про нас. Так что
поосторожнее с определениями, мон шер. Потому как с тем же
успехом жизнь может быть жестокой и грязной, вонючей и
мерзкой. Прекрасное и жуткое уживается в чудовищнейшем
симбиозе. Все равно как орхидея, проросшая из навозной кучи.
Все дело - в нас самих, понимаешь?
     Путятин свирепо поскреб прячущуюся под бородой челюсть.
     - Значит, получается, это я прекрасен, а не жизнь? На это
ты намекаешь?
     - Именно! Взгляни на Диму. Он чуть ли не каждый день
прекрасен. Потому что ухаживает за собственной оранжереей,
земельку возделывает, холит и нежит каждый цветочек, каждую
почечку. И Горлик по-своему прекрасен. Даже когда переписывает
по ночам из фолиантов классиков главы. Я так и вижу его
одухотворенное чело, каплю пота на кончике носа... Признайся,
Горлик, сколько уже переписал? Да не красней, все ведь в
курсе. Тем более, я не в укор. Знаю, что хочешь упаковать в
контейнер и сбросить посылочку для потомков. Хорошее дело! Все
правильно! А то, что под рукописями Тендрякова, Гулиа и
Куприна будет стоять твоя закорючка - экая беда! Вон и с
Шекспиром по сию пору ни черта не выяснили, он писал или не
он. То ли мясником в действительности был, то ли актером в
"Глобусе". Но ведь сути такой пустяк не меняет. Шекспир там
или граф Рэтленд, Лопе де Вега или какой другой испанец -
какая мне, собственно, разница? "Гамлет" от того хуже не стал,
верно? А что Лева Толстой его не любил, так он нам тоже не
указ. Граф много чего не любил - в том числе и Чехова с
Достоевским, и музыку с балетом. Так что пиши, Горлик!.. Как у
тебя, кстати, с почерком?
     - Вроде разборчиво, - смущенно пробормотал Горлик.
     - Тогда порядок! Хочешь, я тебе своих книжонок подкину?
Без-воз-мездно!
     - Зачем же...
     - Да нет, я, конечно, понимаю: это малость побледнее
Вересаева с Гоголем, но тоже неплохо, уверяю тебя! -
Обличитель Жорик продолжал с аппетитом жевать. Озорной взгляд
его так и осыпал собеседников искрами. - В каком-то смысле я
тебе даже завидую. Честное слово! Ты ведь не просто
переписываешь, ты глубже любого читателя в текст погружаешься.
Воспринимать язык через пальцы - особое состояние! Помню,
когда-то таким же образом начинал: переписывал целые страницы
из Лондона, Паустовского, Платонова. И представьте себе,
начинал видеть то, чего не видел глазами!
     Горлик, маленький, сутулый, с аккуратной проплешиной на
затылке, потупившись, чертил пальцем на скатерти. Путятин
крупной ладонью похлопал его по плечу.
     - Не тушуйся, брат. Лучше так, чем никак.
     - Хорошо сказано!
     Егор скупо улыбнулся. Смешно они смотрелись - два
бородача - Путятин и Горлик. Один похож на окладистого
иконописного Маркса, второй - на присмиревшего Свердлова,
первый - и впрямь революционер, второй - без пенсне и
абсолютно ручной. Один - большой, другой - маленький, два
брата от двух мам и одного отца.
     Немного помолчали. Чтобы как-то прервать затянувшуюся
паузу, Егор разлепил губы и глухо продекламировал:
     - Нам салютуют молнии вчерашних лет,
       Когда сбриваем седину чужой обиды,
       Но главный приоткроется секрет
       Лишь после нашей с вами панихиды.
     - В точку! - Горлик поднял палец. - Чье это? Бальмонт?
Северянин?
     - Мое, - признался Егор. Тяжело перевел взор на Путятина.
- А ты бы, мил друг, все-таки лучше не за пулемет брался, а
раздевался и бегал по вагонам голым.
     Поэт с удивлением воззрился на Егора, захлопал редкими
ресницами.
     - Зачем? Я, кажется, эксгибиционизмом не страдаю.
     - Не о том речь. Видишь ли... - Егор исторг глубокий
вздох. Он и сам толком не знал, что собирается сказать.
Наверное, просто жаль стало Горлика, хотелось отвлечь от него
внимание. - Видишь ли, Путятин, пули всегда и всего хуже.
Самый распоследний аргумент, если разобраться. А потому...
Делай, что хочешь, кричи, напивайся, бока отлеживай, но только
не стреляй.
