щищаться. Без
промедления я решил приготовить себе оружие и найти безопасное  место  для
сна. Имея  такое  убежище,  я  мог  бы  сохранить  по  отношению  к  этому
неведомому миру некоторую долю той уверенности, которой я лишился,  узнав,
какие существа угрожали мне по ночам. Я знал, что не  засну  до  тех  пор,
пока сон мой не будет надежно защищен. Я содрогнулся при  мысли,  что  эти
твари уже не раз рассматривали меня.
   Весь день я бродил по долине  Темзы,  но  не  нашел  никакого  убежища,
которое было бы для них недосягаемым. Все здания и деревья казались  легко
доступными для таких ловких и цепких существ, какими были морлоки, судя по
их колодцам. И тут я снова вспомнил о высоких башенках и гладких блестящих
стенах Зеленого Фарфорового Дворца. В тот  же  вечер,  посадив  Уину,  как
ребенка, на плечо, я отправился по холмам на юго-запад. Я полагал, что  до
Зеленого Дворца семь или восемь миль,  но,  вероятно,  до  него  были  все
восемнадцать. В первый раз я увидел это место в довольно  пасмурный  день,
когда расстояния кажутся меньше. А теперь, когда  я  двинулся  в  путь,  у
меня, кроме всего остального, еще  оторвался  каблук  и  в  ногу  впивался
гвоздь - это были старые башмаки, которые я носил только дома. Я захромал.
Солнце давно уже село, когда  показался  дворец,  вырисовывавшийся  черным
силуэтом на бледно-желтом фоне неба.
   Уина была в восторге, когда я понес ее на плече, но потом она  захотела
сойти на землю и семенила рядом со мной,  перебегая  то  на  одну,  то  на
другую сторону за цветами и засовывая их мне  в  карманы.  Карманы  всегда
удивляли Уину, и в конце концов она решила, что это своеобразные вазы  для
цветов. Во всяком  случае,  она  их  использовала  для  этой  цели...  Да!
Кстати... Переодеваясь, я нашел...
   (Путешественник по Времени умолк, опустил руку в карман и положил перед
нами на столик  два  увядших  цветка,  напоминавших  очень  крупные  белые
мальвы. Потом возобновил свой рассказ.)
   - Землю уже окутала вечерняя тишина, а мы все еще  шли  через  холм  по
направлению к Уимблдону. Уина устала и хотела вернуться в здание из серого
камня. Но я указал  на  видневшиеся  вдалеке  башенки  Зеленого  Дворца  и
постарался объяснить ей, что там мы найдем  убежище.  Знакома  ли  вам  та
мертвая тишина, которая наступает перед сумерками? Даже листья на деревьях
не шелохнутся. На  меня  эта  вечерняя  тишина  всегда  навевает  какое-то
неясное чувство ожидания. Небо было  чистое,  высокое  и  ясное;  лишь  на
западе виднелось несколько легких облачков. Но  к  этому  гнету  вечернего
ожидания примешивался  теперь  страх.  В  тишине  мои  чувства,  казалось,
сверхъестественно обострились. Мне чудилось, что я мог даже ощущать пещеры
в земле у себя под ногами, мог чуть ли не видеть морлоков, кишащих в своем
подземном муравейнике в ожидании темноты. Мне казалось, что они примут мое
вторжение как объявление войны. И зачем взяли они мою Машину Времени?
   Мы продолжали идти в вечерней тишине, а сумерки тем временем постепенно
сгущались. Голубая ясность дали померкла, одна за другой стали  загораться
звезды. Земля под ногами становилась смутной, деревья - черными.  Страх  и
усталость овладели Уиной. Я взял ее на руки, успокаивая и лаская. По  мере
наступления темноты она все крепче и  крепче  прижималась  лицом  к  моему
плечу. По длинному склону холма мы спустились в долину, и тут я чуть  было
не  свалился  в  маленькую  речку.  Перейдя  ее  вброд,  я  взобрался   на
противоположный склон долины, прошел мимо множества  домов,  мимо  статуи,
изображавшей, как мне показалось,  некое  подобие  фавна,  но  только  без
головы. Здесь росли акации. Морлоков не было видно, но  ведь  ночь  только
начиналась и самые темные часы, перед восходом ущербленной луны, были  еще
впереди.
   С вершины следующего холма я увидел густую чащу леса, которая  тянулась
передо мной широкой и черной полосой.  Я  остановился  в  нерешительности.
