, все правильно и понятно до оскомины, да
только предназначены сии правила вовсе не для тех, кто стоит у
кормила. Если президент перестает быть тираном и впадает в
Достоевщину, если забывает о технике дрессуры и выпускает из
рук кнут, то гнать и гнать надобно такого в три шеи. Потому
что наломает дров похлеще любого дуче и фюрера. Сначала
ринется в конверсию, потом вляпается в войну, затем
передерется с собственным разобиженным народом и вовсе опустит
руки. Дескать, хотел, как лучше, ребята! Правда, хотел!..
Павел Матвеевич фыркнул. Мысленным диалогом он сознательно
ярил себя, синтезировал мужество, которое убывало по мере
того, как росла высота. Сферы заметно раскачивало, дождь
хлестал по глазам, холодеющие пальцы все чаще соскальзывали с
поручней. И это только начало! Дальше пойдет хуже. Стальная
дуга достигнет пика и станет клониться к воде, а метров
семь-восемь придется и вовсе плыть. Пустяки, конечно, но
кто-нибудь обязательно дрогнет. Ну никак без этого не
обойдется! Значит, что? Значит, придется стрелять. Для того и
навинчен глушитель. При удачном стечении обстоятельств - по
акулам, при неудачном...
     Полковник повернул голову, рассматривая ползущую за ним
вереницу людей, еще раз от души обругал Рушникова. Ведь не
дурак, кажется! Изучал, верно, историю, периоды смут и
революций, а поди ж ты! Так и не понял, курдюк жалостливый,
что ни одному из доброхотов так и не удалось превратить землю
в централизованный Эдем. В кладбище, в гигантскую свалку - это
пожалуйста, но никогда в нечто приближенное к райским кущам! И
ведь всегда в избытке находились разномастные пророки. Вещали,
кликушествовали до потери пульса. Так ли уж сложно было
прислушаться? Кажется, отец Авель предсказал некогда взятие
Москвы, ее последующее сожжение. Что же с ним сделали после
этого? Медовыми пряниками накормили, деньгами одарили? Фига-с
два! Взяли и заточили в тюрьму. Уже потом, когда все сбылось,
старца расковали и отпустили. Но опять же с непременным
условием - молчать в тряпочку и не трепать языком попусту. А
он и не трепал, пытался помочь, как мог. И конечно,
сохранились кое-какие письмена, кое-какие протоколы. На досуге
венценосцы их рассеянно листали. Выводы вряд ли делали
правильные, но любопытство проявляли...
     Позади коротко вскрикнули. Полковник обернулся. Над
черной пропастью червяком извивался человек. Руки его елозили
по тонкой веревке, еще двое пыхтели на мокром металле и,
кажется, даже не делали попыток вытянуть приятеля. Лежали,
вцепившись в поручни, испуганно сопели.
     - Кого ждем! - приглушенно рыкнул полковник. - А ну
сдвинулись плотнее! Ручками взялись друг за дружку и
потащили...
     Никто никого не потащил. Один из лежащих сделал попытку
дернуть за трос, но сам чуть было не сверзился следом. Павел
Матвеевич прикусил губу. Вот и первое наказание за "светлые"
мысли! Веревочной лестницы нет, и яснее ясного, что процедура
спасения грозит всерьез затянуться. Придется ползти назад,
попарно группировать людей, впрягаться в веревку. Да при такой
тесноте кто-нибудь снова обязательно соскользнет. Это уж как
пить дать! И плакала операция горючими слезками!..
     С каменеющим лицом полковник выдернул из-за пазухи
пистолет. Все, что можно сделать для бедолаги, это прикончить
его прежде чем он упадет в воду. Он тщательно прицелился.
     Хлопок, наверное, даже не услышали. Для верности
полковник выстрелил еще раз. Тело внизу дернулось и обмякло.
     - Режьте трос!
     Они глядели на него со страхом.
     - Режьте, я сказал!
     Кто-то наконец достал нож. Лопнула одна нить, вторая,
убитый волонтер кулем полетел в воду. Павлу Матвеевичу
почудилось, что к бойцу метнулись со всех сторон тени, но
такие вещи лучше не разглядывать в подробностях.
     - Чего уставились! А ну, вперед!..
     Бойцы зашевелились. Может, даже чересчур суетливо. Порции
адреналина, впрыснутые в кровь, сделали свое дело. Одним махом
одолели первую сферу, ход замедлили только у самой воды. Но он
и здесь не позволил им остыть.
     - Слушайте и запоминайте, парни! Так сразу на людей они
не кидается! - внушающе произнес он. - Это вам не летучие
мыши. Будете бразгаться, конечно, дождетесь. Но если быстро и
без шума, все обойдется. Если что, буду прикрывать. Возьмите в
руки ножи, но просто так не махайтесь. Еще чего доброго
порежете друг дружку.
     Он говорил и видел, как бледнеют их лица. В этой полумгле
они становились похожими на покойников.
     - Короче! Делайте, как я, и ни о чем не думайте, - Павел
Матвеевич осторожно сполз в волны, ногами переступая по
железу, сделал несколько шагов. С особой ясностью вдруг
ощутил, что на вершок влево и вправо опоры нет, а есть лишь
пугающая, взятая под контроль хищниками бездна.
     Когда вода дошла до груди, полковник толкнулся вперед и
поплыл. Стараясь дышать ровно, не делая лишних взмахов,
сплюнул, проникшую в рот соль океана. Десятки глаз неотрывно
следили за ним. Впрочем, не только следили. Самые умные уже
догадались, что первые рискуют меньше. Гиревик Коляныч и Мацис
уже плыли следом. Почти одновременно все трое добрались до
выныривающей из воды сферы, проворно перебирая гнутые прутья,
взобрались наверх. Разведчикам полковник кивнул вперед.
