есь можно было отсидеться и обдумать положение. Я шмыгнул в уголок,
пристроился за низеньким столиком в виде грибочка,  обитого белой кожей, и
осмотрелся по сторонам.
     Едва слышно играла музыка, к счастью, не струнная. Пахло кофе, духами
и свежими булочками.  Из-под грибочков струился мягкий расслабляющий свет.
Интимный полумрак царил в подвальчике.  По-видимому, хозяин полагал, что в
потемках клиент легче раскошелится. По крайней мере, во тьме не так пугает
вид тощей наличности,  оставшейся в бумажнике после выдачи чаевых. Хозяева
подвальчиков знают, куда гнут, и на мякине их не проведешь.
     Меня эти  проблемы волновали мало,  ибо  на  чай  давать было нечего.
Три-четыре куновских медяка перекатывались в  пустом кармане с безнадежным
нищенским звоном.
     Из-за  стекла  громадного,  во  всю  стену,  аквариума таращили глаза
золотые рыбки.  За камнями, в гуще водорослей прятался небольшой худенький
тритон.  Он  печально посматривал на  меня,  как видно,  не  ожидая ничего
хорошего ни от хозяина,  ни от посетителей,  ни от жирных золотых соседок.
Тритончик был  немного похож на  меня (или я  на  него -  с  какой стороны
стекла  смотреть) своей  затюканностью,  неприкаянным видом  и  грустью во
взоре. Во всяком случае, когда я внимательно смотрю на себя в зеркало, мне
всегда почему-то  становится немножко грустно.  Это  потому,  что  у  меня
тонкая, ранимая и лирическая душа - как у этого тритона.
     Пусто было в подвальчике.  Несколько парочек по углам решали впотьмах
свои текущие задачи. Я не собирался им мешать. Хотелось сосредоточиться.
     Слава  богу,  на  планете  Большие  Глухари в  сфере  обслуживания до
роботов дело не дошло. Я убедился в этом, когда всего через полчаса ко мне
подошла официантка (робот заставил бы ждать не меньше часа с четвертью).
     - Что будете брать?
     - А что у вас есть?
     И  опять  ошибка!  Третий  и  последний  пункт  инструкции настойчиво
требовал:  "Никого,  ни о  чем и  никогда не спрашивать!" Кун предусмотрел
все.
     Официантка затараторила с быстротой,  какая и не снилась нашим сонным
роботам. Пока я мучительно прикидывал, что дешевле обойдется - "круазетки,
запеченные  в  сахаре"  или  "гонзак,  свежий,  нежирный,  с  подливкой  и
сухариками",  -  за стойкой появился бармен, как две капля воды похожий на
нашего Измаила, но без усов.
     Тут  необходимо объясниться.  Дело в  том,  что  наш,  земной Измаил,
директор бывшего "Сверчка",  а ныне Литературного музея им. Положительного
героя, очень похож на Черчилля. Был такой великий деятель в древности - то
ли  министр,  то  ли  рок-певец.  Представьте  себе  на  минутку:  Уинстон
Черчилль,  только  жгучий  брюнет и  без  сигары.  Измаил очень  стеснялся
исторического сходства и  отрастил себе грозные турецкие усы,  закрученные
на концах колечками. В итоге получился вылитый Черчилль, только черный и с
турецкими  усами.  Мы  тщательно скрывали  от  Измаила  горькую  истину  и
говорили,  что теперь он  дьявольски смахивает на  Мефистофеля.  Это грело
романтическую душу директора, и он бесплатно наливал нам по чашечке кофе.
     Так   вот,   хозяин   подвальчика,   куда   забросила   меня   судьба
отпускника-путешественника,  жутко напоминал нашего Измаила,  но без усов.
Путем несложных умозаключений нетрудно догадаться,  на кого он в  конечном
итоге был похож.
     Итак,  бармен (про  себя  я  сразу  окрестил его  Уинстоном) встал за
стойку и  обвел полутемный зал хозяйским взглядом.  Чувствовалось,  что он
здесь не последняя сошка.
     - Так что же будем брать? - повторила официантка.
     Я поднял голову и жалобно посмотрел на нее.
     - Извините, а стаканчика чаю у вас не найдется?..
     Официантка  фыркнула,   очень  по-роботовски,  и  через  каких-нибудь
двадцать минут  я  уже  прихлебывал горячий  душистый чаек  из  чашечки  с
вензелем "Б. Глухаревский общепит".