Этому лесу не было видно конца ни справа, ни слева. Чувствуя себя  усталым
- у меня нестерпимо болели ноги,  -  я  осторожно  снял  с  плеча  Уину  и
опустился на землю. Я уже не видел Зеленого Дворца и не знал,  куда  идти.
Взглянув на лесную чащу, я невольно подумал о том, что могла скрывать  она
в своей глубине. Под этими густо переплетенными ветвями  деревьев,  должно
быть, не видно даже звезд. Если б в  лесу  меня  даже  и  не  подстерегала
опасность - та опасность, самую мысль о которой я гнал от себя, - там  все
же было достаточно корней, чтобы споткнуться, и стволов,  чтобы  расшибить
себе лоб. К тому же я был измучен волнениями этого дня и решил не  идти  в
лес, а провести ночь на открытом месте.
   Я был рад, что Уина уже крепко спала.  Заботливо  завернув  ее  в  свою
куртку, я сел рядом с ней и стал ожидать восхода  луны.  На  склоне  холма
было тихо и пустынно, но из темноты леса доносился  по  временам  какой-то
шорох. Надо  мной  сияли  звезды,  ночь  была  очень  ясная.  Их  мерцание
успокаивало меня. На небе уже не  было  знакомых  созвездий:  они  приняли
новые  очертания  благодаря  тем  медленным  перемещениям  звезд,  которые
становятся ощутимы лишь  по  истечении  сотен  человеческих  жизней.  Один
только Млечный Путь, казалось, остался тем же потоком звездной пыли, что и
в наше время. На юге сияла какая-то очень яркая, неизвестная  мне  красная
звезда, она была ярче даже нашего Сириуса. И  среди  всех  этих  мерцающих
точек мягко и ровно сияла большая планета, как будто спокойно  улыбающееся
лицо старого друга.
   При свете звезд все  заботы  и  горести  земной  жизни  показались  мне
ничтожными. Я подумал о том,  как  они  бесконечно  далеки,  как  медленно
движутся из неведомого прошлого в неведомое  будущее.  Подумал  о  кругах,
которые описывает в пространстве земная ось. Всего сорок раз  описала  она
этот круг за восемьсот тысяч лет, которые я преодолел. И за это время  вся
деятельность, все традиции, вся сложная организация,  все  национальности,
языки,  вся  литература,  все  человеческие  стремления   и   даже   самое
воспоминание о Человеке, каким я его знал, исчезли. Взамен  этого  в  мире
появились хрупкие существа, забывшие  о  своем  высоком  происхождении,  и
белесые твари, от которых я в ужасе бежал. Я думал и о том Великом Страхе,
который  разделил  две  разновидности  человеческого  рода,  и  впервые  с
содроганием понял, что за мясо видел я в Подземном Мире. Нет, это было  бы
слишком ужасно! Я взглянул на маленькую Уину, спавшую рядом со мной, на ее
личико, беленькое и ясное, как звездочка, и  тотчас  же  отогнал  страшную
мысль.
   Всю эту долгую ночь я старался не думать о  морлоках  и  убивал  время,
стараясь  найти  в  путанице  звезд  следы  старых  созвездий.  Небо  было
совершенно чистое, кроме нескольких легких облачков. По временам я дремал.
Когда такое бдение совсем истомило меня, в восточной части неба  показался
слабый свет, подобный зареву какого-то бесцветного пожара, и вслед за  тем
появился белый тонкий серп убывающей луны. А следом,  как  бы  настигая  и
затопляя его своим сиянием, блеснули первые лучи  утренней  зари,  сначала
бледные, но потом с каждой минутой все ярче  разгоравшиеся  теплыми  алыми
красками. Ни один морлок не приблизился к нам; в эту ночь я даже не  видел
никого из них. С первым светом наступающего  дня  все  мои  ночные  страхи
стали казаться почти смешными. Я встал и  почувствовал,  что  моя  нога  в
башмаке без каблука распухла у лодыжки, пятка болела. Я сел на землю, снял
башмаки и отшвырнул их прочь.
   Разбудив Уину, я спустился с ней вниз. Мы вошли в лес, теперь зеленый и
приветливый, а не черный и зловещий, как ночью. Мы позавтракали плодами, а
потом встретили несколько прекрасных маленьких существ, которые смеялись и
танцевали на солнышке, как будто в мире никогда и не  существовало  ночей.
