Но  он  встал  как
вкопанный. В свете уличного фонаря, с гитарой в руке, он выглядел  настоящим
героем.
     - Чего тебе надо, малый? - поинтересовался сержант.
     - Уберите руки от этой девушки! - потребовал Джоэнис.
     - Эта  наркоманка,  которую  ты  называешь  девушкой,  нарушила  статью
четыреста тридцать один дробь три Уголовного кодекса  города  Сан-Франциско.
Так что не суй нос не в свое дело, приятель, и не вздумай бренчать  на  этой
укулеле на улицах после двенадцати ночи.
     Я хочу сказать, что по-своему этот сержант был совсем неплохим парнем.
     Но здесь  Джоэнис  толкнул  речь,  то  есть  не  речь,  а  конфетку.  К
сожалению, я сейчас не припомню дословно, но смысл ее сводился к  тому,  что
законы создаются людьми и, следовательно,  должны  учитывать  дурную  натуру
человека,  и  что  подлинная  мораль  заключается  в   следовании   истинным
требованиям просвещенной души.
     - А, красный... - пробормотал сержант.  И  в  мгновение  ока,  а  то  и
быстрей, они затащили Джоэниса в фургон.
     Само собой, Диедри на следующее утро выпустили - может, из-за  отца,  а
может, и из-за ее неотразимого поведения, известного всему Сан-Франциско. Но
Джоэнис, хоть мы и перерыли всю округу вплоть до Беркли, как в воду канул.
     Говорю вам, как в воду  канул!  Что  случилось  с  этим  светловолосым,
обожженным солнцем трубадуром с сердцем, большим как мир? Куда он  пропал  с
моей гитарой и с моей почти самой  лучшей  обувкой?  Полагаю,  одни  фараоны
знают, а они-то уж не скажут. Но я навсегда запомнил Джоэниса, который,  как
Орфей у врат ада, вернулся на поиски своей Эвридики  и  тем  самым  разделил
судьбу златоголосого певца. То есть, конечно, это не совсем так,  и  все  же
похоже. И кто знает, в каких дальних краях странствует сейчас Джоэнис с моей
гитарой?


СЕНАТСКАЯ КОМИССИЯ
                         (Рассказано Маоа с Самоа)

     Джоэнис никак не мог знать, что в то время  в  Сан-Франциско  проводила
расследование Сенатская Комиссия Американского  Конгресса.  Но  полиции  это
было известно. Интуитивно почувствовав в Джоэнисе потенциального  свидетеля,
следователь привел его из тюрьмы в зал заседаний Комиссии.
     Председатель Комиссии,  сенатор  Джордж  У.  Пелопс,  сразу  спросил  у
Джоэниса, что тот может сказать о себе.
     - Я ни в чем не виноват, - выпалил Джоэнис.
     - Ага, - отреагировал Пелопс, - но разве вас в чем-то  обвинили?  Может
быть, я? Или кто-нибудь из моих славных коллег? Если  так,  то  я  хотел  бы
немедленно об этом услышать.
     - Нет, сэр, - молвил Джоэнис. - Я просто подумал...
     - Мысли не являются уликами, - заявил Пелопс. Затем он поскреб  лысину,
поправил очки и торжественно повернулся к телевизионной камере.
     - Этот человек, по его собственному признанию,  не  был  обвинен  ни  в
каком преступлении, совершенном злонамеренно или же по заблуждению. Мы всего
лишь предложили ему говорить, согласно привилегии и обязанности Конгресса. И
все же каждое его слово выдает сознание  вины.  Я  считаю,  джентльмены,  мы
должны расследовать это дело.
     - Я желаю видеть адвоката, - сказал Джоэнис.
     - Вам не полагается  адвокат,  так  как  это  не  судебный  процесс,  а
слушание Комиссии Конгресса, только устанавливающей  факты.  Но  мы  обратим
самое пристальное внимание на  ваше  требование.  Могу  я  поинтересоваться,
зачем предположительно невиновному человеку требуется адвокат?
     Джоэнис, прочитавший немало книг на Манитуатуа,  пробормотал  что-то  о
законности и своих правах. Пелопс ответствовал ему,  что  Конгресс  является
охранником его прав, так же как создателем законов. Следовательно,  Джоэнису
нечего бояться, если он будет отвечать правду. Джоэнис принял это  близко  к
сердцу и дал обещание отвечать правду.
     - Благодарю вас, - сказал Пелопс.  -  Хотя  обычно  мне  не  приходится
просить, чтобы отвечали правду. Впрочем, возможно, это  не  имеет  значения.
