ть реального от области
воображаемого. Мышление, именуемое нормальным, протекает в границах одной
и той же области, или референциальной рамки, или универсума дискурса; в
противоположность этому мышление шизофреников не подчиняется требованию
единственной референции" (Kasanin 1964, с. 119).
  Подобное нарушение границ наблюдается и в видениях наркоманов. Уоттс пишет
в самом начале своей работы: "Одно из главнейших суеверий заключается в
разделении тела и духа" (Watts 1962, с. 3). Любопытно, что та же
особенность наблюдается и у грудных детей; согласно Пиаже, "в начале
своего развития ребенок не различает психический и физический мир" (Piaget
1948). Подобный способ описания мира ребенка, очевидно, обусловлен
воззрениями взрослого человека, в котором два мира как раз различаются; в
действительности же перед нами симулякр детства, созданный взрослыми
людьми. Но именно это и происходит в фантастической литературе; в ней не
игнорируется граница между материей и духом, как это происходит, например,
в мифологическом мышлении, она всегда присутствует, давая повод для
постоянных трансгрессий. Готье писал: "Я перестал чувствовать свое тело,
связь материи с духом ослабла" (с. 204).
  Данный закон лежит в основе всех деформаций, привносимых фантастическим в
тематику данной группы. Укажем на некоторые его непосредственные
следствия. Так, возможна генерализация феномена метаморфозы, и человек
наделяется способностью к умножению. Все мы ощущаем себя как несколько
личностей, и наше ощущение может воплотиться в физическую реальность. В
"Аврелии" богиня обращается к рассказчику: "Я - та же, кто Мария, та же,
кто твоя мать, та же, кого под разными формами ты всегда любил" (с. 225).
В другом месте Нерваль пишет: "Ужасная мысль пришла мне в голову. "Человек
двойствен!" - сказал я себе. "Я чувствую в себе двух людей", написал один
из отцов церкви... В каждом человеке есть актер и зритель, тот, кто
говорит, и тот, кто отвечает" (с. 190-191). Умножение личности,
рассматриваемое буквально, есть непосредственное следствие возможности
перехода от материи к духу: каждый человек представляет себя в воображении
в виде нескольких личностей и может стать ими физически...
  Другое следствие того же принципа затрагивает еще более широкий круг
фактов: это стирание границы между субъектом и объектом. Согласно
традиционной схеме, человеческое существо - это субъект, вступающий в
отношения с другими людьми или с вещами, которые остаются внешними по
отношению к нему и имеют статус объекта. В фантастической литературе это
четкое различие стирается. Вот кто-то слушает музыку, но в один прекрасный
момент исчезает и производящий звуки музыкальный инструмент, внешний по
отношению к слушателю, и сам слушатель. Ср. у Готье: "Музыка пылающими
стрелами вонзалась мне в грудь и - странная вещь - скоро мне стало
казаться, что мелодия исходит из меня... Душа Вебера воплотилась в меня"
(с. 258). То же и у Нерваля: "Лежа на походной кровати, я слышал, как
солдаты разговаривали о незнакомце, задержанном ими, как и я. Его голос
слышался в той же зале. Вибрация этого голоса была так странна, что мне
казалось, будто он выходит из моей груди" (с. 160).
  Вот кто-то рассматривает предмет определенной формы и цвета, но граница
между предметом и наблюдателем исчезает. Снова обратимся к Готье:
"Созерцая какой-либо предмет, я через несколько минут чудесным образом
растворялся в нем и сам превращался в него" (с. 260).
  Исчезает необходимость в речевом общении для установления взаимопонимания
между двумя людьми - каждый может стать другим и узнать, что этот другой
думает. Рассказчик в "Аврелии" убеждается в этом при встрече со своим
дядей: "Он посадил меня рядом с собой, и между нами установилось какое-то
общение. Я не могу сказать, что я слышал его голос, но только, когда моя
мысль останавливалась на чем-нибудь, тотчас же смысл этот делался мне
ясен" (с. 166). И далее: "Ничего не спросив у моего вожатого, я внутренне
понял, что эти высоты, бывшие в то же время глубинами, были убежищем
первобытных обитателей горы" (с. 265). Поскольку субъект не отделен от
объекта, коммуникация осуществляется непосредственно, и весь мир
оказывается втянутым в сеть всеобщей коммуникации. Свою убежденность в
этом Нерваль выражает следующим образом: "Такая мысль привела меня к
другой мысли: у всех одушевленных существ составился общий огромный
заговор - восстановить мир в его первоначальной гармонии. Заговорщики
сообщались между собой с помощью магнетизма планет, и таким образом
неразрывная цепь соединяла вокруг земли души, преданные этому общему
заговору" (с. 231).