     Длинная фраза унесла остатки сил. Он почти физически
ощутил, как тускнеет лицо и гаснут без того тусклые глаза.
Пришлось в экстренном порядке мобилизовываться. Проявляя
недюжинную волю и внешне довольно уверенно Егор подцепил
пальцами подсохший колбасный кружок, виртуозным движением
переправил в рот, тут же промокнул губы салфеткой. На него
взглянули с удивлением. Салфетки на этой стадии действительно
воспринимались тяжело. И снова он мысленно усмехнулся. Опять
всех обманул. Напился в дым и притворился трезвым.
     - Ну-с! За тех, кто в море? - он поднял свою посудину.
     - А кто нынче не в море? - Жорик коротко хохотнул, но тут
же спохватился. - Отличный тост! Поддерживаю! За нас, стало
быть, - за всех оставшихся...

                           ***

     - Опаздываем, Павел Матвеевич?
     - Есть немного, - полковник, приподняв рукав, покосился
на мерцающий изумрудным светом циферблат. - По идее, следовало
бы чуток ускориться.
     Ускориться им и впрямь не мешало. Хоть по идее, хоть
вовсе безыдейно. Однако скорость предвещала риск. Ноги на
мокрых шпалах опасно разъезжались, мутная пелена плотно
закрывала бредущих впереди и сзади. Безумные условия для тех,
кто шагает над пропастью. Павел Матвеевич припомнил фразу
Столыпина: "Вперед, но на мягком тормозе!". Для них это было
тем более справедливо, что по сию пору не у всех получалось
идти ровно. Раскачивались, словно морячки, после годового
плавания впервые ступившие на сушу. Потому и подбирали людей
особенно придирчиво. Потратив лишнюю пару дней, выводили на
крыши вагонов под открытое небо. Проверка оказалась нелишней.
Многих храбрецов скручивало в первые же секунды. Люди ложились
на живот, начинали задыхаться, выпучив глаза и напоминая
выброшенную на песок рыбу. Таких приходилось уносить за руки и
за ноги. Тем же, кто преодолевал приступ страха, завязывали
глаза, предлагали пройти по прямой восемь-десять шагов. И
снова получалось далеко не у всех. Шли словно по тросу,
протянутому над пропастью. Почти половина "срывалась". Наконец
дополнительный процент отсеялся, стоило им выбраться наружу.
Оно и понятно. Потоптаться пару-тройку минут на крыше вагона -
одно, а оказаться предоставленным самому себе в полном
окружении стихии - совсем другое. Отойти от поезда, для
пассажиров значило примерно то же, что для младенца быть
оторванным от теплого материнского тела. Открытое пространство
повергала в шок, и добрая треть волонтеров вернулась на
исходные позиции. Именно таким образом происходило
формирование батальона. Людей набирали по конкурсу, словно в
цирковое училище.
     Батальон!.. Полковник фыркнул. Две с половиной роты по
количеству, а по качеству - ближе к разноголосому табору.
Потому как настоящей армией у них не пахло. Впрочем, где она
сейчас настоящая армия? Уцелела ли хоть в одной точке планеты?
Очень и очень сомнительно. Так что, какой ни есть, а батальон.
Пестрый, неопытный, однако слитый единой целью и единым
командованием. В большинстве своем людишки храбрились, хотя
глядеть предпочитали преимущественно под ноги. Сознание людей
отравляла сама мысль о близости бушующих волн. Всего-то и
лететь - метров тридцать-сорок, жалких две-три секунды. Потому
и организовали связки по два-три человека. Точь-в-точь как у
альпинистов. Самый неловкий из отряда, Бакстер, уже дважды
умудрялся срываться с моста, повисая на альпинистском тросе,
как муха на паутине. Чертыхаясь, его вытягивали наверх и, не
теряя драгоценных минут на охи-ахи, вновь возобновляли
движение. Момент атаки был оговорен самым жесточайшим образом,
опаздывать они просто не имели права. Увы, что хорошо
просчитывалось на расчерченной зигзагами мостов карте, в
реалиях принимало иное обличье. Они не выдерживали
предписанной скорости, и потому Павлу Матвеевичу, бывшему
полковнику российских ВВС и нынешнему предводителю отряда,
приходилось сокращать паузы, отведенные на еду и отдых. Время
- вечная нагайка, жестоко подстегивало, офицеры сердились и
ругались, рядовые бойцы их понимали, на слякоть и кружащую
головы высоту по мере сил старались не обращать внимания.