Скажите, мистер Джоэнис, вы действительно верите во все то, что упомянули  в
своей речи прошлой ночью на улице Сан-Франциско?
     - Я не помню никакой речи, - ответил Джоэнис.
     - Вы отказываетесь отвечать на этот вопрос?
     - Я не могу ответить. Я не помню. Полагаю, на меня влиял алкоголь.
     - Помните ли вы, с кем были прошлой ночью?
     - Кажется, с одним человеком по имени Лам и еще с девушкой, Диедри...
     - Нам не нужны их имена, - торопливо перебил Пелопс. -  Мы  всего  лишь
спросили вас, не помните ли, с кем вы были. Вы ответили, что помните. Должен
сказать, мистер Джоэнис, что у вас весьма удобная память, которая  фиксирует
одни факты и отвергает  другие,  имевшие  место  в  течение  одного  отрезка
времени.
     - То не факты, - возразил Джоэнис. - То люди.
     -  Комиссия  не  просит  вас  шутить,  -  сурово  отчеканил  Пелопс.  -
Официально предупреждаю вас, что уклончивые, безответственные и  вводящие  в
заблуждение ответы, а также молчание, будут рассматриваться как неуважение к
Конгрессу, что является нарушением федеральных законов  и  влечет  за  собой
тюремное заключение сроком до одного года.
     - Я не хотел сказать ничего такого, - поспешно заверил Джоэнис.
     - Очень хорошо, продолжим. Вы отрицаете, что прошлой ночью  произносили
речь?
     - Нет, сэр, я не отрицаю этого.
     - В таком случае, не отрицаете ли вы, мистер Джоэнис,  что  суть  вашей
речи  касалась   так   называемого   права   каждого   человека   низвергать
государственные  законы?  Или,  другими  словами,  отрицаете  ли   вы,   что
подстрекали к бунту тех инакомыслящих, кого могли сбить ваши состряпанные за
границей  воззвания?  Или,  чтобы  вам  стало   абсолютно   ясно,   что   вы
пропагандировали насильственное  свержение  правительства,  опирающегося  на
свои законы? Можете ли вы оспаривать тот факт, что содержание и смысл  вашей
речи  сводились  к   нарушению   тех   свобод,   которые   дали   нам   наши
Отцы-Основатели,  и  которые  вообще   позволяют   вам   говорить,   каковой
возможности вы, безусловно, не имели бы в Советской  России?  Смеете  ли  вы
утверждать, что эта речь,  замаскированная  пустыми  словечками  из  жаргона
богемы, не является частью обширного плана, направленного на подрыв  изнутри
и прокладывание пути для внешней агрессии, в  каковой  цели  вы  пользуетесь
молчаливым одобрением, если не явной поддержкой  определенных  лиц  в  нашем
государственном департаменте? И что, наконец, эта речь, произнесенная  якобы
в состоянии опьянения, но при полном сознании вашего так  называемого  права
на подрывные действия, в условиях демократии, где возможности возмездия,  по
вашему мнению, ограничены Конституцией и Биллем о правах, которые существуют
не для помощи стоящим вне закона элементам, как вам думается,  а,  напротив,
для охраны свобод народа от таких наемников, как вы? Так  это  или  не  так,
мистер Джоэнис? Я прошу дать простой и однозначный ответ.
     - Мне бы хотелось прояснить...
     - Пожалуйста, отвечайте на вопрос, - ледяным тоном отрезал Пелопс. - Да
или нет.
     Джоэнис лихорадочно соображал,  вспоминая  все,  что  читал  на  родном
острове об американской истории.
     - Ваши утверждения чудовищны! - наконец воскликнул он.
     - Мы ждем ответа! - провозгласил Пелопс.
     - Я настаиваю на своих конституционных правах, а  именно  на  Первой  и
Пятой поправках. - сказал Джоэнис, - и, со всем уважением к вам, отказываюсь
отвечать.
     Пелопс зловеще улыбнулся.
     - Этот номер у вас не пройдет, мистер Джоэнис,  поскольку  Конституция,
за  которую  вы  сейчас  так  цепляетесь,  была  пересмотрена  или,  точнее,
обновлена теми из нас, кто  дорожит  ее  неизменностью  и  оберегает  ее  от
выхолащивания. Упомянутые вами поправки, мистер Джоэнис, - или, может  быть,
мне следует называть вас товарищем Джоэновым? -  не  позволяют  вам  хранить
молчание по причинам, которые с радостью объяснил бы любой  член  Верховного
Суда, - если бы вы удосужились спросить его!
