застегивал рубаху.

    - Значит, ничего страшного, доктор? -  Надя  пытливо  смотрела  на
врача.

    - Абсолютно. Главное -  отдыхать.  Не  выматываться.  Я  микстурку
пропишу, попьете недельку-другую. И  обязательно  гулять  перед  сном,
полчасика ежевечерне. Сегодня и начните.

    - А травы? Стоит травы пить?

    - Ну... Пустырник, валериану... Не повредит.

    Надя  с  Гольцем  вышли   в   коридор,   о   чем-то   зашептались.
Конспираторы.

    Заправив рубаху в  брюки,  Лернер  попытался  прислушаться,  затем
подошел к двери. Не вовремя скрипнула половица.

    - От Дмитрия, Братца, вестей нет? - вопрос был скользкий.  Правда,
Гольца они знали давно, еще по Швейцарии, и подвохов не ждали.

    - Нет, - коротко ответила Надя.

    - Мы ведь с  ним  однокорытники.  Как  развела  судьба,  -  доктор
вздохнул. - Ну, я побежал.  Помните,  Надежда  Константиновна:  покой,
прогулки и сон.

    Лернер на цыпочках вернулся к дивану, пережидая, пока уйдет Гольц.

    - Ты слышал, что говорил доктор? Покой! Попроси на службе отпуск.

    - Уже, - и он рассказал о сегодняшнем, рассказал, как всегда,  без
утайки, умолчаний. Надя не перебивала, не охала  сочувственно,  просто
сидела и слушала.

    - Пусть отойдет, отстоится, тогда и решишь, - после минутной паузы
сказала она.

    - Отстоится, - повторил Лернер. Он смотрел, как  копается  Надя  в
бюро, перебирая пакетики и, найдя, радуется:

    - Остался один! А завтра закажу в аптеке.

    - Кто остался?

    - Корень валерианы. Сейчас сделаем настой.

    Подлив в спиртовку лилового денатурата, она разожгла огонь. Пламя,
хорошо  видимое  в  свете  тусклой  пятисвечевой  лампочки,  оказалось
жарким, вода вскипела быстро. Сняв кружку с огня, Надя отмерила  ложку
трухи, высыпала в воду и прикрыла блюдцем.

    - Пока настаивается, мы погуляем.

    - Не хочется сегодня.

    - Погуляем, погуляем. Обойдем квартал.

    Он подчинился, хотя ноги гудели, на неделю назад нагулялся.

    Вечер случился теплый и тихий. Окна домов по  привычке  оставались
зашторенными, хотя воздушных налетов не было с весны.  Фонари  светили
почти прилично,  новые  "экономические"  лампочки  позволяли  если  не
читать, то спокойно идти, без риска споткнуться, ступить в лужу.

    Навстречу попался отряд швайнехундов. Ведомые бригадиром, они  шли
на ночевку.

    - Десять часов, - заметил Лернер.

    - Да, им бром не потребуется. Пока дойдут, кормежка,  политзанятия
- глядишь, полночь. А в половине шестого - подъем.

    - Ты, кажется, их жалеешь?

    - Возможно, - было непонятно, шутит Надя, или говорит серьезно.

    - Напрасно. Им повезло. Немцы - нация прагматиков. Никакой  мести,
зряшной траты человеческого материала. Только справедливо - отработать
века праздности и тунеядства. В России с подобными иначе поступят.

    - Иначе? Будут стрелять, резать?

    - Именно.  И  вешать,  непременно  вешать.  Слишком  много  грехов
скопилось. Но хватит, давай наслаждаться вечером, раз гуляем.

    Они обошли квартал  дважды,  и,  когда  вернулись,  настой  совсем
остыл.  Лернер  пил  его  осторожными  глотками.   Отписать   Максиму,
справиться, нет ли подходящей вакансии где-нибудь в Вене. Или прямо  к
нему попроситься, в издательство? Жаль,  разбросал  шахматы.  Придется
поднимать переписку, восстанавливать позицию. Надюшу озадачить?