Впрочем, высоты, как таковой, не существовало. Дождь плотно
занавесил пространство справа и слева, - головы кружил призрак
высоты - той самой, что будоражила воображение, навевала мысли
об обморочном падении, об акульих караулящих пастях. Шагающие
по железнодорожному полотну ясно сознавали, что под ними не
чернозем и не гранит, - всего-навсего зыбкий пролет, ощутимо
раскачивающийся под напором ветра и волн. Высотные составные
опоры убегали далеко вниз, стрелами вонзались в пучину океана.
Последний из года в год вгрызался пенным оскалом в стальные
сваи, уподобляясь медведю, раскачивающему дерево с
незадачливыми грибниками. С делом своим, надо признать, он
справлялся успешно - расшатывал и валил мосты один за другим.
Иной раз разошедшиеся волны доставали до самого верха.
Немудрено, что надводный флот продержался относительно
недолго. Во всяком случае о судах, которые еще года три тому
назад можно было углядеть в дождливой полумгле, теперь не было
ни слуху ни духу. Все повторили судьбу Титаника - даже самые
непотопляемые.
     Подняв голову, полковник прищурился. Показалось на миг,
что в высоте мигнул огонек. Он оглянулся. Так и есть. Три или
четыре луны. Справа - огромная, оранжевая и две зеленых слева.
Но самая страшная - та, что зависла чуть ниже товарок, бьющая
особым светом - всепроникающим, мертвенно голубым, за что и
была прозвана Луной Смерти.
     Павел Матвеевич судорожно сглотнул. Подобную картинку он
наблюдал не впервые. Голубоватое сияние делало дождь
невидимым, и мир вновь становился прозрачным на десятки миль
вокруг. Более того - пугающий свет позволял видеть людей и
предметы насквозь. Вот и сейчас по бесконечному мосту брела не
колонна волонтеров, а вереница вооруженных скелетов. Понурые,
вяло переставляющие костяные сочленения, с черными невидящими
глазницами, пугающе зубастые. На спинах - нелепые, склепанные
из винтиков и пружинок автоматы, на серых скрипках
тазобедренных костей - набитые патронами подсумки. Но страшнее
всего выглядели собранные из белых шашечек стебли
позвоночников. Чем-то они напоминали кобр, упакованных в
клетки из ребер. Сюрреалистическая пастораль угасающего
мира...
     Полковник вновь запркинул голову, и показалось, что он
видит ниточки иных, протянувшихся на немыслимой высоте мостов.
Еще один мираж, о котором любили распускать слухи инсайты.
Существование мировой паутины, которой в принципе не могло
быть.
     Мгновение, и синяя луна погасла. Дождь и тьма разом
накрыли горизонты, скелеты вновь превратились в людей. Что-то
там в высоте еще моргало и потрескивало, видимо, дотлевали
угольные стержни небесного прожектора. Павел Матвеевич
сморгнул. Может, случайный самолет?.. Хотя какие, к черту,
самолеты! То есть опять же энное время назад, говорят, и
впрямь кто-то еще летал. Дирижабли встречались, последние из
сверхдальних экранолетов. Да только горючка давно кончилась,
самые счастливые из пилотов успели пустить себе пулю в висок,
и можно было не сомневаться, что вся аэрофлотилия землян тихо
и мирно переправилась на дно морское. Может, кто и дотянул до
Тянь-Шаня, но и те, должно быть, давно сгинули. Что им там
делать в высокогорье? Без еды, без жилья, под этим
нескончаемым дождем?
     Полковник передернул плечами, сунув руку под плащ, растер
левую грудину. Это место давало о себе знать не впервые. Он
вздохнул. Укатали сивку крутые горки! А ведь в далеком детстве
казалось непонятным, как это люди болеют, отчего умирают и
почему вдруг однажды затихает такой вечный и такой неугомонный
пульс. Даже душить себя как-то пробовал. Из любопытства. Не
получилось.
     Павел Матвеевич нащупал карман с квадратиком карты. Сухо.
Во всяком случае пока. Не будь на бойцах водолазных костюмов,
давно бы промокли до нитки. Потому как не дождь это был, а
ливень. Особенно поначалу. Сейчас стало чуть тише. Хотя,
возможно, они попросту привыкли. Так или иначе, но оружие
старались держать под накидками, без лишней нужды наружу не
высовывали. Нужда, между тем, могла проявиться в любую минуту.
Павел Матвеевич снова посмотрел на часы. Если верить
светящимся стрелкам, группы вот-вот должны были выйти на
исходные рубежи.
