едению Отчета,  и
сумела навязать трудящимся бессмысленную кампанию по  борьбе с  семечками.
Борьба эта  пожирала уйму  средств и  отвлекала народ  от  решения главной
задачи  -  осуществления 100-процентной экономии.  Однако здоровые силы  в
других  Центральных  отделах,  планетный  совет  и  общественность Больших
Глухарей нашли  в  себе  силы,  чтобы  разоблачить заговор против  народа.
Семечковая кампания кончилась.
     В этом месте Уинстон заплакал. Я уложил его на кровать под балдахином
и накапал валерьянки.  Сквозь стоны и всхлипывания удалось разобрать,  что
несчастный бармен  вложил все  свои  деньги в  приобретение крупной партии
кедровых орешков,  которые надеялся выгодно продать. Теперь он остался без
средств к существованию, а между тем приходилось кормить три семьи.
     Новым  Главным  экономом  назначался  Серж  Кучка,  бывший  начальник
Центрального отдела по распределению искусств.  Было объявлено об амнистии
лиц,   осужденных  за  употребление  семян  подсолнуха  и   прочих  доселе
запрещенных продуктов.
     Симфонический оркестр грянул торжественный марш.  С  ликующей улыбкой
на  экране появился поэт Л.  Ольховянский,  с  выражением прочитавший свою
новую  поэму  "Наконец-то!".  Выступил также кандидат медицинских наук  Ф.
Сигал-Сигайло, который рассказал о целебных свойствах сушеных семечек и об
их благотворном влиянии на производительность труда.
     Снова  грянул  марш,  а  затем  на  экране  появился новый  начальник
Центрального отдела Главного эконома Серж Кучка.
     В чеканных выражениях он поздравил народ, свободный отныне от тирании
семечковой банды.  Тут опять пошло что-то о собачьих головах - что именно,
я не разобрал. В конце выступления Серж Кучка сказал:
     - Отныне  и  навеки  каждый  житель  планеты вправе  щелкать семечки,
сколько ему заблагорассудится. Общественные закрома открываются для всех -
за вполне умеренную плату. Пользуйтесь, мои дорогие сограждане!
     Серж  прослезился,  но  овладел  собой.  Лицо  его  стало  суровым  и
решительным.
     - Сограждане,  не могу не предупредить о грозной опасности,  нависшей
над общественными запасами. Беда надвигается на наши светлые города!
     Его глаза засверкали.
     - О господи,  -  еле простонал с кровати Уинстон.  -  Что они там еще
придумали?..
     - Мыши!  -  загремел над  планетой голос Главного эконома,  усиленный
миллионами  телевизоров.   -   Они   грозят  нам!   Они  расплодились  при
попустительстве банды  Новика,  ныне  сэкономленной и  занесенной в  Отчет
вместе с предводителем. Наша задача - остановить нашествие! Все на борьбу!
Все на великую беспощадную борьбу с мышами! Долой грызунов!
     На этой высокой ноте Серж Кучка завершил свою речь,  и вновь заиграли
марши.
     Уинстон слабо попросил еще валерьянки.
     - Держи ее! - раздирательно крикнули в коридоре.
     Бармен поперхнулся и  облился лекарством.  Я  на цыпочках подкрался к
двери, выглянул.
     По  коридору,  сопя,  мчался человек с  безумными глазами.  Он  был в
пижаме и  держал в  руках ведро.  За  пижамным человеком бежали (в порядке
следования):  пожилая благообразная горничная,  растрепанная до  последней
степени и  со шваброй;  швейцар;  неизвестный в белом фраке с пистолетом в
одной руке и  дирижерской палочкой в другой;  два юных лифтера,  орущих на
ходу хором: "Мы первые увидели! Мы первые увидели!". Замыкал погоню чей-то
ребенок неясного пола,  замурзанный и сопливый настолько, точно с рождения
не сморкался.
     Первым моим  побуждением было  подставить ножку  тому,  с  ведром,  и
посмотреть на кучу-малу. Но тут юные лифтеры завизжали пронзительно:
     - Уйдет! Дяденька, там щель!
     Пижамный с  хрястом припечатал ведро к полу перед собой и упал сверху
грудью.
     - Моя! Не подходи! - ревел он, суча ногами.
     Догонявшие сгрудились вокруг.  Пожилая  горничная  бросила  швабру  и
зарыдала.  Неизвестный в белом фраке почесал палочкой за ухом, выругался с
акцентом.  Лифтеры хором канючили:  "Отдайте,  дяденька! Это мы увидели!".