  Еще раз отметим близость этой тематической константы фантастической
литературы к одной из основных характеристик мира ребенка (точнее,
симулякра этого мира, созданного взрослыми). Пиаже пишет: "В начальной
точке умственного развития не существует абсолютно никакого различия между
я и внешним миром" (Piaget 1967, с. 20). То же верно и в отношении видений
наркоманов: "Организм и окружающий мир образуют единую и целостную схему
действия, в которой нет ни субъекта, ни объекта, ни агенса, ни пациенса"
(Watts 1962, с. 62). Ср. также: "Я начинаю ощущать, что мир находится
одновременно внутри моей головы и вне ее... Я не рассматриваю мир, я не
становлюсь перед ним; я познаю его в результате непрерывного процесса его
превращения в меня" (там же, с. 29). Не иначе обстоит дело и с
психическими больными; так, Гольдштейн пишет: "Он Физический мир и мир
духовный проникают друг в друга; как следствие, их фундаментальные
категории подвергаются модификации. Пространство и время
сверхъестественного мира в том виде, как они описываются в фантастических
произведениях данной группы, не являются обычным пространством и временем,
с которыми мы имеем дело в обыденной жизни. Кажется, что в этих
произведениях время приостанавливается, продлеваясь далеко за пределы
возможного. Так считает и рассказчик в "Аврелии": "Это был сигнал к
полному перевороту в мире Духов, которые не захотели признать новых
владетелей земли. Не знаю, сколько тысяч лет длилась эта борьба, которая
покрыла кровью нашу планету" (с. 183). Время является одной из главных тем
и "Клуба гашишистов". Рассказчик торопится, но движения его невероятно
замедленны: "Я с большим трудом встал и направился к двери гостиной. Дошел
я до нее очень нескоро: какая-то непонятная сила заставила меня делать три
шага вперед и один назад. По моему счету этот переход длился десять лет"
(с. 261). Затем он спускается вниз по ступеням, но лестница кажется ему
бесконечной. "Я достигну нижней площадки после страшного суда", - говорит
он (с. 261), а когда он, наконец, оказывается внизу, то заявляет: "Это
длилось, по моему счислению, тысячу лет" (с. 262). Ему нужно быть где-то в
одиннадцать часов, но ему говорят: "Тебе нипочем не успеть к одиннадцати
часам. Уже полторы тысячи лет прошло с тех пор, как ты вышел" (с.
262-263). В девятой главе новеллы повествуется о погребении времени;
знаменательно название главы: "Не верьте хронометрам". Рассказчику
объявляют: "Время умерло... Больше уже не будет ни годов, ни месяцев, ни
часов. Время умерло, и мы должны его похоронить. - Господи! - воскликнул
я, пораженный внезапной мыслью, - если времени больше не существует, когда
же будет одиннадцать часов?" (с. 263). Итак, мы снова убеждаемся в том,
что одна и та же метаморфоза наблюдается при наркотическом опьянении,
когда время кажется "приостановленным", и у психических больных, постоянно
живущих в настоящем и не имеющих представления ни о прошлом, ни о будущем.
  Подобным же образом трансформируется и пространство. Вот несколько
примеров, взятых из "Клуба гашишистов". Описание лестницы: "Один из ее
концов, казалось, вонзался в небо, другой низвергался в преисподнюю.
