тановились и  стали
насмехаться.
     - Властелин скал и пещер, я-ха! - донес ветер их пронзительный крик.
     Уныние,  охватившее медведицу,  перешло вдруг  в  острую  тоску.  Она
затрусила к логову.
     - Я-ха! - визжали гиены, отступая. - Я-ха!
     Пещерный медведь лежал  уже  не  так,  как  раньше,  над  ним  успели
потрудиться гиены,  и в одном месте из-под шерсти белели ребра.  Вся трава
вокруг него  была  усеяна обломками известняка.  И  в  воздухе стоял запах
смерти.
     Медведица остановилась  как  вкопанная.  Даже  сейчас  она  не  могла
поверить, что великий Энду, удивительный Энду убит. И тут она услышала над
головой какой-то звук, странный звук, похожий немного на крик гиены, но не
такой   пронзительный  и  высокий.  Она  взглянула  вверх;  ее  маленькие,
ослепленные разгоравшимся рассветом глазки почти ничего не видели,  ноздри
трепетали.  Там,  на краю обрыва, высоко над ней, на розовом фоне утренней
зари чернели два небольших косматых шарика - головы Эвдены  и  Уг-Ломи,  -
люди  осыпали  ее насмешками.  Разглядеть их как следует она не могла,  но
слышала хорошо и начала что-то смутно  понимать.  В  ее  сердце  закралось
незнакомое раньше чувство страха перед грозящей неведомой опасностью.
     Она  принялась  рассматривать  обломки,   разбросанные  вокруг  Энду.
Несколько минут  она  стояла  неподвижно,  глядя  вокруг и  издавая низкое
протяжное рычание,  почти стон.  Затем,  все еще не веря,  снова подошла к
Энду, чтобы в последний раз попытаться его разбудить.


                                ГЛАВА III

                              Первый всадник

     До  того как на  свет появился Уг-Ломи,  у  диких лошадей не бывало с
людьми никаких недоразумений.  Жили они  далеко друг от  друга:  люди -  в
чащах и  в  низинах по берегам рек,  лошади -  на открытых пастбищах,  где
росли каштаны и сосны.  Случалось, лошадь, отбившись от табуна, попадала в
трясину,  и  скоро кремневые ножи уже кромсали ее  тушу,  случалось,  люди
находили растерзанного львом жеребенка и,  отогнав шакалов, пировали, пока
солнце стояло высоко. Эти древние лошади были серовато-коричневой масти, с
тяжелыми бабками, большой головой и жесткими хвостами. Каждую весну, когда
равнины покрывались сочной травой, они приходили сюда с юго-востока, вслед
за ласточками и перед бегемотами.  Приходили небольшими табунами: жеребец,
две-три  кобылы и  один или  два  сосунка;  и  у  каждого табуна было свое
пастбище,  которое он  покидал,  когда  начинали желтеть каштаны и  с  гор
Уилдна спускались волки.
     Паслись лошади  обычно  на  открытых местах,  прячась в тень только в
самое  жаркое  время  дня.  Они  избегали  зарослей  боярышника  и   бука,
предпочитая отдельные группы деревьев,  где можно было не опасаться засады
и приблизиться к ним незаметно было очень трудно.  Они не вступали в бой с
врагом   -   копыта  и  зубы  пускались  в  ход  только  в  схватке  между
соперниками-жеребцами,  - но на открытых равнинах их не мог догнать никто,
кроме, пожалуй, слона, если бы ему вздумалось за ними погнаться. А человек
в те дни  казался  совершенно  безобидной  тварью.  Ничто  не  предсказало
предкам  нашей лошади,  какое тяжкое рабство предстоит ее потомкам,  им не
являлись пророческие видения хлыста,  шпор  и  вожжей,  тяжелых  грузов  и
скользких мостовых,  вечного голода и живодерен - всего того,  что ожидало
их вместо широкого раздолья лугов и полной свободы.
     В  болотистых низовьях Уэй  Уг-Ломи  и  Эвдене  никогда не  случалось
видеть  лошадей близко,  но  теперь они  каждый день  встречали их,  когда
выходили на  охоту из  своего убежища на  уступе.  Они вернулись на  уступ
после того,  как Уг-Ломи убил Энду:  медведицы они не  боялись.  Медведица
сама боялась их  и,  когда чуяла поблизости,  сворачивала в  сторону.  Они
повсюду ходили вместе;  с тех пор как они ушли от племени, Эвдена стала не
столько его женщиной, сколько его подругой; она даже научилась охотиться -
в  той  мере,  конечно,  в  какой  это  доступно  женщине.  Да,  она  была
несравненной женщиной.  Уг-Ломи мог  часами лежать,  подстерегая зверя или
обдумывая какую-нибудь новую уловку,  а она сидела рядом, устремив на него
блестящие глаза и  не  надоедая ему  глупыми советами,  -  безмолвно,  как
мужчина. Необыкновенная женщина!