Ребенок неясного пола сосредоточенно ковырял в носу.
     Из-под  живота  пижамного человека выскочила мышка.  Хвостик  ее  был
полуоторван и  держался на  ниточке.  Мышь  пискнула,  шмыгнула между  ног
швейцара и дернула обратно по коридору.  Погоня с ревом устремилась вслед.
В  авангарде бежал замурзанный ребенок.  Пижама плелась сзади,  держась за
поясницу и плача от горя.
     Я тихонько прикрыл дверь и сел на постель к Уинстону.
     - Судя по накалу страстей, награда не меньше тысячи...
     - Тысяча пятьсот,  сударь,  за каждую голову,  только что передали, -
отозвался бармен.  Он  находился в  позе распятого:  руки раскинуты,  ноги
вместе, голова свесилась набок - вс„ один к одному, только лежа.
     - Держи! Вот она! - погоня протопала по коридору в третий раз.
     С  улицы доносились похожие крики.  Новая кампания,  судя  по  всему,
взяла резвый старт.
     Я задернул гардины и сделал телевизор потише.
     - Уинстон, хотите, я вас спасу?..
     - Меня уже ничто не спасет,  сударь,  -  смиренно прошептал бармен. -
Прошу вас, не мешайте, мне нужно подумать о душе...
     На  одре  смерти  он  выглядел не  совсем  привычно.  В  полной  мере
настроиться на  скорбный  лад  мне  не  давали  рукоятки его  револьверов,
торчавшие по бокам из-под распахнутого пиджака.
     - И все-таки выслушайте меня, Уинстон...
     Через   пять   минут  воскресший  бармен  ожесточенно  названивал  по
телефону.    Временами   я    ловил   на    себе   его   взгляды   -    не
приторно-почтительные,  как  раньше,  а  полные настоящего,  неподдельного
уважения. Профессионал признал профессионала.
     (Как  просто  порой  спасти  утопающего в  пучине  житейских  невзгод
человека! Все, что для этого требуется, - посмотреть на дело непредвзятым,
свежим взглядом.
     - Дружище!  -  сказал я.  -  Пока эти  ловцы жемчуга будут рыскать по
подвалам и  помойкам,  мы  пойдем принципиально иным путем.  Мы  не  будем
ловить мышей. Мы будем их разводить.
     Уинстон открыл один глаз.
     - Мы  начнем разводить их  немедля на  тайных плантациях подсолнухов.
Кормом послужат запасенные семечки.  У нас все готово, и никто не опередит
нас. Размножаются они молниеносно. Через неделю у нас будут миллионы.
     Уинстон открыл второй глаз  и  слезы  восторга медленно покатились по
его впалым щекам. За последние полчаса он здорово исхудал от горя.)
     Крестный папа  Кисселини умел подбирать людей.  После третьего звонка
бармен щелкнул пальцами, встал и доложил:
     - Сударь Авель! Лейтенанты приступили к организации питомников. Через
три дня государству будет сдана первая партия отборных мышей!
     - Вольно, - скомандовал я.
     Уинстон самодовольно ухмыльнулся и посмотрел на часы.
     - Шестнадцать  тридцать.  Сейчас  должен  позвонить  мой  человек  из
Горэкономуправления...
     Раздался звонок. Папа Кисселини держал дисциплинку на высоте.
     Бармен  взял  трубку.  Самодовольная ухмылка медленно сползала с  его
лица и оборачивалась тусклой гримасой безнадежности. Закончив разговор, он
подошел ко мне.
     - Прикажите казнить меня,  сударь,  -  глухо произнес Уинстон. - Я не
выполнил приказания. Одновременно с записью в Отчете мой человек бесследно
исчез.  Это  означает,  что  он  одновременно работал на  бывшего Главного
эконома.  Сегодня вечером в город прибывает новый начальник Горэкономупра.
Проникнуть в управление теперь невозможно...
     Бармен помолчал и добавил мертвым голосом:
     - Но  не  это  самое страшное.  Перед исчезновением мой человек успел
передать:  "Дредноут-14"  занесен в  Отчет как  сэкономленный в  интересах
государства и прекратил существование.