     - Давайте, орелики, двигайте! Все по старой программе...
     Еще двое храбрецов осторожно пересекли водное
пространство. За ними, по-собачьи гребя, тронулся Адам. Видно
было, что плавает он абы как, но тоже уразумел изюминку
ситуации, сообразил, что медлить опасно.
     Господи, только бы обошлось!..
     Держа перед собой пистолет с глушителем, полковник
бдительно всматривался в волны. Пока вроде чисто. В темноте,
правда, особенно и не разглядишь, чисто там или нет, но без
света хоть какие-то шансы... Где-то слева проплыл треугольный
плавник, полковник немедленно напрягся. Нет, кажется, бойцы
ничего не заметили. Правда, сработала иная пружина. Разглядев,
что еще трое вполне благополучно миновали опасную водную
полосу, вниз сыпанули всей толпой. С плеском, с бранным
перешептыванием. Теперь спешили обогнать друг дружку,
добраться до спасительных поручней прежде других. Работал
инстинкт самосохранения. Павел Матвеевич, сцепив зубы, смотрел
вниз и ждал неизбежной атаки. Возможно, все обошлось бы, сумей
они с той же одновременностью выползти на стальную дугу моста,
однако внизу образовалось подобие пробки. Цеплялись сразу по
двое и по трое, конечно, не удерживались, срывались вниз.
     - Не плескаться, болваны! Кому говорю!..
     Никто его не услышал. С таким же успехом можно было
обращаться к акулам. Последние, кстати, уже нарисовались
вблизи вполне явственно. Прищуренный взор Павла Матвеевича все
чаще ловил справа и слева проблески стремительных силуэтов. Но
и стрелять пока не хотелось. Черт его знает, как они себя
поведут. Хлынет кровь, совсем обезумеют. Словом, не вышло бы
хуже...
     Но хуже все-таки вышло. Сдавленно заверещал один из
бойцов и тут же скрылся под водой. Плеснул серповидный хвост,
и одну за другой Павел Матвеевич влепил три пули в широкую
черную спину. Хищницу изогнуло дугой, не переставая
содрогаться, она ввинтилась шурупом в чернильную глубь. Еще
одна пасть показалась вблизи толкущихся внизу волонтеров, рука
полковника сработала рефлекторно. Он даже не целился, но
выстрелы не пропали даром. Все пули угодили в зев акулы.
Захлопнув пасть, она вильнула в сторону.
     - Быстрей, соколики! Быстрей! - пропустив мимо себя
мокрого и дрожащего солдатика, Павел Матвеевич заглянул под
мост. Здесь выписывали кренделя сразу две морских террористки.
Полковник дважды даванул спуск, и почти тотчас щелкнул в
крайнем положении затвор. Следовало сменить обойму, но помешал
очередной солдатик. Плечом неловко боднул скрюченного
полковника, и обойма, кувыркаясь, полетела вниз. Ладно, хоть
сам не сорвался. Однако на то, чтобы достать запасную обойму,
ушли драгоценные секунды. Еще несколько выстрелов, гигантская
тень, взметнув каскад брызг, метнулась в сторону.
     - Все?
     - Кажется, все... - Последний из выбравшихся нервно
припал грудью к клепанному железу, плачуще засмеялся. - Фиму
сжевали, Злотницкого...
     - Кто еще?
     - Не знаю. Пойди разбери в темноте.
     - Ладно, потом посчитаем, - полковник неловко хлопнул
бойца по плечу. - Давай, паря, соберись. Немного осталось.
Совсем чуток.
     Безусый волонтер часто закивал головой, ладонью шоркнул
по глазам. То ли воду стирал, то ли и впрямь плакал.

                           ***

     Маратик все-таки уговорил их посмотреть пушку. Через
сторожевой люк все четверо вылезли наружу и тотчас ослепли от
хлещущих отовсюду струй. Поездные прожекторы полосовали тьму,
лишь усиливая ощущение одинокости и потерянности.
     - Идет ковчег, качается, вздыхает на ходу! - Деминтас
пьяно засмеялся. - Это ведь про нас, а? Поезд Ноя, ковчег из
двух с лишним сотен вагонов.
     - А вон и пушка, про которую я толковал. - Марат указал
пальцем. Метрах в сорока впереди действительно матово
поблескивала орудийная башня. Указующий перст пушки понуро
глядел под углом вниз, словно наперед информируя о капитуляции
перед силами стихии. А вообще странное это было видение -
череда пассажирских вагонов и бронированный сундук с самым
настоящим орудием.
     - Может, подобраться да стрельнуть?
     - Куда стрельнуть?
     - Да хоть по той же Луне!
     - Ага, размечтался!
     - Мы только парочку раз, к примеру!
     - А потом под трибунал сбегаете. Тоже парочку раз.
     - Почему - парочку?
     - Потому что вас двое.
     Горлик с вызовом захохотал.
     - Во-первых, нас трое. Деминтас, думаю, тоже непрочь
побабахать. А во-вторых, что нам твой трибунал сделает? Под
домашний арест посадит? Так мы и без того, к примеру, все под
домашним арестом. И даже если закуют в кандалы, будем
заниматься тем же, чем занимались. Мы, Маратик, на более
страшное обречены.
     - Это на что же?
     - А вот на то самое! И