     Предстояло  обдумать  главное:  где  искать  пропавший  корабль.  Кун
объяснил, что его следы можно найти в одном-единственном месте - Городском
управлении  по  экономии  (сокращенно:   Горэкономупре).   Учреждение  это
представляло   собой   филиал   Центрального  отдела   Главного   эконома,
могущественного  ведомства,  крайне  усилившегося  в  последнее  время  на
планете Большие Глухари.
     Простому смертному попасть на  прием в  Горэкономупр было практически
невозможно.  Оставался обходной путь: через друзей Куна выйти на одного из
сотрудников и  попытаться что-то разузнать.  Этот путь теперь был отрезан.
Кроме злосчастного Брамса,  у  Александра Куна  не  оставалось проверенных
друзей,  не  сэкономленных за  последние месяцы.  Значит,  мне  предстояло
действовать самостоятельно...
     "Возвращаться за город не буду,  -  решил я. - Переночую где-нибудь в
тихом дворике,  а наутро прямо пойду в этот чертов Горэкономупр.  Будь что
будет!"
     Музыка смолкла. Зажегся безжалостный верхний свет, и мигом рассеялось
интимное очарование подвальчика.  Я  сидел один в  пустом бедноватом зале.
Сразу  стало  видно,  что  столики-грибки  обиты  дешевым  кожзаменителем,
протертым до серой основы локтями и коленями клиентов.
     Подошла официантка.  При ее приближении тритон в  аквариуме испуганно
юркнул  подальше в  гущу  водорослей.  Пучеглазые золотые рыбки  раздували
жабры - судорожно, словно страдали астмой от ожирения.
     Официантка сверилась с блокнотиком.
     - Сколько с меня, девушка?
     - Двадцать восемь!
     Чего   именно  "двадцать  восемь"  она,   естественно,   уточнить  не
удосужилась.  Проклиная про себя Куна, забывшего сообщить название местных
денег, я полез в карман за медяками.
     Официантка надменно смотрела поверх моих пылающих ушей. Бармен бросил
перетирать стаканы и повернулся в нашу сторону...
     Я  протянул  на  ладони  кучку  меди.  Губы  официантки сделались еще
тоньше.
     - Здесь двадцать три. А вы должны двадцать восемь. Еще пятак!
     - У меня больше нет... - пробормотал я сконфуженно.
     - Меня не касается. Здесь не на паперти. Платите!
     Уинстон неспешно приближался к  столику.  На  лице  у  него светилась
улыбка предвкушаемого удовольствия.  Не хватало еще, чтобы напоследок меня
побили в забегаловке...
     - Ну нету у  меня больше денег!  Откуда я  знал,  что чашка чаю стоит
целых двадцать восемь этих ваших... Я завтра занесу!
     Последние слова я  произнес,  уже вися в воздухе.  Бармен удивительно
ловко  сгреб  меня  за  шиворот и  приподнял над  стулом.  Другой рукой он
сноровисто и  со  знанием дела  обшарил мои  карманы.  Официантка смотрела
вверх,  словно  не  замечая происходящего.  Я  безропотно висел  наподобие
нашкодившего котенка.
     Бармен,  по-прежнему держа меня за  шкирку,  выдернул из  внутреннего
кармана  бумажник и  ткнул  мне  в  лицо.  Уверен,  подлинный Черчилль так
никогда не поступил бы.
     - А это что?
     - Там не то... Не такие деньги...
     - Козел, - сказала официантка.
     - Ах, не те-е-е... - Уинстон легонько встряхнул меня в воздухе. - Ах,
у тебя там валюта...
     - Говорю, он козел! Я сразу поняла.
     - Ну-ка, глянь, чего там у него...
     Бармен с  интересом изучал мое лицо,  как бы размышляя,  куда вдарить
сперва,  а  куда опосля.  Нет,  точно,  Черчилль,  хоть и  был рок-певцом,
никогда бы так себя не повел.
     - Чего копаешься? Что там?
     - Ой, - сказала официантка.
     Я  почувствовал,  как  плавно опускаюсь обратно на  стул.  Терять все
равно было нечего, и я допил свой чай.
     Если верно,  что  у  каждого человека в  мозгу есть компьютер,  то  у
бармена был арифмометр.  Во-первых,  он думал очень долго,  а во-вторых, с
большим шумом.  Он сопел, причмокивал, хмыкал, потом затихал на секунду...
И  все  это  при  виде  обыкновенных семнадцати рублей -  двумя  трешками,
десяткой и рублем.
     Переживания бармена завершились сиплым возгласом:
     - С-скатерть! С-скорее!