     Над обрывистым берегом расстилался луг, дальше начинался буковый лес,
а за ним тянулась холмистая равнина,  где паслись лошади. Здесь, на опушке
леса,  в  папоротнике было много кроличьих нор.  И  Эвдена с Уг-Ломи часто
лежали  под  перистыми  листьями,   держа  наготове  метательные  камни  и
дожидаясь заката, когда зверьки покидают норы, чтобы щипать траву и играть
в лучах заходящего солнца. Но если Эвдена, вся внимание, молча смотрела на
облюбованную нору,  Уг-Ломи  то  и  дело переводил взгляд на  удивительных
животных, пасшихся на зеленой равнине.
     Сам  того  не  сознавая,   он  восхищался  их  грацией,  быстротой  и
ловкостью. Вечером, на закате, когда дневная жара спадала, они, повеселев,
с громким ржанием, потрясая гривами, принимались гоняться друг за другом и
порой  проносились так  близко,  что  топот  копыт  звучал,  словно частые
раскаты грома.  Это  было прекрасно,  и  Уг-Ломи хотелось самому поскакать
вместе с ними.  Иногда какая-нибудь из лошадей начинала кататься по земле,
брыкаясь  всеми  четырьмя  ногами,  что  выглядело,  конечно,  куда  менее
привлекательно, скорее даже страшно.
     Пока Уг-Ломи,  лежа в засаде,  следил за лошадьми,  в его уме роились
какие-то  смутные видения и  в  результате два кролика избежали неминуемой
смерти.  А  во сне,  когда видения становились ярче,  а  дух смелее -  так
бывало и в те времена,  -  он подходил к лошадям и сражался с ними, камень
против копыта;  но потом лошади превращались в  людей,  вернее,  в людей с
лошадиными головами, и Уг-Ломи просыпался весь в холодном поту от страха.
     И  вот однажды утром,  в  то  время как лошади щипали траву,  одна из
кобыл  предостерегающе  заржала,   и  все  они  увидели  Уг-Ломи,  который
приближался к ним с подветренной стороны. Перестав жевать, они смотрели на
него.  Уг-Ломи двигался не прямо к  ним,  а  с безразличным видом наискось
пересекал луговину,  глядя на  что угодно,  только не  на лошадей.  В  его
спутанных волосах  торчали  три  листа  папоротника,  придавая ему  весьма
странный вид; шел он очень медленно.
     - Это еще что такое?  -  спросил Вожак Табуна,  жеребец, отличавшийся
умом, но не умудренный жизненным опытом.
     - Больше всего это похоже на переднюю половину зверя, - продолжал он,
- передние ноги есть, а задних нет.
     - Это  всего  лишь  одна  из  розовых обезьян,  -  отозвалась Старшая
Кобыла,  -  которые живут по  берегам рек.  На равнинах их водится сколько
угодно.
     Уг-Ломи,  незаметно меняя направление,  продолжал приближаться к ним.
Старшую Кобылу поразило отсутствие смысла в его действиях.
     - Дурак, - заявила она свойственным ей безапелляционным тоном и снова
принялась щипать  траву.  Вожак  Табуна  и  Вторая  Кобыла  последовали ее
примеру.
     - Гляньте-ка, он уже близко, - сказал Полосатый Жеребенок.
     Один  из  сосунков забеспокоился.  Уг-Ломи  присел на  корточки и  не
отрываясь смотрел на лошадей.
     Через  некоторое время  он  убедился,  что  лошади  не  собираются ни
спасаться бегством, ни нападать на него. Он стал раздумывать, как ему быть
дальше. Особого желания убивать он не испытывал, но топор его лежал рядом,
и  в  нем заговорила охотничья страсть.  Как убить одно из  этих животных,
этих великолепных животных?
     Эвдена,   с   боязливым   восхищением   наблюдавшая  за   ним   из-за
папоротников,  увидела,  что  он  встал  на  четвереньки и  снова двинулся
вперед.  Но лошадям он больше нравился двуногим, чем четвероногим, и Вожак
Табуна,  вскинув голову, отдал приказ перейти на другое место. Уг-Ломи уже
думал,  что ему их больше не увидеть, но лошади, ринувшись галопом вперед,
описали широкую дугу и остановились,  втягивая ноздрями воздух. Потом, так
как  Уг-Ломи оказался скрытым от  них небольшим холмиком,  они построились
гуськом -  Вожак Табуна впереди -  и, все суживая и суживая круги, стали к
нему приближаться.