                                 Глава 12

                       Дублер начинает действовать

     В  аналогичных  ситуациях  старинные  романисты  любили  писать  так:
известие поразило его как громом.  Они вообще обращались со своими героями
сурово,  без  всяких  сантиментов.  Особенно в  этом  смысле свирепствовал
Шекспир.  Я как-то подсчитал, что примерно 90 процентов его героев кончили
жизнь крайне нехорошо. В комедиях великий англичанин несколько умерял свою
кровожадность,  но  касательно трагедий -  тут равных ему не было.  Если в
первом  акте  герой  (не  главный  даже,  а  так,  из  малозначащих)  имел
неосторожность показаться на сцене и  произнести пару слов,  можно было не
сомневаться:  в  последнем действии его постигнет ужасная участь.  В  этом
отношении с Шекспиром мог потягаться только другой,  более поздний классик
с  похожим именем.  Проживал он в  другой стране,  много веков спустя,  но
уроки великого предшественника усвоил всей  душой.  Последователь Шекспира
(а  звали  его,  как  легко  догадаться,  Юлиан Семенов,  правильно) сумел
поднять планку до 99 процентов.  В  живых начал оставаться один из героев,
хотя уже  примерно к  третьему роману читатели ничего так не  хотели,  как
его,  героя,  мучительной и  скорой гибели.  Все остальные сходили с круга
самыми  разнообразными  способами.  Как  нетрудно  заметить,  после  этого
рекорда прогресс в литературе несколько замедлился. Причина ясна: писатели
никак не  могут решиться на полное,  без вычетов,  истребление действующих
лиц,  потому что  тогда неизбежно придется выдумывать новых персонажей для
следующего произведения.  Это отнимет много времени и литературный процесс
может снизить обороты.
     Прошу простить меня за некоторое отступление от сути. Просто-напросто
хотелось показать,  что в  критические моменты в  голову порой лезут самые
неожиданные мысли.  Гром!  какой там гром!  если бы каждое дурное известие
поражало  нас  как  громом,  максимум через  неделю  мы  все  поголовно бы
оглохли.  Спасибо  природе-матушке,  она  позаботилась о  своих  суетливых
творениях  и   наградила  их  способностью  думать  о   пустяках  в  самые
трагические минуты.
     Первое, о чем я подумал, когда услыхал о гибели корабля, было: нашего
завлаба хватит кондрашка.  Как-то  сами  собой  поплыли в  уме  строчки из
приказа  по  лаборатории,  где  меня  объявили невозвращенцем из  отпуска,
морально  деградировавшим  элементом,   а   также  поклонником  буржуазных
псевдотеорий.  Тут  же  вспомнился неоконченный спор о  реакционном втором
законе Ньютона (см. первую главу)...
     Не  знаю-не знаю,  а  только до сих пор мне кажется,  что меня спасло
легкомыслие.  Все  кончилось,  стремиться было некуда,  и  я  почувствовал
неожиданный прилив уверенности и спокойствия.
     Первым делом я выключил телевизор,  где читал свою вторую новую поэму
("Ура,   мы   дождались,   и   светлый  миг...")  не  теряющийся  поэт  Л.
Ольховянский.
     В  коридоре продолжали с  топотом и  воем ловить мышей.  Бармен стоял
посреди номера и смотрел в одну точку. Я вольготно расположился в кресле у
окна.
     - Уинстон,  скажите,  кто  имеет  право  делать записи в  этом  самом
Отчете?
     Уинстон  продолжал  смотреть  в  одну  точку.   Уверен,   что  ничего
интересного он там не видел.
     - Дружище, очнитесь...
     Каменное молчание.
     Я  лениво  поднялся,  вытащил  из-под  мышки  парализованного бармена
короткоствольный револьвер и бабахнул над его ухом в потолок.  Бармен упал
на пол, как доска. Будто ждал.
     "Рановато, голубчик, - подумал я. - Надо еще поработать..."
     На выстрел никто не явился.  Сотрудники и обитатели "Тихого уголка" с
энтузиазмом включились в новую кампанию по борьбе.
     - Только начальник Горэкономупра, - раздался с пола тихий, но внятный
голос ожившего Уинстона.
     Я  поставил обратно  на  стол  графин  с  водой,  которой намеревался
окатить бездыханного бармена, и задал новый вопрос:
     - Вы уверены, что запись имеет необратимый характер?
     - Уверен,  -  донеслось с пола. - Ходили слухи одно время, будто Серж
Кучка,  тогдашний  начальник  Отдела  по  распределению искусств,  упросил
бывшего Главного вернуть ему  сэкономленную любовницу.  Тот покапризничал,
помучил Сержа да  и  вернул.  С  той поры,  якобы,  между ними и  начались
контры. Они ведь там добра не помнят... Но все это слухи.