                                  17



    Стол казался еще больше, чем был  на  самом  деле,  хотя  куда  уж
больше.  За  ним,  собиравшим  две  дюжины  едоков,  сидели   четверо:
принцесса Ольга, Петр Александрович, Константин и  профессор  Канович.
Веселым и непринужденным обед не был,  все  чувствовали  себя  не  то,
чтобы скованно, но не комфортно, нерадостно. Принцесса Ольга  пыталась
завязать разговор, но он не получал продолжения - принц, погруженный в
какие-то  свои  мысли,  отвечал   односложно,   профессор   вообще   -
вздрагивал, беспомощно озирался,  судорожно  сжимая  в  руке  вилку  и
поперхиваясь едой,  один  Константин  разделял  с  принцессой  попытки
гальванизации soiree, но больше из вежливости, и оживления  так  и  не
получилось. Константин вспоминал другие времена,  когда  еще  был  жив
старый принц Александр и к столу  приглашались  (только  летом,  когда
этикет  блюли  нестрого)  самые  невероятные  личности:  проповедники,
мессмеристы, социалисты, поэты. Последние обыкновенно  любили  пить  и
читать свои стихи. Первое еще ничего, но вот  современные  стихи  были
всего злее, Константин с ранних лет  имел  консервативные  вкусы  и  в
стихах искал смысл и рифму. Он поднял разговор  о  стихах  сейчас,  но
профессор Канович опять закашлялся, Петр Александрович сказал невпопад
о  дальнем  своем  соседе  Веневитинове,  а  принцесса   вздохнула   о
застрелившемся недавно  Есенине.  Константин  заметил,  что  еврейский
акцент, который Канович раньше  никогда  не  скрывал,  а  в  дружеской
компании  напротив,  утрировал,  исчез   начисто.   Артикуляция   была
безукоризненно правильной, и потому казалась артикуляцией механической
машины  из  балагана.  Наконец,  пришло  время  портвейна.   Принцесса
попрощалась, ей надо было зайти  в  "свитские  номера",  где  страдала
тяжелой мигренью фройлян Лотта. Константин подозревал, что мигрень эта
случилась у девушки по приказанию матушки  -  баронессе  не  улыбалось
сидеть за одним столом с Лейбой, что может  позволить  себе  принц  (и
может ли, еще вопрос), того не может эмигрантка, у которой юный сын  и
дочь на выданье. Интересно, как дальше  будет  выходить  из  положения
баронесса. Мигрень - один день, ну, два, а потом?

    Они  покинули  столовую  и  перешли  на  террасу,   где   прохлада
наступающего вечера придавала вину особую прелесть: оно  грело.  Принц
курил свои сигары, профессор напряженно сидел на  плетеном  стуле,  на
котором,  казалось,   так   сидеть   невозможно,   он   располагал   к
расслабленности, отдыху, неге. Константин и отдыхал. Разговор  касался
общих знакомых. Кто, где, с кем. Выходило так,  что  большинство  вели
жизнь самую обыкновенную -  женились,  растили  детей,  служили.  Двое
погибли на немецком фронте, один - на  китайском.  Карьера  улыбнулась
нескольким,  но  всех  превзошел  Вабилов,  которому  сегодня  вручают
Нобелевскую  премию,  должна  быть  радиотрансляция,  и  можно   будет
послушать по радиоприемнику. Затем принц  извинился,  ему  нужно  было
позвонить в Москву, срочное  дельце,  он  так  и  сказал  "дельце",  с
оттенком брезгливости и пренебрежения, профессор тоже порывался  уйти,
но Петр Александрович попросил  подождать  его  возвращения,  и  Лейба
вернулся на свой плетеный трон.

    -  Вы,  кажется,  будете  работать  здесь?  -   Константин   решил
поговорить о деле. Самый безопасный вид беседы.

    - Попытаюсь, - профессор  Канович  в  отсутствии  принца  немножко
обмяк. - Не знаю, получится ли. Давно не практиковался.

    - Отвыкли руки от паяльника? - захотелось поговорить, как  встарь,
если не накоротке, то как коллега с коллегой.

    - К паяльнику они как раз привыкли. Я последнее время имел большой
успех как лудильщик. Лучший лудильщик на десять верст в округе.  Худые
кастрюли, ведра, все ко мне. Примусы починял, - Лейба говорил как бы с
юмором, посмеиваясь, акцент вернулся.

    Константин смутился. Поговорили, называется. Но отмалчиваться было
неудобно, и он продолжил:

    - Да, сейчас с научными разработками сложно... - фраза удобная, но
пустая. Можно подставить любые слова  вместо  "научных  разработок"  -
сейчас с кредитами сложно, с продуктами, с заграничными поездками...

    - Какое сложно, это ведро в третий раз лудить  сложно,  а  научные
разработки, как вы изволили выразиться - дело обычное, были бы деньги,
хоть немножко, ну,  и  голова  какая-никакая.  Моя,  -  Лейба  пощупал
голову, - похоже, ближе к никакой, раз я ввязался в  это  дело.  Лампу
Алладина решил ваш дядюшка сделать, не больше, не меньше.