     Лошади не знали, чего можно ожидать от Уг-Ломи, а Уг-Ломи не знал, на
что способны лошади.  И,  насколько можно судить,  он испугался.  Его опыт
говорил ему,  что если бы он подкрался таким образом к  оленю или буйволу,
они напали бы на него.  Как бы то ни было,  Эвдена увидела, что он вскочил
на ноги и, держа в руке листья папоротника, медленно пошел к ней.
     Она встала ему навстречу, и он улыбнулся, чтобы показать, что получил
от всего этою большое удовольствие,  и сделал как раз то,  что и собирался
сделать.  Так окончилась эта встреча. Но до самого вечера Уг-Ломи о чем-то
раздумывал.
     На  следующий день  это  глупое светло-коричневое существо с  львиной
гривой, вместо того чтобы заниматься своим прямым делом - щипать траву или
охотиться,  опять,  крадучись,  бродило  вокруг  лошадей.  Старшая  Кобыла
считала, что он не заслуживает ничего, кроме молчаливого презрения.
     - Я думаю,  он хочет чему-нибудь от нас научиться,  -  сказала она. -
Пусть учится.
     На  третий день он снова принялся за свои штуки.  Вожак Табуна решил,
что у него нет никаких определенных намерений.  На самом же деле намерения
Уг-Ломи,  первого из  людей,  почувствовавшего то странное обаяние,  какое
имеет для  нас  лошадь и  по  сей  день,  были весьма определенны.  Лошади
казались ему пределом совершенства. Боюсь, что в нем таились задатки сноба
и ему хотелось быть поближе к этим прекрасным созданиям. Кроме того, в нем
бродило смутное желание убить одно из  них.  Если бы только они подпустили
его к себе!  Но они, как он заметил, установили границу в пятьдесят шагов.
Если он подходил ближе,  они с  достоинством удалялись.  Пожалуй,  мысль о
том,  чтобы вскочить одной из них на спину,  подсказало ему воспоминание о
том, как он ослепил Энду.
     Спустя некоторое время Эвдена тоже стала выходить на равнину,  и  они
вместе подкрадывались к  лошадям,  насколько те позволяли,  но этим дело и
ограничивалось.  И  вот в один знаменательный день Уг-Ломи пришла в голову
новая мысль.  Лошадь смотрит вниз  или  прямо перед собой,  но  никогда не
смотрит вверх. Ни одно животное не станет смотреть вверх, для этого у него
слишком  много  здравого смысла.  Только  это  нелепое создание -  человек
тратит время попусту, глазея на небо. Уг-Ломи не делал никаких философских
умозаключений,   он  просто  заметил,  что  это  так.  Поэтому  он  провел
утомительный день,  сидя  на  буке,  одиноко стоявшем на  лугу,  а  Эвдена
подкрадывалась к  лошадям со  стороны леса.  Обычно  лошади после  полудня
прятались от солнца в тень,  но небо было покрыто тучами,  и,  несмотря на
все старания Эвдены, лошади к дереву не подошли.
     И  только  два  дня  спустя  желание Уг-Ломи  осуществилось.  Нависла
гнетущая жара,  тучи мух носились в воздухе.  Лошади перестали пастись еще
до  полудня и,  укрывшись в  тень бука,  на котором сидел Уг-Ломи,  стояли
парами, положив головы друг другу на круп и отгоняя хвостами мух.
     Копыта  Вожака  Табуна  давали  ему  право  стоять  у  самого ствола.
Внезапно раздался шелест,  затем треск,  и  на  спину ему с  глухим стуком
свалилось что-то  тяжелое...  Остроотточенный кремень впился ему  в  щеку.
Вожак  Табуна  покачнулся,  припал  на  одно  колено,  затем  подпрыгнул и
понесся,  как ветер.  Вихрем взметнулись ноги, замелькали копыта, раздался
испуганный храп. Уг-Ломи был подброшен на целый фут в воздух, опустился на
спину жеребца,  снова был подброшен,  сильно ударился животом,  и  тут его
колени  обхватили  что-то   плотное.   Он  уцепился  руками  и   ногами  и
почувствовал, что, удивительным образом качаясь из стороны в сторону, он с
невероятной быстротой несется по  воздуху,  а  топор  его  кто  знает где!
<Держись крепче>, - сказал ему Отец Инстинкт, и так он и сделал.