Но тут я снова вспомнил о том мясе, которое видел у морлоков.  Теперь  мне
стало окончательно ясно, что это было за мясо, и я от всей души пожалел  о
том слабом ручейке, который остался на земле от  некогда  могучего  потока
Человечества. Ясно, что  когда-то  давно,  века  назад,  пища  у  морлоков
иссякла. Возможно, что некоторое  время  они  питались  крысами  и  всякой
другой мерзостью. Даже и в наше время человек гораздо  менее  разборчив  в
пище, чем когда-то, - значительно менее разборчив, чем любая обезьяна. Его
предубеждение против человеческого  мяса  не  есть  глубоко  укоренившийся
инстинкт. И теперь вот что делали эти  бесчеловечные  потомки  людей!..  Я
постарался взглянуть на дело с научной точки  зрения.  Во  всяком  случае,
морлоки были менее  человекоподобны  и  более  далеки  от  нас,  чем  наши
предки-каннибалы,  жившие  три  или  четыре  тысячи  лет  назад.   А   тот
высокоразвитый ум, который сделал бы для нас людоедство  истинной  пыткой,
окончательно исчез. "О чем мне беспокоиться?  -  подумал  я.  -  Эти  элои
просто-напросто откормленный скот, который разводят и отбирают себе в пищу
муравьеподобные морлоки, - вероятно, они даже следят за  тем,  чтобы  элои
были хорошо откормлены..." А маленькая Уина тем временем  танцевала  около
меня.
   Я попытался подавить  отвращение,  заставляя  себя  думать,  что  такое
положение вещей - суровая кара за человеческий эгоизм. Люди хотели жить  в
роскоши  за  счет  тяжкого   труда   своих   собратьев   и   оправдывались
необходимостью,  а  теперь,  когда  настало  время,  та  же  необходимость
повернулась к ним своей  обратной  стороной.  Я  даже,  подобно  Карлейлю,
пытался возбудить в себе презрение к этой жалкой, упадочной  аристократии.
Но мне это не удалось. Как ни велико было их духовное падение, все же элои
сохранили в своей внешности слишком  много  человеческого,  и  я  невольно
сочувствовал им, разделяя с ними унижение и страх.
   Что мне делать, я еще не знал. Прежде всего я  хотел  найти  безопасное
убежище и раздобыть какое-нибудь металлическое или  каменное  оружие.  Это
было необходимо. Затем я надеялся найти средства для добывания огня, чтобы
иметь факел, так как знал, что это оружие было  самым  действенным  против
морлоков. А еще я хотел  сделать  какое-нибудь  приспособление  для  того,
чтобы выломать бронзовые двери в пьедестале Белого Сфинкса. Я  намеревался
сделать таран. Я был уверен, что если войду в  эти  двери,  неся  с  собой
факел, то найду там Машину Времени и смогу  вырваться  из  этого  ужасного
мира. Я не  думал,  чтобы  у  морлоков  хватило  сил  утащить  мою  Машину
куда-нибудь очень далеко. Уину  я  решил  взять  с  собой  в  наше  время.
Обдумывая все эти планы, я продолжал идти к тому  зданию,  которое  избрал
для своего жилища.



11. ЗЕЛЕНЫЙ ДВОРЕЦ

   Когда  около  полудня  мы  дошли  до  Зеленого  Дворца,  то  нашли  его
полуразрушенным и пустынным. В окнах  торчали  только  осколки  стекол,  а
большие куски зеленой облицовки отвалились от проржавевшего металлического
каркаса. Дворец стоял  на  высоком  травянистом  склоне,  и,  взглянув  на
северо-восток, я изумился, увидя большой  эстуарий,  или,  скорее,  бухту,
там, где, по моим соображениям, были наши Уондсворт и Бэттерси. И я  сразу
подумал,  -  что  же  произошло  или  происходит  теперь   с   существами,
населяющими морскую глубину, но долго раздумывать об этом не стал.
   Оказалось, что дворец был действительно сделан из фарфора, и вдоль  его
фасада тянулась надпись на каком-то незнакомом языке. Мне пришла в  голову
нелепая мысль, что Уина может помочь разобрать ее, но оказалось, что она и
понятия не имеет о письме. Она всегда казалась мне  более  человеком,  чем
была на самом деле, может быть, потому, что ее привязанность ко  мне  была
такой человеческой.