     С  того  знаменательного момента  память  моя  обогатилась еще  одним
фактом.  Теперь я знаю, как шипят перед смертью большие королевские кобры,
- именно так.
     В  течение последующих пяти  секунд произошло много событий -  и  все
приятные.   На  столе  мигом  развернулась  кружевная  скатерть,  замерцал
хрусталь,  явились взору закуски,  поросенок с  петрушкой во рту улыбнулся
из-за  коньячных бутылок,  хлопнула пробка,  сверкающая пена  обрушилась в
бокал...
     Физиологи утверждают, что человек не может по своей воле стать меньше
ростом  раза  в  три.  Бармен смог.  Рядом  с  собою  я  увидел невысокого
человека,  лицо  которого  выражало одновременно:  преданность,  обожание,
восторг, сознание своего ничтожества, самоотречение, готовность сию минуту
пожертвовать своей жизнью и  жизнью всех  без  исключения родственников и,
наконец, умиление - такое умиление, какого я никогда в жизни не видел и не
увижу, вероятно, до самой смерти.
     Но я  не смотрел на преданного Уинстона.  Мое внимание было полностью
поглощено официанткой. Боже мой, что с нею стало!
     "Девушка, -  думал  я  в  ошеломлении,  -  куда  девались ваши злющие
губы-ниточки,   беспощадный   носик,   буравчики-глаза?   А   хлебосольное
"козел"?..  Милая девушка, где прятали вы раньше эти мягонькие ямочки, эти
стыдливые мохнатые ресницы,  робкую грудь?  Ах,  оставьте, оставьте убогий
притон,  ступайте  туда,  где  единственно  место  вам  - в царство грез и
сновидений, являйтесь мечтателям, юношам-принцам, безусым поэтам, овевайте
их томительные сны дыханием чистой, великой Любви..."
     Сказать,  что официантка преобразилась на  глазах,  значит не сказать
ничего. Даже юбка сама собою укоротилась у нее на добрых три пальца.
     Пиршество затянулось далеко за  полночь.  Я  полностью отвел душеньку
после драндулетовской каши да  еще распихал по карманам гостинец для Куна.
Уинстон ворковал, официантка взмывала, я ел.
     - Вот сюда извольте-с, - бармен бережно придержал меня под локоток. -
Осторожненько,   тут  порожек-с.   Оп-паньки!  Вот  и  славненько,  вот  и
чудненько... Теперь потихохоньку - и домой, и баинькать...
     К стыду признаться, я несколько отяжелел и не сопротивлялся.
     - Пожалуйте в машинку...  -  пел Уинстон. - Номерок давно готов-с. Мы
уж  заждались,  глаза проглядели,  вас  ожидаючи.  А  Милочка и  постельку
постелит...
     Страшным усилием воли я  разогнал розовый туман и  гордо отказался от
"машинки" и от Милочки.  От машины,  что надо было запомнить дорогу,  а от
Милочки... В общем, от Милочки отказался и все тут!
     Черный хромированный   лимузин  наготове  следовал  сзади.  До  отеля
оказалось буквально  два  шага.  Бармен  забежал  вперед,  чтобы  отворить
зеркальные  двери,  и  в  это  время из-за угла вывернул давешний продавец
семечек.  Я сразу узнал его по длиннополому  пальто,  кургузой  кепочке  и
роскошному синяку от зонтика.
     Реакция у сыщика была отменная.
     - Вот он! Стой, стрелять буду!
     Бедный, бедный сыщик! Не в добрый час повстречал он меня у витрины на
площади. У тех, кто сидел в агатовом лимузине, реакция была не хуже. Мотор
взревел,  машина  сорвалась с  места  -  удар!  -  и  продавец  семечек  с
кастрюльным лязгом откатился далеко в сторону.  Характерно,  что прохожие,
дотоле во множестве сновавшие вокруг, разом растворились в воздухе.
     - Загремел... - глупо сказал я. Что тут было сказать?
     Уинстон покосился на распростертое тело.
     - Латы носил,  -  как  бы  извиняясь,  проговорил он.  -  Не  помогли
латки-то...    Не    извольте   беспокоиться,    это    так-с,    издержки
производства-с...  Сюда пожалуйте!  Отдохните с  дорожки,  а утречком мы к
вам, с докладиками...
     Зеркальные двери  раскрылись,  и  отель "Тихий уголок" принял меня  в
свои объятия.