Подняв голову, я смутно видел, как нагромождались одна на другую
бесчисленные площадки, всходы, перила, точно для того, чтобы достигнуть
вершины башни Лилак; опуская же голову, я смутно различал пропасть
ступенек, вихрь спиралей, водоворот изгибов" (с. 261). Описание
внутреннего двора: "Расширившийся до размеров Марсова поля, этот двор
окружился за несколько часов гигантскими зданиями, которые вырисовывались
на горизонте кружевом шпилей, куполов, башен и пирамид, достойных Рима и
Вавилона" (с. 262).
  Мы не ставим себе целью давать исчерпывающее описание конкретного
произведения или даже одной темы; одно только пространство в произведениях
Нерваля потребовало бы обширного исследования. Нам важно указать на
основные характеристики мира, в котором происходят сверхъестественные
явления.
  Подведем итоги. Открытый нами принцип заключается в том, что существование
границы между материей и духом ставится под сомнение. Этот принцип лежит в
основе главных тем: особого рода причинность, пандетерминизм, умножение
личности, стирание границы между субъектом и объектом, наконец,
трансформация пространства и времени. Этот список не исчерпывающий, и все
же в нем перечислены основные составляющие тем фантастических
произведений, входящих в первую группу. Эти темы, по причинам, которые
будут изложены ниже, мы назвали темами Я. Во всяком случае, нам удалось,
как мы полагаем, выявить соответствие между фантастическом тематикой
данной группы и категориями, которыми следует пользоваться при описании
мира наркомана, душевнобольного или ребенка.
  Поэтому каждое слово следующего положения Пиаже применимо и к нашему
предмету исследования: "Четыре основных процесса характеризуют
интеллектуальную революцию, совершающуюся в первые два года жизни: это
выработка категорий объекта и пространства, каузальности и времени"
(Piaget 1967, с. 20).

  Можно по-иному охарактеризовать рассматриваемые темы, сказав, что в
основном они связаны со структурированием отношений между человеком и
миром; выражаясь терминами Фрейда, перед нами система восприятие -
сознание. Это сравнительно статическое отношение в том смысле, что оно
предполагает наличие не особых действий, а скорее определенной позиции;
речь идет о восприятии мира, а не о взаимодействии с ним. Важную роль
играет здесь термин восприятие; в произведениях данной тематической группы
постоянно присутствует проблематика восприятия, связанная, в частности, с
основным чувством - зрением ("пять чувств, которые на самом деле одно -
способность видеть", - говорил Луи Ламбер), поэтому все эти темы можно
назвать "темами взгляда".
  Взгляд - это слово позволяет нам немедленно оставить чересчур абстрактные
рассуждения и вновь обратиться к фантастическим рассказам. Нетрудно
обнаружить связь между перечисленными темами и темой взгляда в
фантастическом рассказе Гофмана "Принцесса Брамбилла". Тема этого
произведения - расщепление личности, ее раздвоение, и в более общем плане
соотношение между сном и реальностью, духом и материей. Знаменательным
образом любое появление элемента сверхъестественного сопровождается
введением элемента темы взгляда. Например, в мир чудесного можно
проникнуть с помощью очков и зеркала. Так, шарлатан Челионати, сообщив
публике о присутствии принцессы, вопрошает: "И сможете ли заметить
принцессу Брамбиллу, хотя б она стояла рядом с вами? Нет, вы не сможете
этого сделать, если не воспользуетесь очками, которые мудрый индийский маг
и волшебник Руффаимонте самолично шлифовал... - Тут шарлатан открыл ящик и
вынул целую груду большущих очков..." (с. 234). Только очки дают нам
возможность проникнуть в мир чудесного.
  Тем же свойством обладает и зеркало Это обстоятельство хорошо известно
"разуму", который отвергает чудеса, а потому и зеркало: "Некоторые
философы решительно советовали не смотреться в эту воду, ибо у человека,
увидевшего себя и мир опрокинутым, легко может закружиться голова" (с.