   За огромными поломанными  створчатыми  дверями,  которые  были  открыты
настежь, мы увидели вместо обычного зала длинную  галерею  с  целым  рядом
окон. С первого же взгляда я понял,  что  это  музей.  Паркетный  пол  был
покрыт густым слоем пыли, и такой же серый покров лежал на удивительных  и
разнообразных предметах, в беспорядке сваленных повсюду. Среди  прочего  я
увидел что-то странное и высохшее посреди  зала  -  несомненно,  это  была
нижняя часть огромного скелета. По форме его  ног  я  определил,  что  это
вымершее животное типа мегатерия. Рядом в густой пыли лежали его  череп  и
кости верхних конечностей, а в одном месте,  где  крыша  протекала,  часть
костей почти совершенно рассыпалась. Далее в галерее стоял огромный скелет
бронтозавра. Мое предположение, что это  музей,  подтвердилось.  По  бокам
галереи я нашел то, что принял сначала за покосившиеся полки, но, стерев с
них густой слой пыли, убедился, что это стеклянные витрины. Вероятно,  они
были герметически закупорены, судя по  некоторым  прекрасно  сохранившимся
экспонатам.
   Ясно, что мы  находились  среди  развалин  огромного  музея,  подобного
Южно-Кенсингтонскому, но относившегося к более  поздним  временам.  Здесь,
по-видимому,  был   палеонтологический   отдел,   обладавший   чудеснейшей
коллекцией  ископаемых,   однако   неизбежное   разрушение,   искусственно
остановленное  на  некоторое  время  и  утратившее  благодаря  уничтожению
бактерий и грибков девяносто девять сотых  своей  силы,  все  же  верно  и
медленно продолжало свою работу. То тут, то там находил я следы  посещения
музея маленьким народом: кое-где попадались редкие ископаемые, разломанные
ими на куски или нанизанные гирляндами на  тростник.  В  некоторых  местах
витрины были сорваны. И я решил,  что  это  сделали  морлоки.  Дверец  был
совершенно пуст. Густой слой пыли заглушал звук  наших  шагов.  Пока  я  с
изумлением  осматривался,  ко  мне  подошла  Уина,  которая  до  тех   пор
забавлялась тем, что катала морского ежа по наклонному стеклу витрины. Она
тихонько взяла меня за руку и встала рядом со мной.
   Я  был  так   изумлен   при   виде   этого   разрушающегося   памятника
интеллектуального периода существования человечества, что не подумал о той
пользе, какую отсюда мог бы для себя извлечь. Даже мысль о Машине вылетела
у меня на время из головы.
   Судя по размерам, Зеленый Дворец должен был заключать в себе не  только
палеонтологическую галерею: вероятно, тут были и  исторические  отделы,  а
может быть, даже библиотека. Для меня это было бы  неизмеримо  интереснее,
чем  геологическая  выставка  времен  упадка.  Принявшись  за   дальнейшие
исследования, я открыл вторую,  короткую,  галерею,  пересекавшую  первую.
По-видимому, это был Минералогический отдел, и вид куска серы  навел  меня
на мысль о порохе. Но я нигде не мог  отыскать  селитры  или  каких-нибудь
азотнокислых солей. Без сомнения, они разложились много столетий назад. Но
сера не выходила у меня из головы и натолкнула меня на целый  ряд  мыслей.
Все остальное здесь мало меня интересовало, хотя, в общем,  пожалуй,  этот
отдел сохранился лучше всего. Я не специалист по минералогии, и  потому  я
отправился дальше в  полуразрушенное  крыло  здания,  параллельное  первой
галерее, через которую я вошел. По-видимому, этот новый отдел был посвящен
естественной  истории,  но  все   в   нем   давным-давно   изменилось   до
неузнаваемости. Несколько съежившихся и  почерневших  остатков  того,  что
прежде было чучелом зверей, высохшие коконы в банках, когда-то наполненных
спиртом, темная пыль, оставшаяся от засушенных растений, - вот и все,  что
я здесь нашел. Я пожалел об этом; мне  было  бы  интересно  проследить  те
медленные терпеливые усилия,  благодаря  которым  была  достигнута  полная
победа над животным и растительным миром.  Оттуда  мы  попали  в  огромную
плохо освещенную галерею. Пол постепенно понижался, хотя и  под  небольшим
углом, от того конца, где мы стояли. С потолка через одинаковые промежутки
свешивались белые  шары;  некоторые  из  них  были  треснуты  или  разбиты
вдребезги, и у меня невольно явилась мысль,  что  это  помещение  когда-то
освещалось искусственным светом. Тут я  больше  чувствовал  себя  в  своей
среде, гак как по обе стороны от меня поднимались остовы  огромных  машин,
все сильно попорченные и многие даже поломанные; некоторые,  однако,  были
еще в сравнительной целости. Вы знаете, у меня  слабость  к  машинам;  мне
захотелось подольше  остаться  здесь,  тем  более  что  большая  часть  их
поразила меня новизной  и  непонятностью,  и  я  мог  строить  лишь  самые
неопределенные  догадки  относительно  целей,  которым  они  служили.  Мне
казалось, что если я разрешу эти загадки, то найду  могущественное  оружие
для борьбы с морлоками.
