ять  лет  провести  в
местечке под Вильно без права... - принц  не  закончил  фразу,  просто
махнул рукой и полез за сигарой. По прежнему гавана,  никакая  блокада
не заставить курить принца российские бациллы, как принц  презрительно
называл изделия  отечественных  табаководов.  Патриоты  курили  именно
отечественный табак, оно  и  дешевле,  и  любовь  к  Родине  очевидна.
Константину  было  легче,  он  не  курил  вовсе,  и   потому   сейчас,
отказавшись от предложенной сигары, он  налил  из  сифона  сельтерской
шипучей воды - просто, чтобы провести время.  С  Лейбой  они  были  не
особенно дружны, но скорее из-за разных интересов. Лейба был  физиком,
он - химиком, промышленным химиком, и на университетских сборищах  они
раскланивались, изредка говорили ничего не значащие фразы,  и  только.
Правда, Константин не писал никаких заявлений,  не  призывал  очистить
храм науки от чужеродной скверны, но в том особой доблести не было:  в
то время он все равно махнул рукой на университетскую  карьеру  и  уже
готовился открыть собственное дело, так  удачно  и  скоро  давшее  ему
независимость и достаток.

    - Профессор будет здесь работать.  У  него  есть  кое-какие  идеи,
возможно, безумные для некоторых господинчиков, но попробовать стоит.

    - Я... Я готов, если нужно, помочь, -  забормотал  Константин,  не
зная совершенно, кому и чем он может помочь.  Разве  деньгами?  Так  у
принца их достаточно.

    - Мы рассчитывали на тебя, - принц принял предложение Константина,
как должное. - Понадобится кое-какое оборудование, литература. У  тебя
ведь хорошие связи с нейтралами?

    - Да... Разумеется... Через Стокгольмское представительство  можно
достать что угодно. Так мы закупаем даже германскую продукцию. Мелочь,
но самим изготовлять  невыгодно,  -  начал  пространно  объяснять  он,
стараясь показать, что просьба принца ему не в тягость. На самом  деле
кое-какие сложности были, особенно с американскими фирмами:  Вашингтон
явно не хотел давать России последние разработки, приходилось работать
через подставных лиц, что увеличивало расходы.

    - Прекрасно,  -  Петр  Александрович  явно  предвкушал  интересную
работу. Вспомнилось, как много лет  назад  принц  подарил  ему  модель
парохода вместе  с  инструментами  -  лобзик,  стамесочка,  буравчики,
клещи, все маленькое, но настоящее, он  долго  предвкушал,  как  будет
строить модель, - принц наказал сначала освоиться с инструментами, - и
радость этого предвкушения превосходила радость результата. Модель он,
конечно, построил, и даже усовершенствовал - заклинил  ограничительный
клапан на паровой машине.  Плавал  пароходик  шибко  быстро,  пока  не
взорвался. До сих пор жалко. Пассажиром на  пароходе  был  белый  мышь
Маус, и за его спасение принц не очень-то и ругался, хотя  Константин,
тогда Костик, простыл  и  кашлял  около  месяца  -  тот  сентябрь  был
холоднее нынешнего.

    Телефонный аппарат на столе зажужжал - Петр Александрович не любил
резких звуков и выбрал модель не со звонком, а  с  зуммером,  -  принц
поднял трубку,  коротко  поговорил,  и  потом  стал  явно  рассеянным,
озабоченным. Константин попрощался.

    - За обедом увидимся, - но видно было, что принц был далеко  и  от
обеда, и от этого кабинета.

    Значит, опека государства? Подобные грязные  штуки  случались  все
чаще. Государством почему-то были вчерашние мясники да крапивное семя.
Не то,  чтобы  Константин  гордился  своим  происхождением,  гордиться
особенно было  нечем,  точнее,  совсем  нечем,  но  новых  русских  он
недолюбливал    крепко.    Государственный    капитализм,     всеобщее
благоденствие  и  прочие  заклинания,   поначалу   казавшиеся   просто
забавными, раздражали больше и больше. Ладно, с Петром Александровичем
им пока действительно не справиться.

    Он шел по дворцу, и всегда-то тихому, а сейчас  особенно  пустому,
безлюдному, начиная жалеть,  что  вообще  приехал  сюда.  Воспоминания
почему-то лучше действительности, как не странно. Но ехать куда-нибудь
еще? Начинать следовало отсюда. Поживет недельку, а там  видно  будет.
И, успокоясь, он вышел наружу,  где  ясный  теплый  день  окончательно
поправил его настроение.