268); "многие теперь, глядясь в нее Говоря точнее, у Гофмана с миром
чудесного связан не сам взгляд, а символы непрямого, искаженного,
извращенного взгляда, каковыми являются очки и зеркало. Сам Джильо
противопоставляет два типа видения, равно как и их связи с миром
чудесного. Когда Челионати заявляет Джильо, что тот болен "хроническим
дуализмом", Джильо не приемлет это выражение из-за его "аллегоричности" и
так определяет свое состояние: "я страдаю только болезнью глаз, которую
нажил себе тем, что слишком рано начал носить очки" (с. 324). Когда мы
смотрим сквозь очки, то открываем иной мир, а наш нормальный взор
искажается; это расстройство сходно с недугом, причиняемым зеркалом:
"По-видимому, в моем хрусталике что-то сдвинулось, ибо, к сожалению, я
часто вижу все наоборот" (с. 324). Обычный взгляд открывает нам и обычный
мир, лишенный каких бы то ни было тайн, а косвенный взгляд представляет
собой единственный путь к чудесному. Но это преодоление видения, эта
трансгрессия взгляда, не является ли она в то же время его символом и как
бы самой лестной похвалой ему? Очки и зеркало становятся образом взгляда,
который отныне уже не является простым средством привязки глаза к некой
точке в пространстве, теперь это не чисто функциональный, прозрачный и
переходный взгляд. Эти предметы - в некотором смысле материализованный,
непрозрачный взгляд, квинтэссенция взгляда. Та же плодотворная
двусмысленность присутствует и в слове "визионер" "Принцесса Брамбилла" не
единственная сказка Гофмана, в которой доминирует тема взгляда: его
произведения буквально наводнены микроскопами, лорнетами, настоящими и
фальшивыми глазами и т. п. Впрочем, Гофман не единственный сказочник, чье
творчество позволяет нам установить связь рассматриваемой группы тем со
взглядом. Однако следует соблюдать осторожность в установлении подобного
рода параллелей: если в тексте появляются слова "взгляд", "видение",
"зеркало" и т. п., это еще не значит, что перед нами вариант "темы
взгляда". Кто считает именно так, тот придерживается мнения о том, что
каждая минимальная единица литературного дискурса имеет один единственный
определенный смысл, но именно такое мнение мы отвергаем.
  По крайней мере у Гофмана наблюдается совпадение между "темой взгляда" (в
том виде, в каком она фигурирует среди наших дескриптивных терминов) и
"образами взгляда", представленными в самом тексте; именно в этом
отношении его творчество является особенно показательным.
  Мы также убедились в том, что первую группу тем можно охарактеризовать
разными способами в зависимости от избранной точки зрения. Но прежде чем
выбрать тот или иной из этих способов или даже просто уточнить его,
необходимо рассмотреть другую группу тем.


  8. ТЕМЫ ТЫ

  Страница из "Луи Ломбера". - Сексуальное влечение, чистое и интенсивное. -
Дьявол и либидо. - Религия, целомудрие и мать. - Кровосмешение. -
Гомосексуализм. - Любовь больше, чем вдвоем. - Жестокость, доставляющая
или не доставляющая наслаждение. - Смерть: соседство и тождество с
желанием. - Некрофилия и вампиры - Сверхъестественное и идеальная любовь.
- "Другой" и бессознательное.
  В романе Бальзака "Луи Ламбер" представлено одно из самых глубоких
исследований тематики, названной нами "темы Я". В Луи Ламбере, как и в
рассказчике из новеллы "Аврелия", воплощены все принципы, вытекающие из
нашего анализа. Ламбер живет в мире идей, но идеи в нем становятся
ощутимыми; он исследует невидимое подобно тому, как другие исследуют
таинственный остров.
  В романе происходит событие, не разу не наблюдавшееся в произведениях,
отнесенных нами к предыдущей тематической группе. Луи Ламбер решает
жениться. Он влюблен отнюдь не в химеру, в воспоминание или в сновидение,
а в совершенно реальную женщину; мир физических наслаждений начинает
постепенно открываться его чувствам, которые до сих пор воспринимали лишь
невидимое. Сам Ламбер с трудом верит в это: "Подумать только! Наши
чувства, такие чистые, такие глубокие, превратятся в тысячи изысканных
ласк, о которых я мечтал. Твоя маленькая ножка скинет обувь для меня, ты
вся будешь моею!",- пишет он своей невесте (Balzac 1937, с. 436).