     Эта  сокрушительная  речь  в  корне  подавила  любое  возражение.  Даже
видавшие виды репортеры, присутствующие в зале,  были  поражены  до  глубины
души. Джоэнис сперва побагровел, а затем побелел как смерть. Поставленный  в
безвыходное положение, он все же раскрыл рот, чтобы отвечать, но в этот  миг
был спасен вмешательством одного из членов Комиссии, сенатора Зарешеткинга.
     - Прошу прощения, сэр, - обратился сенатор  Зарешеткинг  к  Пелопсу,  -
прошу прощения также у всех, кто ждет ответа на вопрос. Я хочу лишь  кое-что
сказать и требую, чтобы мои слова занесли  в  протокол,  потому  что  иногда
человек должен говорить прямо, несмотря на то что это  может  причинить  ему
боль и даже нанести политический  и  материальный  ущерб.  И  все  же  такой
человек, как я,  обязан  высказаться,  когда  долг  велит  ему  высказаться,
невзирая на последствия и полностью сознавая, что  это  может  противоречить
общественному мнению. Таким образом, я желаю сказать следующее: я  -  старый
человек и  многое  повидал  на  своем  веку.  Мой  долг  заявить,  что  я  -
смертельный  враг  несправедливости.  Меня  называют  консерватором,  но,  в
отличие от некоторых, я не могу мириться с определенными вещами.  И  как  бы
меня кое-кто ни называл, я надеюсь, что не доживу до того дня, когда русская
армия займет  город  Вашингтон.  Таким  образом,  я  выступаю  против  этого
человека, этого товарища Джоэнова, но не как сенатор, а,  скорее,  как  тот,
кто ребенком резвился в холмистой местности к югу от Соур-Маунтин, кто ловил
рыбу и охотился в глухих лесах, кто постепенно взрослел  и  наконец  постиг,
что значит для него Америка, кто осознал, что соседи послали его в  Конгресс
для того, чтобы он представлял там их и их близких,  и  кто  теперь  считает
своим долгом сделать настоящее "заявление. Именно по этой и только  по  этой
причине я обращаюсь к вам со словами из Библии: "Зло есть  грех!"  Некоторые
умники среди нас, возможно, посмеются, но так уж оно есть, и я глубоко в это
верую.
     Члены Комиссии разразились бурными аплодисментами. Хотя они  много  раз
слышали речь старого сенатора, она неизменно будила в них  самые  высокие  и
благородные чувства. Председатель Пелопс, сжав губы, повернулся к Джоэнису.
     - Товарищ, - спросил он с легкой иронией, - являетесь ли вы в настоящее
время членом коммунистической партии и имеете ли членский билет?
     - Нет! - воскликнул Джоэнис.
     - В таком случае, назовите  ваших  сообщников  в  то  время,  когда  вы
являлись членом коммунистической партии.
     - У меня не было никаких сообщников. Я имею в виду...
     - Мы отлично понимаем, что вы имеете в виду, - перебил  Пелопс.  -  Так
как вы решили не называть своих сотоварищей-предателей, не признаетесь ли вы
нам, где находилась  ваша  ячейка?  Нет?  Так  тогда  скажите  нам,  товарищ
Джоэнов, не  говорит  ли  вам  что-нибудь  имя  Рональд  Блейк.  Или,  проще
выражаясь, когда вы в последний раз встречались с Рональдом Блейком?
     - Я никогда с ним не встречался, - ответил Джоэнис.
     - Никогда? Это очень смелое заявление. Вы пытаетесь заверить меня,  что
ни при каких обстоятельствах ни разу не встречались с Рональдом Блейком?  Не
сталкивались с ним самым случайным  образом  в  толпе,  не  сидели  в  одном
кинотеатре? Сомневаюсь, что кто-нибудь в Америке может вот так категорически
утверждать, что никогда не встречался с Рональдом Блейком.  Желаете  ли  вы,
чтобы ваше заявление было занесено в протокол?
     - Ну, знаете, возможно, я встречался с ним в  толпе,  то  есть  я  хочу
сказать,  что  я  мог  оказаться  в  одной  толпе  с  ним;  я  не  утверждаю
наверняка...
     - Но вы допускаете такую возможность?
     - Пожалуй, да...
     - Прекрасно, - одобрил Пелопс. -  Наконец-то  мы  добираемся  до  сути.
Причем я прошу вас ответить, в какой именно толпе вы встречались с  Блейком,
что он вам сказал, что вы сказали ему, какие документы  он  вам  передал,  и
кому вы отдали эти документы...
     - Я никогда не встречался с Арнольдом Блейком, - вскричал Джоэнис.