                                  8



    - Мы, эстонцы, любим цветы, - Тыниссон закурил сигару,  толстую  и
короткую.

    Цветов действительно было много. Осень, балтийская слякоть, а  они
кипели, выплескивались отовсюду  -  крохотных  магазинчиков,  киосков,
велотележек.

    - Цветы - красиво!

    Вабилов согласно кивнул.  Эстонцы  уже  любили  камчатские  крабы,
большие русские автомобили -  "жаль,  город  наш  для  них  тесноват",
русскую  технику  вообще,  русскую  кожу.  Тыниссон,  вероятно,  хотел
сделать приятное. Выделенный  Таллинским  департаментом  полиции  "для
сопровождения почетного гостя", он  взял  на  себя  обязанности  гида.
Тыниссону это, как ни странно,  шло.  Полный,  в  штатском,  ни  следа
полицейских  манер,  он  казался  добрым  кузеном,  этаким  зажиточным
хозяином небольшого, но прибыльного дела, которому судьба не  спослала
собственной семьи, и он  решил  отказать  наследство  вам,  ближайшему
родственнику, и сейчас, наслаждаясь добрым  делом,  развлекает  вас  и
себя как может.

    - В этом проходе триста лет продают булочки.  Булочки  и  кофе,  -
повел рукой Тыниссон.  Запах,  дразнящий,  приятный,  подтверждал  его
слова.

    - Булочки - хорошо. Где бы их попробовать?

    - Это весьма просто. У нас много кафе. Мы, эстонцы, любим сладкое.
Рекомендую.

    Они  зашли  внутрь.  Кафе  небольшое,  даже   крохотное.   Кельнер
обрадовался им сдержанно, словно в толпе рупь под  ногами  нашел:  ну,
как хозяин объявится?

    - Тех, тех и тех, - не зная названий,  показал  Вабилов.  И  кофе.
Двойной кофе. По крепости и по объему. С коньяком. У вас коньяк есть?

    - Разумеется, - удивился кельнер.

    - Французский.

    - Разумеется, - еще больше удивился кельнер.

    - Тогда большую чашку крепкого двойного кофе и в нее  влейте  ваши
обычные три... - он заколебался, - нет, две порции коньяка.

    Они сидели  за  столиком  у  окна.  Тыниссон,  как  бы  невзначай,
поглядывал на улицу. Проверяет. Вабилов и сам видел  по  крайней  мере
двух  шпиков,  наверное,  их  было  пять,  а  то  и  десять.   "Таллин
практически чист, насколько может быть  чист  портовый  город.  Агенты
Коминтерна на виду, те, кого можно  опасаться,  либо  выдворены,  либо
задержаны.  Но  город,  разумеется,  выделяет   вам   охрану.   Обязан
выделить", - так объяснил атташе явление Тыниссона. Берегут.

    Сдоба оказалась отличной,  кофе  -  тоже.  Тыниссон  набрал  целый
поднос булочек, рогаликов, плюшек, и сейчас,  казалось,  был  озабочен
лишь тем, чтобы не задержать ненароком гостя. Жалея  его,  Вабилов  не
спешил.  Жевание  есть  первый  и   единственно   осмысливаемый   этап
переваривания пищи. Щелкайте  челюстями.  Искушение  святого  Антония.
Святого. Искушения грешника иные.

    Он допил кофе одновременно с Тыниссоном.

    - Рубли эстонцы любят? Империалы?

    - Вы - гость! - оскорбился Тыниссон.

    - О, нет, нет,  -  оттеснив  кельнера,  подбежала  дама,  шикарная
фарфоровая  кукла.  Хозяйка?  -  Для  нас  -  большая  честь  угостить
Нобелевского лауреата господина Вабилова.

    Слово сказано. Не в первый, не в сотый даже раз, но только  сейчас
Вабилов почувствовал: он - лауреат  Нобелевской  премии.  Формально  -
пока нет, вручение состоится вечером, специальный посланник  Шведского
короля, наследный принц  Улаф  прибыл  в  Таллин.  Большая  балтийская
семья. Стокгольм оставил  себе  литературу,  остальные  -  в  столицах
дружественных стран. Мира - Христиания, биология и медицина -  вольный
город Таллинн.

    На улочке - узкой, "конного рыцаря", он посетовал:

    - Неудобно. Пришли, объели...

    - Вы - гость, -  Тыниссон  закурил  новую  сигару.  Шпики  маячили
неподалеку: один спереди, один - сзади. - К тому же госпожа Ярве долго
будет рассказывать посетителям, что именно у нее  пробовал  таллинскую
сдобу великий русский ученый.