     - И последний вопрос.  Когда,  вам сказали, прибывает новый начальник
Горэкономуправления?..
     Тут Уинстон ожил окончательно. Он встал и прижал руки к груди.
     - Сударь Авель!  Я потрясен!  Ваша комбинация гениальна! Я все понял,
сударь Авель!  Сегодня вечером мы подменим нового начальника и проникнем в
управление.  Чтобы искупить вину,  я  готов исполнить эту  роль  и  внести
изменения в Отчет. Ваш корабль будет спасен!
     Это была прочувственная и, по-своему, трогательная тирада. Оказалось,
правда, что Уинстон прижимал руки к груди не от чувств, а чтобы проверить,
на месте ли пистолет, каковой он почтительно, но твердо попросил вернуть.
     "Да-да,  - подумал я, глядя в его искренние, преданные глаза. - Так я
тебя и пустил к Отчету. Воображаю, кого ты туда повпишешь..."
     - Уинстон,  дружище,  - надеюсь, в проникновенности и чистосердечии я
ему не уступил.  -  Рисковать твоей жизнью я не хочу.  Мой корабль,  мне и
ответ держать.
     Бармен встал по стойке "смирно".  Все же крестный папа Кисселини явно
перебарщивал с семейными строгостями.
     - Разрешите действовать, сударь?
     - Действуйте, - кивнул я, - да побыстрее. На все про все у тебя час.
     Бармен исчез за дверью.
     Я не случайно дал драконовский срок на подготовку операции. Подходили
к концу сутки моего пребывания в качестве главаря здешней мафии.  С минуты
на минуту мог прибыть настоящий Авель -  и чем бы это обернулось для меня,
представить нетрудно...
     "В  любом случае для меня нет места на этой планете,  -  размышлял я,
расхаживая по  номеру.  -  Не  мафия,  так  управление по  экономии,  один
черт..."
     К  землянам,  как  я  успел  заметить,  на  планете  Большие  Глухари
относились с  явным  предубеждением.  Их  почему-то  считали  погрязшими в
роскоши  и,  цитирую  "Утренний  вестник",  "отклонившимися от  правильной
линии".   Это  было  тем  более  непонятно,  что  контактов  с  Землей  не
допускалось ни малейших.
     Ровно  в  назначенное время в  номер влетел Уинстон.  Следом один  из
угрюмых молодцов-телохранителей внес костюм на вешалке, шляпу и штиблеты -
все,   естественно,  черное.  Я  посмотрел  на  вещи  со  вполне  понятным
подозрением.
     - С него сняли?
     - Никак нет, сударь, он еще едет. Но одет именно так.
     - А когда прибывает?
     - В двадцать два ноль-ноль.
     - Послушайте, Уинстон, - заговорил я, делая знак телохранителю, чтобы
удалился.  - Мне бы очень не хотелось лишней крови... Нельзя ли это как-то
уладить?..
     Бармен  заулыбался с  готовностью.  В  этом  человеке  явно  пропадал
недурной актер.
     - Что вы,  сударь,  мы же понимаем.  Какая кровь,  никакой крови!  От
стрельбы столько шума...  И  потом,  кого винить,  если вагон,  в  котором
следует  наш  дорогой  новый  начальник,  случайно отцепится от  состава и
ненароком сойдет с  рельсов?  Некого винить.  А уж в том,  что поезд в это
время будет идти через мост над  рекой...  Тут  надо просто извергом быть,
чтобы обвинить кого-нибудь из наших. Все чисто, сударь, никакой крови...
     "А тебя,  братец,  первым в Отчет запишу,  -  подумал я. - Дай только
добраться. Всю вашу мафиозную семейку".
     - А если машинист заметит?
     - Не заметит,  -  коротко ответил Уинстон.  - Темно, вечер. По правде
сказать,  за такие деньги он бы и днем не обратил внимания... Ну, а дальше
будет подцеплен другой вагон,  опять же  во время случайной остановки.  На
предпоследней перед городом станции туда сядете вы...
     - Мы,  -  поправил я.  -  Мне не  хочется ни на минуту расставаться с
вами, дружище.
     - Виноват,   сядем  мы...   На  вокзале  нас  встретят  представители
Горэкономупра.
     - Надеюсь, без лишней помпы?
     - У них помпы не бывает,  -  пояснил бармен.  -  Тихая организация. А
сейчас позвольте помочь вам одеться, сударь. Нам пора ехать.