     - Нам он был известен как Рональд Блейк, -  сказал  Пелопс.  -  Но  мы,
безусловно,  заинтересованы   в   выяснении   его   псевдонимов.   Заметьте,
пожалуйста, что вы сами признали возможность связи с  ним,  а,  ввиду  вашей
установленной  партийной  деятельности,  эта   возможность   перерастает   в
вероятность столь значительную, что может рассматриваться  как  факт.  Более
того, вы сами выдали нам имя, под которым Рональд Блейк известен в партии, -
имя, которого до сих пор мы не знали. Полагаю, этого достаточно.
     - Послушайте, - взмолился Джоэнис. - Я не  знаю  ни  этого  Блейка,  ни
того, что он сделал.
     - Рональд Блейк был обвинен в  хищении  чертежей  новой  малогабаритной
двенадцатицилиндровой модели  "студебеккера"  повышенной  комфортности  и  в
продаже этих чертежей  советскому  агенту,  -  сухим  голосом  констатировал
Пелопс. - После объективного суда, в соответствии с  законом,  приговор  был
приведен в исполнение. Позже были разоблачены, осуждены и  казнены  тридцать
его соучастников. Вы, товарищ  Джоэнов,  являетесь  тридцать  первым  членом
самой крупной из до сих пор нами раскрытых шпионских организаций.
     Джоэнис попытался что-то сказать, но обнаружил, что трясется от  страха
и не может выдавить ни слова.
     - Данная Комиссия, - подытожил Пелопс, - наделена особыми полномочиями,
поскольку  она  устанавливает  факты,  а  не  карает.  Как  ни  обидно,  нам
приходится следовать букве закона. Поэтому  мы  передаем  секретного  агента
Джоэнова в ведомство Генерального прокурора с тем, чтобы он  предстал  перед
справедливым  судом  и  понес  наказание,  которое  соответствующие   органы
правительства сочтут нужным наложить  на  изменника,  заслуживающего  только
смерти. Заседание объявляется закрытым.


КАК ВОСТОРЖЕСТВОВАЛА СПРАВЕДЛИВОСТЬ
                     (Рассказано Пелуи с острова Пасхи)

     Генеральный прокурор, к которому попал Джоэнис, был высоким человеком с
орлиным носом,  узкими  глазками  и  бескровными  губами.  Вообще  его  лицо
казалось  вырубленным  из  камня.   Сутулый   и   молчаливо   презрительный,
величественный в своей черной бархатной мантии с гофрированным  воротничком,
Генеральный прокурор являлся живым воплощением  своего  ужасного  ведомства.
Поскольку он был слугой карающего органа правительства, его долг  заключался
в том, чтобы никто из попавших к нему в руки не  ушел  от  возмездия,  и  он
добивался этого всеми доступными средствами.
     Резиденция Генерального прокурора находилась в Вашингтоне,  но  сам  он
происходил из города  Афины,  штата  Нью-Йорк,  и  в  годы  молодости  водил
знакомство с Аристотелем и  Алквиадом,  чьи  произведения  считаются  высшим
достижением американского гения.
     Когда-то Афины были одним из городов Древней  Греции,  откуда  возникла
американская цивилизация. Рядом с Афинами находилась Спарта - милитаристское
государство, главенствующее над городами Македонии  в  верхней  части  штата
Нью-Йорк. Ионические Афины и дорическая Спарта вели между собой  смертельную
войну и утратили независимость. Но и попав под власть Америки, они сохранили
большой вес в ее делах.
     Пока все выглядело достаточно просто. У Джоэниса  не  было  влиятельных
друзей или политических соратников и, казалось, кара постигнет его без вреда
для карающего. Соответственно,  Генеральный  прокурор  организовал  Джоэнису
всяческую возможную юридическую помощь с тем, чтобы  его  дело  слушалось  в
знаменитой Звездной палате. Таким  образом,  буква  закона  будет  выполнена
наряду с приятной уверенностью в вердикте присяжных. Ибо  педантичные  судьи
Звездной палаты, бесконечно преданные  идее  искоренения  зла  в  любом  его
проявлении, никогда за всю свою историю не выносили другого  решения,  кроме
решения о виновности.
     После  оглашения  приговора  Генеральный  прокурор намеревался принести
Джоэниса  в  жертву  на  Электрическом  Стуле  в  Дельфах, тем самым снискав
благосклонность богов и людей.
     Таков был его  план.  Но  в  ходе  расследования  выяснилось  что  отец
Джоэниса происходил из Механиксвиля, штата Нью-Йорк, да к тому  же  еще  был
членом муниципального совета. А мать Джоэниса  была  ионийкой  из  Майами  -
афинской колонии  в  глубинах  дикарской  территории.  Поэтому  определенные
влиятельные эллины потребовали  прощения  оступившегося  отпрыска  уважаемых
родителей во имя эллинского единства  -  немаловажной  силы  в  американской
политике.