    Вабилов не ответил. По  всем  трем  пунктам  можно  было  спорить.
Великий? О,  Господи!  Сразу,  на  месте,  он  назовет  пять  человек,
превосходящих его по всем составляющим, людей  "острова".  А  в  мире?
Русский - в общем, да. Правда, есть прадед татарин, бабка - с Червоной
Руси, с Карпат, другая - калмычка. Ученый -  есть  немного.  Но  плохо
ученый. Не впрок наука пошла.

    Они  вышли  на  ратушную  площадь.  Мокрый  булыжник  под  солнцем
напоминал шагрень. Во-он,  она  какая,  кожа,  сколько  желаний  может
исполнить. Пожелай только.

    - Аптека, - провозгласил Тыниссон торжественно. - Четыре столетия.

    - Что - четыре столетия?

    - Аптеке. Стоит и работает.

    - Четыреста лет? - Вабилову стало неуютно.

    - Да. Почти, - с неохотой добавил Тыниссон.

    Пришлось зайти. Конечно, капли РУВ в разных красивых флакончиках -
стеклянных, хрустальных, даже золотых.

    Вабилов поспешно вышел, Тыниссон едва успел купить пачку пастилок.

    - Против курения. Курю я много, вредно, - он  выбросил  искуренную
сигару, вернее, не выбросил, а аккуратно опустил в урну.

    - Так вы же все равно курите.

    - Пока жую пастилку, не курю, - резонно  возразил  Тыниссон.  -  И
запах перебивается. Хотите? - он протянул пачечку. Вабилов отмахнулся.

    Они покинули Старый  Город  -  "Толстая  Маргарита  очень  крепкая
башня, очень", - и Вабилов бесцельно брел по новым кварталам, Тыниссон
жевал пастилку, шпики с независимым видом фланировали в отдалении.

    На набережной публика дышала воздухом - соленым, свежим, холодным.
Запах  моря  разбавлялся   кофейным,   из   крохотных   павильончиков,
доживающих последние дни этого сезона, вот-вот их закроют на  зиму.  А
это - памятник "Русалке", нет, не  сказочной,  тот  в  Копенгагене,  а
русскому броненосцу, затонувшему в бурю много лет назад. Эстонцы  чтут
память погибших.

    Тыниссон дожевал последнюю пастилку, и они снова пили кофе, теперь
с тройным коньяком, но голова оставалась  тоскливо  ясной,  настроение
портилось, и приходилось стараться, нагонять на себя хмель,  улыбаться
и веселиться.

    - А это что?

    Над  морем,  над  барком,  красивом,  из  старинных  книг,   плыла
серебристая чушка с чухренком внизу.

    - "Полярная звезда". Сегодня отправилась в рейс.

    - Куда?

    - В Буэнос-Айрес. Через Мадрид и Даккар.  Шесть  -  семь  дней,  в
зависимости от состояния атмосферы.

    Дирижабль поднимался выше и выше, оставляя  внизу  дрязги,  суету,
несвободу.

    "Дон", "Магдалина", и вот теперь "Полярная Звезда".

    Не увижу. Ни до старости, ни вообще.

    Вабилов резко отвернулся.

    - Холодно. Вернемся. Только другим путем.

    - Хорошо, - согласно кивнул Тыниссон.

    Но путь был прежний: вдоль набережной, мимо Толстой  Маргариты,  и
лишь в Старом Городе Тыниссон начал путать след -  в  сторону,  назад,
вбок. Заячий скок, право.

    Вабилов не возражал. Гуляю. Вместе с Тыниссоном, но Тыниссон не  в
счет. Сам стелюся, сам лягаю. Патриотизьм с мягким знаком.

    Они вышли на людную -  по  Ревельским  меркам  -  улицу.  Витрины,
витрины... От бриллиантов Картье до японской бумажной чепухи. И цены -
в кронах и, скромно, в скобочках - в  золотых  российских  империалах.
Очень золотых. Купить? Дюжину подвесок? Лучше согреться.

    Они зашли в очередное кафе, и на этот раз Вабилов решился на  кофе
без коньяка. Вышло довольно странно,  но  приятно.  Старых  запасов  в
организме еще хватает. Спирто-кофеиновая смесь, прием за пять минут до
атаки. Подарок миру. Пользуйтесь.