Рассказчик следующим образом характеризует столь неожиданную метаморфозу:
"Впрочем, случайно сохранившиеся письма свидетельствуют о его переходе от
чистого идеализма, в котором он пребывал, к самому острому сенсуализму"
(с. 441). За познанием духа последовало познание плоти.
  Неожиданно нагрянула беда: накануне свадьбы Луи Ламбер сошел с ума.
Сначала он впал в каталептическое состояние, затем в глубокую меланхолию,
непосредственной причиной которой, по-видимому, явилась тревожившая его
мысль о собственном бессилии. Врачи объявили его болезнь неизлечимой, и
Ламбер заперся в загородном дома; после нескольких лет молчания, апатии и
кратких мгновений умственного прозрения, он скончался. Почему события
развиваются так трагически? Рассказчик, друг Ламбера, пытается дать
несколько объяснений. "Экзальтация, обусловленная ожиданием величайшего
физического наслаждения, к тому же увеличенная целомудрием его тела и
мощью души, вполне могла вызвать этот кризис, результаты которого не более
известны, чем причина" (с. 440-441). Но, помимо психических и физических
причин, приводится еще одно объяснение, которое можно назвать почти
формальным: "Может быть, он увидел в удовольствиях супружеской жизни
препятствие для совершенствования своих внутренних чувств и для своего
полета сквозь духовные миры" (с. 443). Отсюда следует вывод, что мы должны
выбирать между удовлетворением внешних чувств и удовлетворением чувств
внутренних; желание удовлетворить и те и другие ведет к бесчинству
формального свойства, называемому безумием.
  Далее, описанный в романе формальный скандал сопровождается собственно
литературной трансгрессией, ибо в одном и том же тексте сополагаются две
несовместимые темы. Основываясь на их несовместимости, мы можем обосновать
различие между двумя тематическими сетками, т. е. между сеткой, уже
знакомой нам под названием "темы Я", и другой сеткой, в которой в данном
случае мы обнаруживаем присутствие сексуального момента; назовем ее "темы
Ты". Между прочим, ту же несовместимость выявил и Готье в "Клубе
гашишистов": "Ничего материального не примешивалось к этому экстазу,
никакое земное желание не омрачало его чистоты. Впрочем, сама любовь чужда
дивному состоянию: гашишист Ромео забыл бы Джульетту... я должен
сознаться: прекраснейшая дочь Вероны на заставит гашишиста даже
пошевельнуться" (с. 259).
  Итак, существует некая тема, которую никогда нельзя обнаружить в
произведениях, содержащих в чистом виде тематическую сетку Я, но которая
постоянно наличествует в других произведениях фантастического жанра.
Присутствие или отсутствие этой темы дает нам формальный критерий для
выделения в рамках фантастической литературы двух полей, каждое из которых
состоит из значительного числа тематических элементов.

  "Луи Ламбер" и "Клуб гашишистов", в которых на первом плане находится
тематика Я, дают как бы внешнее, полое определение новой темы - темы
сексуальности. Если мы теперь обратимся к произведениям второй
тематической сетки, то сможем проследить эту тему во всех ее
разветвлениях. Сексуальное влечение, описываемое в этих произведениях,
может достигать невиданной силы; речь идет не о каком-то переживании в
числе прочих, а о самом существенном в жизни. Об этом свидетельствует опыт
священника Ромуальда во "Влюбленной покойнице": "Из-за того, что я однажды
взглянул на женщину, из-за этого на первый взгляд незначительного промаха
меня в течение многих лет мучили страсти самого низкого свойства, и я
потерял покой на всю жизнь" (с. 94); "Никогда не смотрите на женщину,
всегда ходите с опущенным взором, ибо, сколь бы целомудренны и безмятежны
вы ни были, достаточно одного мгновения, и вы погибли" (с. 117).
  Сексуальное влечение играет чрезвычайно важную роль в жизни героя. Может
быть, лучшим примером в этом смысле является "Монах" Льюиса, сохраняющий
свою актуальность прежде всего по причине захватывающих описаний желания.
Сначала монах Амбросио подвергается искушению со стороны Матильды: "И она
подняла руку, словно готовясь поразить себя. Глаза монаха с ужасом следил