     Генеральный прокурор, сам уроженец Афин, счел за  лучшее  удовлетворить
эту просьбу. Поэтому он  распустил  Звездную  палату  и  послал  Джоэниса  к
Великому Оракулу в Сперри, что встретило всеобщее одобрение, ибо сперрийский
Оракул, так  же  как  Оракулы  из  Дженмоторса  и  Дженэлектрикса,  славился
объективностью суждений о людях и  их  делах.  Оракулы  вообще  так  вершили
правосудие, что заменили многие суды страны.
     Джоэниса привезли в Сперри, и вскоре с дрожью в  коленках  он  предстал
перед Оракулом. Оракул был огромной вычислительной машиной  весьма  сложного
устройства,  с  пультом  управления,  или  алтарем,  которому   прислуживало
множество жрецов. Все жрецы были кастрированы,  дабы  они  не  имели  других
помыслов, кроме заботы о  машине.  Верховный  жрец  был  к  тому  же  еще  и
ослеплен, чтобы он мог видеть грешников лишь глазами Оракула.
     Когда вошел Верховный Жрец, Джоэнис пал перед ним на  колени.  Но  жрец
поднял его и сказал:
     - Не страшись, сын мой. Смерть ожидает всех людей, и нескончаемые  муки
присущи их эфемерной жизни. Скажи мне, есть ли у тебя деньги?
     - Восемь долларов и тридцать центов, - ответил Джоэнис. - Но почему  вы
об этом спрашиваете, отец?
     - Потому, - молвил жрец,  -  что  среди  просителей  существует  обычай
добровольно жертвовать деньги Оракулу. Но, если у тебя нет денежных средств,
равно принимаются недвижимость, облигации, акции, закладные и  любые  другие
бумаги, которые считаются ценными в бренном мире.
     - У меня нет ничего подобного, - печально ответствовал Джоэнис.
     - А земли в Полинезии?
     - Мои родители получили землю от правительства, и  к  нему  она  должна
вернуться. Не владею я  и  никаким  другим  имуществом,  ибо  этим  вещам  в
Полинезии не придают значения.
     - Значит, у тебя ничего нет? - разочарованно спросил жрец.
     - Ничего, кроме восьми долларов и тридцати центов, - сказал Джоэнис,  -
да гитары, которая принадлежит человеку по имени Лам из далекой  Калифорнии.
Но, отец, неужели это действительно необходимо?
     - Разумеется, нет. Но и кибернетикам надо на что-то жить, и щедрый  дар
от просителя рассматривается как благое  деяние,  особенно,  когда  приходит
пора толковать слова Оракула. Некоторые также полагают. что  бедный  человек
попросту мало трудился, раз не накопил денег для Оракула на  случай  судного
дня и,  следовательно,  недостаточно  благочестив.  Но  это  не  должно  нас
беспокоить. Сейчас мы представим твое дело и испросим решение.
     Жрец взял заявление Генерального прокурора  и  защитную  речь  адвоката
Джоэниса и перевел их на тайный язык, каким Оракул общался с людьми.  Вскоре
пришел ответ:
     "ВОЗВЕДИТЕ В ДЕСЯТУЮ СТЕПЕНЬ  И  ВЫЧТИТЕ  КВАДРАТНЫЙ  КОРЕНЬ  ИЗ  МИНУС
ЕДИНИЦЫ.
     НЕ ЗАБУДЬТЕ КОСИНУС, ИБО ЛЮДЯМ ДОЛЖНО ВЕСЕЛИТЬСЯ.
     ДОБАВЬТЕ "X" КАК ПЕРЕМЕННУЮ, СВОБОДНО ВЗВЕШЕННУЮ, НЕВЛЮБЛЕННУЮ.
     ВСЕ ПРИДЕТ К НУЛЮ, И Я ВАМ БОЛЬШЕ НЕ НУЖЕН".
     Получив это решение, жрецы собрались вместе на толкование слов Оракула.
И вот что они сообщили:
     ВОЗВЕСТИ - значит исправить зло.
     ДЕСЯТАЯ СТЕПЕНЬ - есть условия содержания и срок,  в  течение  которого
проситель, должен работать на каторге,  чтобы  исправить  зло,  -  а  именно
десять лет.
     КВАДРАТНЫЙ КОРЕНЬ ИЗ МИНУС ЕДИНИЦЫ - будучи мнимым числом, представляет
воображаемое   состояние   благоденствия;   также   обозначает   возможность
обогащения и прославл