    - Простите?

    - Источник одноцветного излучения,  причем  цвет  -  за  пределами
красного. Невидимый прожектор. Таинственные лучи смерти, как  пишут  в
приключенческих романах.

    - Действительно смерти?

    - Во всяком случае, времени придется убить немало. Одно дело -  на
бумажке  карандашиком  маракать,  другое   -   построить.   Резонаторы
уникальные, грех не использовать.

    - Резонаторы? - Константин действительно пытался понять, о чем шел
разговор, шутит профессор, или просто... того. Впрочем,  Лейба  всегда
имел  обыкновение  валять  дурака.  Хорошо,  если   сохранились   силы
продолжать.

    - Казалось бы, дрянь,  дамские  побрякушки,  а  более  подходящего
резонатора, да что резонатора, сердца системы не сыскать. Рубины, пара
прекрасных рубинов. Не знаю, фараоновы те рубины, как утверждает  Петр
Александрович, нет ли, но свойства их  изумительны.  Я  в  самом  деле
начинаю верить, что удастся соорудить нечто необыкновенное. Фонарь для
слепых.

    - Я рад, что вы нашли интересное дело.

    - Я? Это оно меня нашло. Сам я искать ничего не могу и не  должен,
мое дело - мелкий ремонт. Знаете, сколько  деталей  в  швейной  машине
"Зингер"? И если какая-нибудь, не дай  Бог,  сломается,  редко,  очень
редко, но случается, где новую взять? Токарные станки  в  местечке  не
предусмотрены. А у Лейбы есть. Мальчонка крутит такую большую ручку, а
я резцом осторожно...

    - Послушайте, профессор, - Константину по-прежнему  было  неловко,
но причем здесь он? - В конце концов, тысячи людей  оказались  в  куда
более трудных условиях, да хоть я сам - воевал, трижды ранен,  из  них
дважды - тяжело. Ведь не обвинять после этого весь мир?

    - Разве кто-то обвиняет? Тем более весь  мир?  Напротив,  я  очень
благодарен тому,  что  могу  пусть  ненадолго  освободиться  от  худых
кастрюль. Пусть поймут, каково без меня, больше ценить станут.

    А профессор, однако,  полграфина  выпил.  Тогда  понятно.  Трезвый
пьяного понять не  может.  А  наоборот  -  запросто.  Все  становиться
простым и доступным.

    - Вам потребуется оборудование? -  Константин  решил  вести  себя,
будто ничего не  происходит.  Просто  встретились  коллеги,  долго  не
виделись, бывает, и обсуждают предстоящую работу.

    - Масса. Огромная масса всевозможных  и  большей  частью  ненужных
вещей. К сожалению, разбрасываться временем не  приходится,  и  потому
обойдемся тем, что есть. Вы жидкий гелий сможете достать?

    - Жидкий гелий? Наверное...  -  он  начал  вспоминать,  где  можно
разжиться такой странной материей. Разве у Леонидова? Он из природного
газа этот гелий на дирижабли извлекает. - Гелий мы добудем, и  аппарат
для сжижения тоже.

    - Аппарат... Я в этих аппаратах понимаю столько же,  сколько  и  в
апельсинах.  Ничего,  освоимся,  научились  же  кушать  плоды  мудрого
руководства.

    По счастью, вернулся принц. Они  допили  вино,  не  отвлекаясь  на
никчемные разговоры, и Лейба откланялся - устал с дороги.

    - Как он тебе? - Петр Алексеевич, похоже, волновался, но  вряд  ли
отношением Константина к Лейбе. Скорее, он просто  пытался  отвлечься.
От чего? Неприятности, или просто вечные  хлопоты  делового  человека,
миллионщика?

    - Не знаю. Злой, обиженный.

    - Не удивительно. Радоваться причин было немного.

    - Я так и не понял, чем он будет заниматься. Что-то со светом?

    - Надеюсь,  получится.  Профессор  Канович  предлагает  совершенно
новый подход.

    - Он называет это лампой Алладина.

    - Лампа Алладина? Да уж, не в бровь, а в глаз. Только  джинн  вряд
ли захочет оставаться рабом лампы. Ты  извини,  но  я  жду  звонка  из
Лондона. У тебя там интересов  нет?  Если  есть,  советую  срочно  все
ликвидировать. Я отдал распоряжение - продавать, все продать до  конца
дня.

    - Что-то серьезное?

    - Серьезно уже давно. Сейчас  -  более  чем  серьезное.  Так  тебя
связать с биржей?

    - Нет, все мое храню в России. И в Швейцарии.