     - Черт бы их всех!.. - идущий рядом сержант Люмп с
отвращением сплюнул. - Какая все-таки мерзость - эта вода!
     - Точно. Особенно, когда плещется в карманах и за
шиворотом, - охотно отозвались сзади.
     - Зато фляг не надо. Черпай пригоршнями и пей! - хохотнул
другой голос.
     - А как после таких дождиков у нас в Загорье начинали
благоухать леса! Земляника, черника, барбарис... Ешь, не хочу!
Я малышом был, а до сих пор помню. Такой, ребята, ароматище
стоял, - голова кругом шла!.. Нет, господин сержант, как там
ни крути, а вода - это жизнь! Полагаю, случись великая сушь,
было бы много хуже.
     - Хуже того, что есть?
     - Ясное дело! Давно бы сандалии откинули. И года бы не
прошло. А так живем, бурчим помаленьку.
     Полковник обернулся. Зубоскалил лилипутик Во Ганг.
Глазки-щелочки смешливо поблескивают, рот, как обычно, до
ушей. И не в словах даже дело, - в интонации. Ясно, что
посмеивается. И вот ведь странно, такая сявка, а находит в
себе силы ворковать! Сержанта вон не боится, на дождь
поплевывает. То ли взбадривает себя самого, то ли связанного с
ним бечевой рядового Злотницкого. Друзья хреновы! Разного
росточка, а топать умудряются в ногу.
     Полковник ощутил укол зависти. Маленький такой укольчик,
однако вполне чувствительный. Дружба, как и прочие мудреные
категории, не раз переосмысливается за жизнь. Цена, которую
дает ей небрежная молодость, с годами доползает до немыслимых
высот. Расходятся жившие десятилетия супруги, разбегаются
родные братья, разругиваются однокашники. Если даже кровное
родство не в счет, чего уж толковать о дружбе посторонних!
Оттого, верно, и раздражают те, у кого сладилось, у кого не
рвется. Люмп, бредущий рядом, наверняка, ощутил нечто схожее,
потому что выругался с особенным чувством.
     - Паскудный дождишка! - упрямо повторил он. - Ублюдочный
и паскудный!
     - Все дело в точке зрения, сержант, - добродушно пробасил
Злотницкий. - Мир никогда не был идеальным, а свадьбы тем не
менее справляли в любое время. И плясать, и петь не
стеснялись.
     - Это жизнь! - тонкоголосым эхом поддакнул Во-Ганг. -
Войны сменялись диктатурой, голод уступал место эпидемиям, а
те в свою очередь вытеснялись климатическими казусами.
     - Что ты называешь казусом!? - взъярился Люмп. - Четыре
четверти земного покрова под водой, люди переселились на
мосты, какие-то вшивые недоучки рвут напропалую рельсы, и это
для тебя всего-навсего казус?
     - Речь о другом, сержант. Мне кажется, стоит следить за
нервишками. Жизнь, какая она ни есть, продолжается. Иначе,
согласитесь, вы бы вряд ли вызвались в этот рейд.
     - Что ты сказал? - рука Люмпа дернулась под плащ, лицо
исказила болезненная гримаса.
     - Спокойно, парни, спокойно! Скоро у вас будет повод
побеситься. - Павел Матвеевич неодобрительно покосился на
Злотницкого.
     - Господин полковник! - голос сержанта дрожал от ярости.
- Я, конечно, не стукач, но о подобных вещах, видимо, следует
докладывать.
     - Что там еще? - полковник наперед ощутил усталость.
Знавал он эти доклады! Листочки, неразборчиво подписываемые
сверхбдительными ура-патриотами, однообразные, доводящие до
сведения фразочки. Уж, верно, не одну сотню сплавил в штабной
титан.
     - Вот эти, значит, оба... То есть, я хочу сказать, что
перед операцией о подобном полезно знать. Так вот, по моим
сведениям Злотницкий и Во Ганг уже на протяжении полугода
являются активными участниками движения инсайтов. Я лично не
раз видел их заходящими в компьютерные вагоны!
     - Ну и? - Павел Матвеевич продолжал смотреть себе под
ноги. Не хотелось, чтобы сержант разглядел на его лице
неподобающую ситуации скуку. - Что дальше?
     - Считаю, что на них нельзя полагаться!
     - Что ж... В бою проверим, - так и не подняв глаз,
полковник опустил ладонь на плечо сержанта. - Не спеши с
выводами, Люмп. Поверь мне, люди сложнее, чем кажутся на
первый взгляд.