     Лицо его тонуло в густых жестких волосах, которые набивались ему даже
в рот;  он видел,  как из-под ног убегает покрытая травой земля. Перед его
глазами  было  плечо  Вожака  Табуна,   широкое,   лоснящееся,   с   мягко
перекатывающимися мускулами под кожей. Он понял, что руки его обвивают шею
жеребца, и заметил, что отчаянные толчки повторяются довольно ритмично.
     Стремительно неслись мимо стволы деревьев,  затем веера папоротника и
снова открытый луг.  А там под быстрыми копытами замелькали камни - мелкие
камешки  косыми  брызгами отскакивали далеко  в  стороны.  Голова  Уг-Ломи
отчаянно кружилась,  его стало мутить,  но он был не из тех, кто отступает
от задуманного, испугавшись неудобств.
     Разжать колени он не  решался,  но  попробовал  устроиться  половчее.
Отпустив  шею,  он  схватился  за  гриву,  потом подтянул колени вперед и,
выпрямившись,  заметил,  что сидит на том месте спины,  где  она  начинает
расширяться.  Это  было  нелегко,  но он все-таки добился своего:  хотя он
тяжело дышал и чувствовал себя не очень  уверенно,  по  крайней  мере  его
перестало так страшно трясти.
     Понемногу  Уг-Ломи  собрался  с  мыслями.  Быстрота,  с  которой  они
неслись,  казалась ему чудовищной,  но обуявший его поначалу безумный ужас
стал уступать место чувству,  близкому к  восторгу.  В лицо ему бил свежий
ветер,  стук  копыт изменил ритм,  потом вновь стал прежним.  Они  мчались
сейчас  по  широкой  прогалине в  буковой роще,  посреди серебряной лентой
извивался ручеек,  там и сям проглядывавший из сочной зелени, где звездами
пестрели розовые цветы.  Вот в голубой дымке промелькнула перед ним долина
- далеко-далеко.  Восторг его все возрастал.  Впервые человек познал,  что
такое скорость.
     Мелькнула поляна -  пасшиеся на  ней лани бросились врассыпную при их
приближении,  а два шакала, по ошибке приняв Уг-Ломи за льва, поспешили за
ним вслед.  Когда они убедились,  что это не лев,  они все-таки продолжали
бежать за  ними  дальше из  любопытства.  Жеребец несся  вперед и  вперед,
обуреваемый одним желанием -  убежать,  а  за ним,  навострив уши,  бежали
шакалы, обмениваясь отрывистыми замечаниями.
     - Кто кого убивает? - пролаял первый.
     - Этот убивает лошадь, - ответил второй.
     Они издали вой,  который подействовал на  жеребца,  как в  наши дни -
шпоры, ибо так воют шакалы, когда следуют за львом.
     Все вперед и  вперед,  как маленький смерч среди ясного дня,  мчались
они,  вспугивая  птиц,  заставляя множество разных  зверьков  стремительно
кидаться  в  норы,  поднимая  в  воздух  тысячи  негодующих навозных  мух,
втаптывая блаженствующие под солнцем цветы в землю,  из которой они вышли.
Снова деревья,  а  затем,  разбрызгивая воду,  они пересекли поток;  вот у
самых  копыт  Вожака Табуна из  травы  выскочил заяц,  и  шакалы их  сразу
покинули.  Вскоре они снова вырвались из  леса на  простор покрытых травой
холмов -  тех самых меловых холмов, которые можно разглядеть с ипподрома в
Эпсоме.
     Вожак Табуна давно уже перестал так бешено мчаться,  как вначале.  Он
перешел на  размеренную рысь,  и  Уг-Ломи,  хотя он  весь был в  синяках и
ссадинах  и  не  знал,  что  его  ждет  впереди,  чувствовал себя  наверху
блаженства.  Но  тут  дело вдруг обернулось по-новому.  Вожак Табуна опять
переменил аллюр, описал небольшую дугу и остановился как вкопанный.
     Уг-Ломи насторожился. Он пожалел, что у него не было с собой камня, -
метательный кремень,  который он привязывал  к  ремню,  опоясывавшему  его
талию, остался, как и топор, неизвестно где. Вожак Табуна повернул голову,
и Уг-Ломи увидел его глаза и зубы. Он убрал подальше ноги и ударил жеребца
около глаза.  В тот же миг голова исчезла из виду,  а спина, на которой он
сидел, взлетела кверху, изогнувшись в дугу. Уг-Ломи снова перестал мыслить
и  подчинялся  только велениям Инстинкта,  который говорил <цепляйся>.  Он
обхватил бока жеребца коленями и ступнями,  но  его  голова  опустилась  к
самой  траве.  Его  пальцы  вцепились  в  густую жесткую гриву,  и это его
спасло. Скат, на котором он сидел, выровнялся и тут же...