     Через  пятнадцать минут агатовый лимузин выезжал на  окраину Города ј
3.  Мелькнули за окнами последние трубы (они так и  не дымили,  непонятная
планета!), кончился и унесся назад длиннющий бетонный забор склада бумаги,
автомобиль вырвался на степной простор.
     Быстро темнело.  Степь была все такой же унылой,  как и  в день моего
прилета  сюда.   Покачивались  редкие  кустики,  устоявшие  под  действием
кислоты.  Небо хмурилось.  В  машине потянуло едким запахом -  приближался
дождь.
     Не стану описывать, как, погасив огни, мы ждали у станции приближения
поезда,    как   под   покровом   темноты   пробирались   в   вагон,   как
молодцы-охранники несли свою  угрюмую вахту -  один  в  тамбуре,  другой у
дверей купе,  где уже был накрыт стол и бармен подавал походный ужин...  Я
не  буду  всего этого описывать,  нет  ни  желания,  ни  времени,  ибо  не
прельщает меня сия детективная романтика,  не прельстила тогда, а теперь и
подавно.
     А  коли  есть  охота,  пусть  описывает  уголовная полиция,  -  если,
конечно,  дозволит бравый ее начальник,  по совместительству - лейтенант в
семействе Кисселини.
     Скажу одно:  когда ровно в двадцать два ночь-ноль мы вышли из вагона,
на  перроне ждал  автомобиль -  точнее  подобие агатового лимузина,  но  с
государственным номером.  Не говоря ни слова, встречавший пожал мне руку и
жестом пригласил в машину.  А еще через десять минут мы с Уинстоном стояли
перед  дверями  городского  Управления  по   осуществлению  100-процентной
экономии  -   здания,  в  котором  должна  была  произойти  развязка  этой
затянувшейся истории.


                                 Глава 13

                              Святая святых

     Двери отворились, и мы ступили на красную ковровую дорожку.
     - Ого, - только и смог выговорить мой бедный бармен.
     Больше  сказать  ему  ничего  не  удалось.  Оглушительное  "Ур-р-ра!"
прокатилось над  колоссальным вестибюлем,  по  всему пространству которого
шпалерами выстроились служащие Управления. Духовые ударили встречный марш,
надсажалась медь, барабаны неистовствовали.
     - А-а-а! - ревел строй.
     Под звуки фанфар по широкой центральной лестнице, украшенной плакатом
"Борьба с  мышами  есть  безусловное продолжение борьбы за  100-процентную
экономию.  Серж Кучка",  нам навстречу сошла группа товарищей.  Возглавлял
процессию сухой,  надменного вида  старик  с  небольшой птичьей  клеткой в
руках.
     Клетка была покрыта куском багрового шелка,  и кто в ней находится, я
не разглядел. Уинстон тоже. По-моему, он вообще ничего не различал, будучи
совершенно подавлен церемонией встречи,  и только все время придерживал на
голове шляпу,  точно боясь,  что  под  напором музыки и  оваций она улетит
неведомо куда.
     Надменный старик пожевал губами, и в одно мгновение все стихло. Пошла
речь.
     - Дорогой товарищ Кадряну!  -  ("Это я Кадряну,  -  пронеслось в моих
мозгах.  -  Авеля  больше  нет.  Прощай,  крестный  сынок!").  -  От  лица
коллектива Управления позвольте приветствовать вас на  новом ответственном
посту и выразить надежду, что под вашим руководством...
     Дальше  полилась  заурядная  бюрократическая  речь,   из   тех,   что
произносятся неизвестно для кого -  ни для встречающих,  ни для прибывших,
ни для публики, которая будет, зевая, читать назавтра отчет в газетах. Для
кого произносятся эти речи?  Для Истории?  Боюсь,  на ее месте я  давно бы
умер   со   скуки.   Единственная  информация,   какую  удалось  выловить,
заключалась в следующем:  оратор с клеткой являлся здешним экзекутором, то
бишь правителем канцелярии.
     Увлеченный своими мыслями я не заметил, как речь кончилась.
     - ...наш скромный подарок!  -  провозгласил экзекутор и  протянул мне
клетку.
     - А что там? - полюбопытствовал я, принимая подношение.
     Экзекутор  жестом  фокусника совлек  багровое  покрывало.  Сотрудники
ахнули и несанкционированно зааплодировали.  Духовой оркестр исполн