     - Я только хотел уведомить...
     - После, - голос полковника построжал. - Отстреляемся,
тогда и уведомишь. А может, и повода уже не будет.
     - Как же не будет, если они скрытые инсайты!
     - Сегодня ты инсайт, а завтра, глядишь, в пуриты
подашься! - ернически пробормотал за спинами коротышка
Во-Ганг.
     - Все! - отрезал полковник. - Почесали языками, и хватит!
Останетесь в живых, продолжим разговор, а нет, и тема будет
исчерпана.
     Он чуть ускорил шаг, отрываясь от сержанта и парочки
строптивых зубоскалов. Всерьез напугался, что вспылит. А тогда
уж достанется всем и вдосталь. И сержанту, и Злотницкому, и
сопляку Во Гангу. Тем более, что принимать чью-либо сторону не
хотелось. Он давненько уже был ни за кого. Ни за белых, ни за
красных, ни за черных. За всех разом, какие они есть. За
пестробурополосатых. И не было желания вникать, кто прав, а
кто не очень. Все было гнило, и все при этом заслуживало
сочувствия. Даже свихнувшиеся пуриты с инсайтами. А убивать их
он шел вынужденно. Ради тех тысяч, что с надеждой ждали
результатов боевого рейда.
     Сила. Вот, что правило миром. Сила этот мир и добила.
Перегрызла сук и загнала лошадь. Однако права выбора у них не
было, и совершенно отчетливо Павел Матвеевич понимал с кем он
и против кого. Разумеется, с сильными, и, без сомнения, против
сильных. Потому что слабые от участия в мирской толчее
отстранялись с самого начала. И правильно! Не крутись под
ногами, коли никто, не мешайся!..
     Впереди послышался неясный шум, Павел Матвеевич замедлил
шаг, и вскоре из пелены косых струй вынырнула фигура Мациса.
Широкие, облепленные дождевыми каплями скулы, довольный
взгляд. Возбужденно дыша, разведчик шагнул к начальнику.
     - Пост, господин полковник! Самый натуральный.
     - Ты не ошибся?
     - Обижаете! Что я, лох какой!
     - Значит, дошли, - Павел Матвеевич удовлетворенно кивнул.
- И то хлеб. Кто там у них, не разглядел?
     - Три козлика с пулеметом. Одна чахлая винтовочка.
     - Сумеешь снять?
     Мацис самоуверенно хмыкнул.
     - Запросто!
     - Я тебя спрашиваю серьезно!
     - Снимем, господин полковник. У них там навесик хлипкий -
дыра на дыре, а смену, похоже, давненько не присылали. Это же
пуриты, не кадровики! Так что успели заскучать. Двое, как мне
померещилось, вообще дрыхнут.
     - Померещилось... Померещиться может всякое.
     - Да нет же, точно дрыхнут!
     - Хмм... Видишь ли, Мацис, стрельбы нам надо бы избежать.
     - Стрельбы не понадобится. Возьму Коляныча, Адама...
Короче, справимся!
     - Может, еще кого дать?
     - Обойдемся. Меньше шуму - больше толку. Коляныч -
гиревик, а Адам, если что, ножами поможет. Вы же знаете, как
он их мечет.
     - Действуй, орел...
     Полковник поднял руку, давая команду на остановку. Бойцы
с готовностью повалились на железнодорожное полотно. Кто-то
усаживался прямо на рельсы, кто-то подстилал брезентовые и
пластиковые коврики. Разумеется, зашуршали пакетами, доставая
энзэ. Полковник не стал фыркать. Кадровиков у пуритов,
конечно, не было, однако и у них в этом смысле похвастать
было нечем. Одно слово - волонтеры, народ вольный, к
дисциплине не слишком приученный. Только где их взять нынче -
приученных? Да еще, чтобы согласны были идти на смерть. А эти,
как ни крути, сами вызвались. Вот и придется потерпеть.
     - Привал, - объявил он подошедшему Люмпу. - Впереди пост,
так что не ржать и не ругаться. Пройдись по людишкам,
предупреди.
     - Понял, - сержант сухо козырнул, в два четких движения
развернулся.
     Все коротко и ясно. Глядя на удаляющуюся спину, полковник
крякнул. Вот ведь штука какая! И неумный, и злой, а все ж таки
стопроцентный служака. Скверно, но в серьезных делах частенько
полезны именно такие. Зачастую даже более полезны, чем
головастые Во-Ганги и Злотницкие...