    Принц вернулся к  телефону.  Мог  бы  и  сюда  приказать  принести
аппарат. Нервничает.

    Насколько Константин знал, особых интересов в Англии не было  и  у
принца. Южный и китайские рынки были куда заманчивее европейского,  не
говоря уж об Америке, капитал приносил тридцать процентов  прибыли,  и
каждый  империал  стремился  туда,  стремился  неистово,   неудержимо.
Катятся кругленькие золотые империальчики, катятся, как колобки.  Нет,
принца беспокоит что-то другое.

    Стало досадно, что и на отдыхе  думается  об  одном  -  о  барыше.
Неужели ученый Фадеев  кончился,  остался  коммерсант?  И  потому  так
раздражает Канович, способный и  в  мастерской  лудильщика  оставаться
Безумным Лейбой, физиком Божьей милостью? А хотя бы и так, что с того?
Не век же полю родить, можно и под паром постоять. А уж  потом...  Да,
открытие, ждите, милостивые государи! Потом и  помереть  можно  будет,
вот. Поэтому, если не судьба, то не судьба, и нечего печалиться.

    Константин кокетничал, зная, что кое-что еще сделает, мало того  -
уже делает. Просто его дела приземленнее, обыденнее.  Последнее  время
лаборатория  разрабатывала  дешевый  и  качественный  процесс  цветной
печати. Не всю жизнь войной жить, надо позаботиться и о мире. Семейные
альбомы, синема, художественная съемка.  В  каждом  доме  можно  будет
иметь окно в мир. Разве плохо?

    Ему было скучно, вот в чем дело! Хотелось вернуться в лабораторию.
Синдром уставшей кошки - когда она и лежа, бессильная, все  перебирает
лапами, стремясь куда-то бежать. Не умеет он  отдыхать  -  со  вкусом,
наслаждаясь жизнью, молодостью,  богатством,  наконец.  Нет,  едет  на
курорты - в Ялту, или на новые земли, Константинополь, где не совестно
будет приволокнуться за дамочками, покутить, в общем, делать все,  что
положено человеку его положения.

    Он сидел в одиночестве  на  террасе,  потягивая  портвейн,  где-то
вдали, на подъезде к станции дал гудок паровоз,  верстах  в  пяти,  не
ближе, но в тишине звук казался удивительно ясным, современные сирены,
манящие уютом пульмановских вагонов, магнетизирующие мельканием  жизни
за окнами, жизни, которой безразлично  ваше  существование,  но  стоит
сойти... обещающие невесть что в другом месте, там, где вас пока нет.



                                  18



    - Дядя Вилли! - Алексей  старался  не  показывать,  насколько  его
удручает вид старика. За то время, что они  не  виделись,  чуть  более
недели, кайзер постарел на годы. Или так кажется  просто  потому,  что
себя Алексей  вдруг  почувствовал  отчаянно  молодым,  полным  бойкой,
нерасчетливой энергии. Вершить государственные дела!

    - Извини, мой мальчик,  не  могу  встать,  -  Вильгельм  выкатился
навстречу Алексею. Кресло  его,  хитроумное  изделие  с  электрическим
моторчиком, двигалось плавно,  словно  волшебное.  Долго  тренировался
дядюшка.  Скучно  ему,  одиноко.  Алексей  опять  почувствовал   уколы
совести. Ничего, скоро все переменится, отбоя  не  будет  от  желающих
засвидетельствовать почтение и глубочайшую преданность. Особенно, если
как обещал адмирал, возьмем Берлин и восстановим кайзера на престоле.

    - Как ваше здоровье, дядюшка? Я вижу, вам сегодня лучше?

    - Мое здоровье - чушь. Не стоит слов. Ты, я  вижу,  опять  занялся
спортом? - кайзер говорил неестественно ясно и четко. Девять лет назад
он решил, что обязан знать язык страны, давшей убежище ему  и  тысячам
его  подданных,  и  взялся  за  дело  так,  как  обычно  -  всерьез  и
основательно, даже приглашал педагогов Малого, и потому речь его  была
с налетом театральности. Но думал кайзер по-прежнему по-немецки.

    - Самую малость, и то,  похоже,  придется  прекратить,  -  Алексею
хотелось обсудить послание сената, кайзер полностью сохранил здравость
суждений и мог дать дельный совет,  но  сразу  перейти  к  этому  было
неловко -  получалось,  что  вспомнил  из-за  того,  что  занадобилась
поддержка.