     Последнее,  о  чем  я  вспомнил,  засыпая  на  роскошной кровати  под
балдахином,  были  слова Куна.  Завершая инструктаж перед моим  выходом из
"норы" в город, Александр сказал:
     - Вы,  главное,  не пугайтесь. В общем-то у нас вовсе не так страшно.
Надо только привыкнуть, и все!..


                                 Глава 9

                         Крестный папа и сыновья

     Восстав поутру...  Впрочем,  нет.  Какое  уж  там  утро  -  два  часа
пополудни (как все-таки развращает эта роскошная жизнь!).
     Итак, проснувшись в четырнадцать часов по местному времени,  я первым
делом осторожно приоткрыл глаза и посмотрел,  нет ли кого-нибудь  рядом...
Не было. Ни Милочки, ни какой-либо другой дивы.
     Приятно  чувствовать  себя  непоколебимым и  морально  устойчивым.  Я
взбодрился,  но вспомнил вчерашнего сыщика, сбитого машиной, и погрустнел.
Предстояло распутать странный клубок людей и  событий,  в центр которого я
попал, выпутаться невредимым и главное - отыскать пропавший корабль.
     Прежде всего,  надо было разобраться, за кого они меня приняли. И еще
эти семечки...
     За дверью зашептались.  На чертовой планетке Большие Глухари, судя по
всему, обожали перешептываться и говорить из укрытия.
     - Тш-ш-ш, спит еще, куда претесь!
     - А может, проснулся? Дел много...
     - Надо будет - позовет. Успеете доложиться.
     - Ох, беда беда... Говорят, строг? От машины вчера отказался...
     - А как вы думали? Новая метла!
     - То-то и оно, брат...
     Очевидным казалось одно:  меня принимают за  какую-то  крупную птицу.
Незабвенный  Иван  Александрович  в   подобной  ситуации  чувствовал  себя
великолепно. Мне же было не по себе.
     На столике у дверей лежали свежие газеты.  Стараясь ступать бесшумно,
я  босиком подкрался к  столику.  За  дверью тут уже испуганно зашуршали и
смолкли.
     "Разбежались, - злорадно подумал я. - Боитесь, гады? Это хорошо..."
     "Городской вестник"  открывался  громадной  передовой   статьей   под
заголовком   "За  правильную  линию,  против  неправильной  линии".  Рядом
помещалась  фотография,  подпись  под  которой  сообщала:  "В  борьбе   за
100-процентную  экономию.  20  лет  проработал  на  заводе автопогрузчиков
передовой слесарь-сборщик Н.  И.  Лой.  Недавно заводской новатор  добился
нового  выдающегося  успеха.  Он  сумел  собрать автопогрузчик без единого
винта!"
     Я полюбовался на выразительное лицо умельца.  Н.  И.  Лой был тверд и
суров. В его взоре ясно читалась решимость в дальнейшем обойтись не только
без винтов, но и без болтов, шурупов и гаек.
     Вздохнув, я перешел к передовой статье.
     "Нытики и  маловеры пытаются внедрить в сознание честных людей гнилую
идейку  о  том,  что  100-процентная экономия  в  принципе  невозможна.  В
последнее   время   заметно   активизировалась   немногочисленная  группка
отщепенцев,  вычеркнутых  за  ненадобностью  из  списка  членов  общества.
Кое-кто именует их ненашим словом "сэкономленные". Чем ответить на это? Мы
знаем чем.  Как один человек,  в могучем порыве мы поднимемся и решительно
дадим по рукам всем, кто пытается..."
     Я  перевернул страницу.  "...за светлые идеалы,  верность которым нам
завещали наши  прадеды,  прибывшие с  Земли в  начале годов 90-х  прошлого
столетия.  Они привезли оттуда веру в порядок, стремление к стабильности и
общественному покою, единодушие и..."
     Господи, это все еще передовая! А нормальные статьи здесь есть?
     Третья страница была полностью отдана под  "круглый стол".  Выступало
человек двенадцать. Наудачу я заглянул в два-три места.
     "Таким образом, можно считать доказанным, что регулярное употребление
семечек снижает..."
     Ага, семечки! Ну-ка, ну-ка...
     "...снижает  работоспособность  в  среднем  на  35  -  40  процентов.
Одновременно  наблюдаются  такие  явления,  как  повышенная  рассеянность,
стремление посидеть,  болтливость.  Быстро  развиваются заболевания зубов,
гортани, пищевода и желудка".
     Кандидат медицинских наук Ф. Сигал-Сигайло.