    Он,  отметая  возражения  Тыниссона,  достал  портмоне.  Сдачу   с
полуимпериала не взял, приказал принести на  нее  газет.  Вышел  целый
ворох, утренних, уже виденных, и дневных. Он выбрал одну, потолще и на
русском.  Первая  страница,  вторая,  третья.  Подготовка  к  вручению
Нобелевской премии. Мимо. Положение на фронтах  -  три  года  каменной
недвижности. Мимо. Новая вылазка спартаковцев: человек-бомба подрывает
мост через Березину. Великая Лидия в реальной фильме  "Аида".  Дальше,
дальше. А! Матч-реванш Алехин -  Капабланка.  Капа  выиграл  партию  и
сравнял счет. Тем интереснее. Он попытался  разобрать  партию,  но  на
шестом ходу сбился. Однако! Он начал снова, хмуря лоб, растирая виски,
и потерял позицию двумя ходами позднее.

    - Шахматная доска в этом заведении найдется?

    Нашлась, но он махнул рукой, после, потом.

    - Домой!

    - Минуту, я вызову авто, - предложил эстонец.

    - Нет, пешком. Только пешком.

    Оставив-таки империал  на  чай,  пусть  лопнут,  и  поддерживаемый
Тыниссоном, он вышел на улицу.

    Педалировать не стоит. Он освободился от  эстонца  -  Сам.  Нам  в
какую сторону? - и почти нормально, без шатаний и песен,  пошел  вдоль
улицы. Ничего, неплохо устроились вольные эстонцы.  Чистенько,  уютно.
Не будем нарушать покой. Не будем. Мы культурно, чин чином.

    Сзади послышались торопливые шаги. Вабилов заметил,  как  Тыниссон
подобрался, но через мгновение опять стал добродушным толстяком.

    - Извините... Извините великодушно... Господин Вабилов?  -  к  ним
спешил явный русак.

    - Он самый, - трудно не признать соотечественника,  более  того  -
земляка. Волгарь, может быть, даже астраханец.

    - Не будете ли так любезны... соблаговолить... - прохожий  сбился.
- Можно вас на минуточку, - перешел он на обыденный язык.

    Вабилов переглянулся с Тыниссоном. Тот покачал головой. Загадочные
русские души.

    - Рядом совсем. Вот. У меня здесь магазин. Хороший магазин, - и он
завел их в "детское счастье". -  Мы  с  женой  читали  газету,  только
что...  Мы,  русские,  все  так  рады,  так  рады...  Не  сочтите   за
назойливость... От всей души, от чистого сердца... - владелец магазина
снял с полки большую, перевязанную лентами коробку,  развязал  бант  и
откинул крышку. - Медведь. Он и мальчику,  и  девочке  понравится.  Вы
прибавления ждете... Это хороший медведь. Самый лучший.  Подарок...  -
он смолк, умоляюще переводя взгляд с Вабилова на Тыниссона.

    - Э-э... - Вабилов растерялся. - Спасибо, но...

    - Не откажите...

    Мишка, огромный, светлокоричневый, смотрел из  коробки  блестящими
глазами, его потешная морда тоже просила: возьми, я тебе пригожусь.

    Колебания прервал Тыниссон.

    - Вы принесите его в консульство. Понимаете, у нас еще много  дел,
а медведь замечательный, но слишком большой...

    - Конечно, - согласился хозяин.

    - По этому адресу, - Тыниссон нацарапал на бумаге.

    - Я знаю адрес.

    - Нет, - Вабилов тоже  решился.  -  Я  беру  его  сейчас.  Большое
спасибо.

    Он шел по улице, неся коробку перед собой, огораживаясь, защищаясь
ей от всего мира; Тыниссон хотел помочь, но он нес  сам,  нес,  твердя
про себя: они не посмеют, они не посмеют!



                                  9



    - Это и есть библиотека Иоанна Грозного?

    - Во всяком случае, ее значительная часть здесь, в этом  шкафу,  -
положительно,  сегодня  день  разговоров.  Сначала  адмирал  с   отцом
Афанасием, теперь вот маркиз Бови. Алексей любезно  приоткрыл  створку
шкафа - огромного, под стать хранимым  книгам.  Мореный  дуб  дюймовой
толщины берег прошлое от настоящего. Утверждают, что в таких шкафах не
заводится ни плесень, ни книжный червь. Похоже на то.

    - Но я  слышал,  она  утеряна  безвозвратно,  -  маркиз  склонился
поближе к большим, in quarto, томам.

    - Нет, она никогда не терялась, просто о ней долго  не  упоминали.
Библиотекой в наше время считают собрание сотен и тысяч книг,  в  этом
смысле библиотеки Иоанна Грозного никогда и  не  существовало.  Дюжина
древних инкунабул, приданое византийских жен. Иоанн купил еще немного,
вот и библиотека. В те времена книги  вообще  были  редкостью,  а  те,
которыми интересовался Грозный... Впрочем, кому я рассказываю!