   Вдруг Уина прижалась ко мне. Это было так неожиданно, что я  вздрогнул.
Если бы не она,  я,  по  всей  вероятности,  не  обратил  бы  внимания  на
покатость пола. Тот конец галереи, откуда  я  вошел,  поднимался  довольно
высоко над землей и был освещен через немногие узкие окна. Но по мере того
как мы шли  дальше,  склон  холма  подступал  к  самым  окнам,  постепенно
заслоняя их, так что наконец осталось только  углубление,  как  в  Лондоне
перед полуподвалом, а в неширокую щель просачивалась  лишь  едва  заметная
полоска света. Я медленно шел вперед, с любопытством рассматривая  машины.
Это занятие совершенно поглотило меня, и поэтому я не заметил постепенного
ослабления света, пока наконец возрастающий страх Уины  не  привлек  моего
внимания. Я заметил тогда, что галерея уходит в непроглядную темноту.
   Остановившись в нерешительности и осмотревшись вокруг,  я  увидел,  что
слой пыли здесь был тоньше и местами лежал неровно. Еще дальше, в темноте,
на пыльном полу как будто виднелись небольшие узкие следы. При виде  их  я
вспомнил о близости морлоков. Я почувствовал, что  даром  теряю  время  на
осмотр машин, и спохватился, что уже перевалило далеко за полдень, а я все
еще не имею оружия, убежища и средств для добывания огня. Вдруг  далеко  в
глубине темной галереи я услышал тот же своеобразный шорох, те же странные
звуки, что и тогда в глубине колодца.
   Я взял Уину за руку. Но вдруг  мне  в  голову  пришла  новая  мысль,  я
оставил Уину и направился к машине, из которой торчал  рычаг,  вроде  тех,
какие употребляются на железнодорожных стрелках. Взобравшись на  подставку
и ухватившись обеими руками за рычаг, я всей своей тяжестью  навалился  на
него. Уина, оставшись одна, начала плакать. Я рассчитал  правильно:  рычаг
сломался после минутного усилия, и я вернулся к Уине  с  палицей  в  руке,
достаточно надежной  для  того,  чтобы  проломить  череп  любому  морлоку,
который повстречался бы на пути. А  мне  ужасно  хотелось  убить  хотя  бы
одного! Быть может,  вам  это  желание  убить  одного  из  наших  потомков
покажется бесчеловечным. Но к  этим  отвратительным  существам  невозможно
было относиться по-человечески.  Только  мое  нежелание  оставить  Уину  и
уверенность, что может  пострадать  Машина  Времени,  если  я  примусь  за
избиение морлоков, удержали  меня  от  попытки  тотчас  же  спуститься  по
галерее вниз и начать истребление копошившихся там тварей.
   И вот, держа палицу в правой руке, а левой обнимая  Уину,  я  вышел  из
этой галереи и направился в другую - с виду еще большую,  -  которую  я  с
первого  взгляда  принял  за  военную  часовню,   обвешанную   изорванными
знаменами. Но скоро в этих коричневых и черных лоскутьях,  которые  висели
по стенам, я узнал остатки истлевших книг. Они давным-давно рассыпались на
куски, на  них  не  осталось  даже  следов  букв.  Лишь  кое-где  валялись
покоробленные корешки  и  треснувшие  металлические  застежки,  достаточно
красноречиво  свидетельствовавшие  о  своем  прошлом  назначении.  Будь  я
писателем, возможно, при виде всего этого я пустился бы философствовать  о
тщете всякого честолюбия. Но так как я не  писатель,  меня  всего  сильнее
поразила потеря колоссального труда, о которой говорили эти мрачные  груды
истлевшей бумаги. Должен сознаться, впрочем, что в ту минуту я вспомнил  о
"Трудах философского общества" и о своих собственных семнадцати статьях по
оптике.
   П