     "Ключ к успеху - в совместных действиях. Школа, семья, общественность
- вот  три  силы,  способные  отвратить подростка от  пагубной  страсти  к
лузганию.  С  язвой,  разъедающей наш  город,  должно быть покончено раз и
навсегда!"
     Бехтеев, учитель.
     "Порой   раздаются   голоса,   требующие   ужесточить  наказание   за
употребление семян подсолнуха.  Мы, юристы, поддерживаем эту точку зрения.
Вместе  с   тем,   мы   против  того,   чтобы  ввести  смертную  казнь  за
неоднократное,  злостное щелкание семян в общественных местах. Преступники
нужны   общественному  хозяйству.   Кроме   того,   необходимо   тщательно
дифференцировать  по  тяжести  совершенного  деяния.  Думаю,  сегодня  все
понимают,  что употребление жареных,  сушеных и,  наконец, сырых семечек -
далеко не адекватны."
     А. А. Грок, председатель городской ассоциации юристов-практиков.
     "Поэма  "Погубленные  годы"  скоро  появится  в  печати.  На  днях  я
заканчиваю цикл стихотворений под  условным названием "Шелуха".  Это будет
мой творческий вклад в общую борьбу, начатую по инициативе нашего славного
Горэкономуправления."
     Л. Ольховянский, поэт.
     Мне вдруг  страшно  захотелось  семечек.  Только  что  поджаренных на
сковородке,  аппетитно пахнущих, с крепкими светло-коричневыми зернышками,
тающими на языке...
     Я потряс головой и отогнал наваждение.
     "Городской вестник" ничего  полезного не  дал.  Все  это  были  чисто
внутренние дела, влезать в которые пришельцу просто неудобно. Я перелистал
"Утреннее обозрение",  еженедельник "Выше  крыши"  и  в  молодежной газете
"Юный горожанин" обнаружил-таки искомое.
     Репортаж назывался "Мафия заметает следы".
     По памяти полностью привести весь этот волнующий материал невозможно:
он  велик,  путан  и  наполнен  деталями,  понятными исключительно жителям
Города ј 3, да и то, вероятно, не всем. Суть заключалась в следующем.
     Глубокой  ночью  на  окраине  города,  под  забором  бумажной базы  в
бессознательном состоянии был  найден  опытнейший сыщик,  фамилию которого
автор по известным соображениям опустил.
     Раненый (для  удобства именуемый майором К.)  был  срочно доставлен в
больницу,  где  пришел в  себя  и  сообщил следствию массу  важных фактов.
Репортер лежал с микрофоном под койкой (посторонних безжалостно удалили) и
записал беседу на пленку.
     К великому сожалению,  от удара (предположительно автокраном) в мозгу
майора  К.   произошли  качественные  изменения.   В  частности,   события
трагической ночи  начисто перемешались в  его  памяти  с  впечатлениями от
другой,  не  столь  трагической  ночи,  проведенной  накануне  в  обществе
очаровательной Люси, солистки городского варьете.
     В  итоге репортер молодежной газеты был вынужден вычеркнуть многое из
того,  о чем майор К. поведал следствию, и даже стереть пленку, потому что
ее пытался похитить его старший сын-подросток.
     Кончался   репортаж   комментарием  начальника  городской   уголовной
полиции, срочно вызванного в больницу:
     - Мне совершенно очевидно, что нападение на майора совершила мафия...
     "Вот оно! Мафия! - подумал я. - То-то я смотрю..."
     - Эрнесто -  кличка рецидивиста из  банды  некоего Старца,  убитого в
перестрелке с полицией месяц назад. По агентурным данным, в обезглавленную
банду  должен  быть  приехать эмиссар из  Центра,  крупный мафиози.  Таким
эмиссаром мог бы стать крестный отец клана, ведающего нашим краем. Фамилия
его Кисселини...
     "Меня приняли за Кисселини! - мелькнуло в моей голове. - Я - крестный
отец мафии... О, боже!"
     - Но  Кисселини,  как известно,  отбывает 25-летний срок за  торговлю
живым товаром и  тайное выращивание подсолнухов.  Остается его старший сын
Боб...
     "Это я -  Боб. Больше некому. Скоро меня схватят и посадят на 25 лет.
Зачем я прилетел сюда, на эту сумасшедшую планету?!."
     - Но  Бобу  вырезали  аппендицит и  сейчас  он  нетранспортабелен,  -
невозмутимо продолжал начальник уголовной полиции.  -  Последний возможный
вариант:  младший сын Кисселини Авель.  Известно,  что крестный отец берег
его,  не допускал до своей "работы",  заставил кончить