    - Придется,  придется,  -  проворчал  старик.  Здоровой  рукой  он
огладил свои усы,  знаменитые  усы,  который  каждый  русский  патриот
считал долгом отрастить девять лет назад и  напрочь  сбрить  три  года
назад.

    В воздухе пахло лекарствами -  слегка,  несильно,  однако  Алексей
предпочел бы побыть где-нибудь в беседке.

    -  Позвольте,  дядюшка,  предложить  вам  прогулку.  Тихо,  вокруг
безветрие, штиль.

    - Я не заряжал аккумулятора в этой  ступе  три  дня,  -  Вильгельм
называл свое кресло ступой, а себя - дедом-ягой, к восторгу Сашеньки.

    - А мы по-простому, только  плед  захватим  на  всякий  случай,  -
Алексей взял с кресла старый шотландский плед,  изрядно  истертый,  но
кайзер был привязчив и к людям и к вещам. - Англичанин  мудрец,  но  у
нас коляска и сама пойдет, - он встал  со  спины  и  взялся  за  ручки
кресла. Лакей  поспешно  распахнул  дверь,  и  они,  миновав  коридор,
выкатились  на  террасу.  Спуск  для  коляски  был  только  здесь,  на
восточной стороне, и пришлось выдержать  благодарный  взгляд  Марии  -
вместе с сыном она прогуливалась по липовой  аллее.  Такого  выражения
благоволения к дядюшке она вряд ли ожидала и  теперь  засияла,  как  в
лучшие дни. Что ж, они действительно предстоят, лучшие дни.

    По дороге к беседке они обменивались ничего не значащими фразами о
бабьем лете, небывало теплом  и  спокойном,  о  том,  что  природа  не
признает нового стиля и в России живет по старому, по которому  август
кончился лишь позавчера, а дурачье  в  Европе  третью  неделю  хлебает
осень, еще о чем-то.

    Беседка, увитая чудесным мичуринским  виноградом,  была  одним  из
любимых местечек Алексея,  здесь  он  отдыхал  -  перечитывал  любимые
книги, все больше детские, Верна, Рида,  Эмара,  рассматривал  видовые
открытки и свежие номера американской  "Национальной  Географии",  или
наших - "Всемирного следопыта" и  "Вокруг  света".  Время  от  времени
полезно  на  часок  впасть  в  детство,  легче  на  душе   становится.
Становилось. С некоторых пор требуется нечто иное.

    - Вам так удобно? - Алексей устроил "ступу" у мраморного  столика,
сам сел в плетеное кресло.

    -  Вполне,  вполне,  -  рассеянно  ответил   старик.   Сейчас   он
оглядывался по сторонам, словно чего-то искал, не очень приятное.

    - Сквозит?

    -  Нет,  нет...  -  кайзер  поморщился,  досадуя  на   собственную
нерешительность. - Я хочу тебя спросить...

    - Да? - тяжело было видеть  колеблющегося  дядюшку  Вилли.  Сдает,
сдает старик.

    - У тебя был...  человек  из  сената?  -  слово  "человек"  кайзер
произнес в смысле  "лакей",  хотя  писателя  Горького  ценил  едва  не
превыше всех российских писателей, переписывался, призывал вернуться в
Россию - "если она  дала  убежище  мне,  чужеземцу,  то  Вам,  Алексей
Максимович, Бог велит быть здесь".

    - Был, дядюшка.

    - Они... Они настаивают на разводе?

    - Разводе? - Алексей непритворно удивился, а потом удивился своему
удивлению - ведь до сегодняшнего дня он ожидал подобных "рекомендаций"
сената и не знал, честно говоря, как поступит. Быстро, быстро позабыл.

    - Разводе с Марией. Об этом шла речь? -  старик  смотрел  в  глаза
прямо и требовательно. Конечно, беспокоится. Ну, хоть в этом можно его
утешить. В этом... и во многом другом. - Нет, дядюшка.  Совсем  не  об
этом, - и он рассказал о намерении сената вернуть ему практически  все
полномочия, возвратиться к самодержавной форме правления, рассказал не
торопясь, с удовольствием.

    - Himmeldonnerwetter! - неожиданно злобно произнес старик.  -  Ох,
простите, Ваше Императорское Величество!

    - В чем  дело,  дядюшка?  -  Алексею  послышалась  ирония  в  этом
извинении.

    - Плохо, плохо. Дело гораздо хуже, чем я мог предположить.

    - Что же плохого вы нашли в моем сообщении?

    - Мой мальчик, неужели ты не понимаешь?

    - Нет, - сбитый с толку, Алексей недоуменно  смотрел  на  кайзера.
Бл