     - Ух! - выдохнул пораженный Уг-Ломи, когда его опрокинуло на спину.
     Однако  Уг-Ломи  был  на  тысячу  поколений  ближе  к  природе,   чем
современный человек:  никакая обезьяна не могла бы уцепиться крепче. А лев
давным-давно отучил лошадей опрокидываться на  спину и  кататься по земле.
Правда,  лягался жеребец мастерски и довольно ловко вскидывал задом.  Пять
минут показались Уг-Ломи вечностью.  Он  не сомневался,  что жеребец убьет
его, стоит ему упасть.
     Затем  Вожак  Табуна  решил  применить  прежнюю  тактику  и  внезапно
пустился в  галоп.  Он  стремительно мчался  вниз  по  крутому склону,  не
сворачивая ни вправо,  ни влево, и по мере того как они спускались, широко
раскинувшаяся  перед  ними   долина  постепенно  скрывалась  из   виду  за
приближавшимся авангардом дубков и  боярышника.  Вот они обогнули заросшую
буйной травой ложбину,  где между серебристыми кустами из земли пробивался
родник.  Почва делалась все  сырее,  трава -  все выше,  то  и  дело стали
попадаться кусты  шиповника,  еще  усеянные поздними цветами.  Вскоре  они
очутились в  сплошных  зарослях,  и  ветки  хлестали  их  так,  что  кровь
выступила на коже и у человека и у лошади. Затем путь снова расчистился.
     И  тут случилось удивительное происшествие.  В  кустах вдруг раздался
злобный вопль,  пронзительный вопль обиды и возмущения. И, с треском ломая
сучья,  за спиной у них появилась огромная серо-голубая туша. Это был Яаа,
свирепый носорог;  в припадке беспричинной ярости,  которые нередко у него
бывают,  он  ринулся прямо на  них  во  всю  мочь,  как  это обычно делают
носороги.  Прервали его трапезу,  и поэтому кому-нибудь -  не важно кому -
нужно было  вспороть брюхо,  кого-нибудь надо  было  затоптать ногами.  Он
приближался к  ним  слева;  его  маленькие злые  глазки  налились  кровью,
толстый рог опустился к  земле,  хвост торчал кверху.  В  первое мгновение
Уг-Ломи готов был  уже соскользнуть с  лошади и  спрятаться в  кустах,  но
тут... дробь копыт участилась, и носорог, торопливо перебиравший короткими
ногами-тумбами,  начал пятиться,  и  Уг-Ломи потерял его  из  виду.  Через
минуту кусты шиповника остались позади,  и они вновь понеслись по открытой
равнине.  Сзади еще слышался тяжелый топот,  но постепенно он затих, и Яаа
словно вовсе не впадал в ярость, словно Яаа вообще не было на свете.
     И все тем же стремительным аллюром они летели вперед и вперед.
     Уг-Ломи ликовал. А ликовать в те дни значило поносить побежденного.
     - Я-ха!  Большой  нос!  -  закричал Уг-Ломи,  выворачивая шею,  чтобы
увидеть далеко позади крошечное пятнышко - своего преследователя. - Почему
ты не носишь свой метательный камень в  кулаке?  -  закончил он и испустил
победный клич.
     Это оказалось ошибкой. Неожиданный крик у самого уха напугал жеребца.
Он метнулся в сторону, и Уг-Ломи внезапно снова очутился в самом неудобном
положении, удерживаясь только одной рукой и коленом.
     Остаток пути Уг-Ломи выдержал с честью, хотя удовольствия не получил.
Ему не видно было ничего,  кроме голубого неба,  и  ощущения при этом были
самые неприятные.  В  конце концов его  хлестнуло веткой шиповника,  и  он
разжал пальцы.
     Он ударился о  землю скулой и  плечом и,  перекувырнувшись в воздухе,
снова ударился -  на этот раз копчиком.  У  него из глаз посыпались искры.
Ему чудилось,  что земля под ним скачет,  как лошадь. Затем он увидел, что
сидит  на  траве,  а  кустарник  остался  в  пяти  шагах  позади.  Впереди
расстилался луг,  чем  дальше,  тем более сочный и  зеленый,  и  виднелось
несколько человеческих фигур;  а  жеребец  несся  быстрым  галопом  далеко
справа.
     Люди находились на той стороне реки, но и те, кто был на берегу и кто
бродил по  воде,  теперь со  всех ног бросились от него прочь.  Невиданное
чудовищ