    - Нет, нет, что вы, я слушаю с удовольствием, -  возразил  маркиз,
но видно было - он хотел не слушать, а смотреть. Для этого вас сюда  и
пригласили, господин академик.

    - Иоанн Грозный изучал эти книги всю жизнь. И содержание  книг,  и
историю самих книг. Вот, например,  эта  -  Алексей  осторожно  извлек
фолиант - старая кожа, серебряные замки. Сколько лет тем замкам,  а  -
даже не потемнели. - Считается, что ее привез в Рим Гай  Юлий  Цезарь.
Любопытно,  но  его  по  сей  день  обвиняют  в  том,  что   он   сжег
Александрийскую библиотеку, хотя на  самом  деле  он  послал  отборный
отряд легионеров, чтобы спасти книги. Но удалось уберечь от огня  лишь
единичные рукописи, одна из  которых  -  перед  вами.  Пожар  устроили
египетские жрецы, желавшие любой ценой  не  допустить  к  этим  книгам
римлян.

    - Ваши сведения поразительны, но каков источник?

    - В книгу вшит автограф Юлия Цезаря. Сорок строчек, написанных его
рукой. Изучение книги не прошло  Цезарю  даром  -  следствием  явилась
болезнь, которую сейчас трактуют как эпилепсию, но  чем  она  была  на
самом деле, кто знает. Во всяком случае, рукопись спрятали в потаенное
место, где она и лежала, пока император Константин не взял ее в  новую
столицу. Именно Константин приказал предать ей такой  вид,  каков  она
имеет  сейчас.  Возможно,  поэтому  книга  уцелела  во  время  захвата
Константинополя крестоносцами - искали свитки.  Потом,  в  России,  ее
читает Иоанн  Четвертый  -  и  из  веселого,  приветливого  и  доброго
государя становится Грозным. Опять же - его поражает страшная болезнь,
во время приступов которой рассудок  покидает  тело,  а  что  приходит
взамен? Борис Годунов приказал все "особые" книги Иоанна  поместить  в
недоступное укрытие - на Руси не любили чернокнижие. Потом, много  лет
спустя, Павел Петрович открывает для себя эту библиотеку. Счастья  это
ему не принесло. Умер он страшной смертью.

    - Да, заговорщики...

    - Заговорщики хотели заставить Павла отвратиться  от  чернокнижия,
но в смерти его неповинны. Есть свидетельства, написанные  участниками
заговора много лет  спустя.  Обстоятельства  кончины  императора  были
таковы, что они предпочли остаться в памяти потомков убийцами,  нежели
открыть правду об императоре - некроманте. Его сын до  последних  дней
своих замаливал грехи отца, а книги... книги опять скрылись  из  виду,
пока матушка моя не извлекла их на свет в девятьсот двенадцатом  году.
Совсем недавно она передала их мне, решив, что  с  нее  достаточно,  -
Алексей слышал в своих словах  хвастовство  ребенка,  рассказывающего,
какая у них страшная собака живет в конуре. Чего-чего,  а  хвастать  в
детстве ему не приходилось. Как  хвастать  наследнику  престола?  Чем?
Превосходство  его  подразумевалось  и  не  оспаривалось  никогда.   А
потребность осталась и  давала  о  себе  знать  в  самый  неподходящий
момент.

    - Разумеется, я драматизирую и рассказываю о книгах так, как делал
это мой дядя Николай Николаевич. Я просил  его  рассказать  что-нибудь
страшное, любил, страсть - про колдунов, вурдалаков, оборотней, и  он,
под большим секретом,  шептал  мне  вечерами  жуткие  истории.  И  про
библиотеку Иоанна Грозного тоже.  Да  вы  берите,  открывайте...  Бови
расстегнул застежки книги. Крупные, они покрыты были  резьбой,  отчего
делались на ощупь шероховатыми, негладкими. Маркиз прищурился, пытаясь
рассмотреть орнамент.

    - Это средневековый левша  постарался.  На  пряжках  выгравированы
Четьи Минеи, как и уместились.  Если  взять  сильную  лупу,  то  можно
разобрать, - пояснил Алексей. Опять будто хвастаю.

    Маркиз раскрыл книгу - и замер. Потом перелистнул, еще и еще.

    - Далее есть перевод на латинский язык. Сделан по  приказу  царицы
Клеопатры для Цезаря, - хвастаю, хвастаю.

    Маркиз не обращал внимание на слова  Алексея  -  он  вчитывался  в
строки непонятной, таинственно