азмерами  корня. Их клетки оказались заметно более крупными -
    они  сохранили  свойство  той  части корня, из которой их взял Петренко.
    Это  было  только  начало.  Предстояла  дальнейшая, напряженная, упорная
    работа - кропотливый, тяжелый труд исследователя-селекционера.

    Несмотря   на   укрупненные   размеры,  растения,  полученные  Григорием
    Степановичем,   не   отличались   высокой   каучуконосностыо.  Увеличить
    накопление  каучука - было третьей, самой трудной задачей. На протяжении
    последних  двух  лет  Петренко  пытался  повлиять на процесс образования
    драгоценного  сока в корнях кок-сагыза. Оп был уверен, что, направляя по
    своему  плану обмен веществ растения, изменяя состав солей в почве, рано
    или   поздно   он   добьется  результата.  Шли  недели  и  месяцы.  Были
    перепробованы  сотни удобрительных смесей. И неизменно, каждый вечер, на
    его вопросительный взгляд - Женя Самай отвечала, сочувственно улыбаясь:

    - Все то же... Десять, одиннадцать, двенадцать процентов.

    Наступила  пора  что-то  предпринимать. Он шел на свой участок, чтобы на
    месте  обдумать  план  дальнейших  опытов.  Вид  растений,  знакомые  до
    мельчайших   подробностей:  узкие,  длинные  пластинки  листьев,  стебли
    цветочных  корзинок,  сладковатый  их  запах,  -  все это способствовало
    работе  мысли,  помогало  сосредоточиться.  Он  помнил  и  глубоко ценил
    указание великого преобразователя природы - Мичурина:

    "Нужно  быть глубоко наблюдательным. как могут быть наблюдательны только
    люди,  жизнь  которых составляет одно целое с природой." В поле Петренко
    проводил  большую  часть  своего времени, оставаясь в лаборатории только
    для самых необходимых работ.

    -  На  что-то  нужно  решиться! - сказал он вслух. И сейчас же, словно в
    ответ на свои слова, он услышал знакомый голос:

    - Григорий Степанович, добрый вечер!

    Петренко  поднял  голову,  обернулся.  В тридцати шагах от дороги, среди
    зеленых  рядов  кок-сагыза, стоял директор. Его загорелое лицо разрезала
    белизна  зубов,  раскрытых  в  широкой  улыбке.  Он  возбужденно замахал
    рукой,  подзывая  к  себе Петренко. Задержка была досадна, но неизбежна.
    Григорий  Степанович свернул с дороги и зашагал по междурядьям, стараясь
    не наступать на листья.

    -  Привет!  -  сказал  он  спокойно,  останавливаясь  в  двух  шагах  от
    директора  и  разглядывая  его  улыбающееся  лицо.  - Можно поздравить с
    каким-нибудь достижением, Анатолий Петрович?

    Директор  посмотрел  на  него  с  торжествующим  видом,  откинув тыльной
    стороной испачканной в земле руки свою белую фуражку на затылок.

    - Ну? - вопросительно сказал Петренко.

    Анатолий  Петрович нагнулся. Мелкие комья земли разлетелись or растения,
    встряхнутого его маленькой рукой.

    - Посмотрите! - он протянул Григорию Счепановичу куст кок-сагыза.

    Петренко бережно принял растение в руку, взвесил на ладони.

    -  Граммов  сто?  -  спросил  он, тщательно разбирая корни, свисающие от
    листвы длинными белыми шнурами.

    -  Я  думаю,  больше,  -  ответил с оттенком самодовольства директор, не
    отводя  глаз  от  растения,  словно  беспокоясь за его целость в крепких
    руках Петренко.

    - Неплохо! - сказал Григорий Степанович, возвращая корень.

    Анатолий   Петрович   взял  растение,  положил  машинально  на  землю  и
    несколько  озадаченно  посмотрел  на  Петренко.  Видимо, он ожидал более
    бурной реакции своего собеседника.

    -  Так ведь, это же... тетраплоид! - воскликнул он наконец, не сдерживая
    своего возбуждения.

    - Я так и думал, - с тем же невозмутимым спокойствием ответил Петренко.

    - Ну, и что же вы скажете?

    -  А  то,  что  говорил  вам  всегда.  Вы верите, что воздействием таких
    веществ,  как колхицин и другие яды, можно сразу создавать наследственно
    закрепленные сорта растений...

    -  А  как  же  иначе?  - перебил его директор с раздражением. - Колхицин
    действует   на   делящуюся   клетку...   Задерживает   деление.  Аппарат
    наследственности  - хромосомы, вместо того, чтобы распределиться по двум
    клеткам,    остаются    в   одной...   Мы   получаем   двойной   аппарат
    наследственности...

    -  Какой  там  аппарат  наследственности,  -  махнул  рукой  Петренко. -
    Дайте-ка,  -  протянул  он руку Анатолию Петровичу. - Нет, нет, не то...
    Дайте лопатку.

    Он  нагнулся  к  зелени  кустов  кок-сагыза,  быстро воткнул лопатку под
    первое  попавшееся  растение, отвалил пласт земли и поднялся, встряхивая
    выкопанный кустик.

    - А это, - спросил он, расправляя тонкие хвостики корня, - тоже тетраплоид?

    -  Позвольте,  позвольте, - заторопился Анатолий Петрович, - вам попался
    неудачный экземпляр. Вот я вам сейчас...

    Он потянулся к лопатке, но Петренко остановил его движение.

    -  Да  не стоит беспокоиться, - сказал он улыбаясь. - Я верю и знаю, что
    здесь,  - он обвел лопаткой в воздухе полукруг над участком, - имеются и
    чахлые  и  мощные  корни.  Жизненные  условия,  вот  что создает природу
    организмов.  А  ваш  аппарат  наследственности  здесь  решительно не при
    чем... По той простой причине, что его в природе нет.

    - А что же есть? - резко спросил директор.

    -  Есть  живые организмы, к кроме живого тела со всеми его свойствами, в
    них  ничего  нет.  Любая частица живого тела обладает наследственностью,
    или,  что  то же самое, отличается от других своей природой. И управлять
    наследственностью,   изменять   природу   растений  можно  только  через
    посредство внешних условий.

    -  Но,  простите,  -  хмуро  возразил  директор.  - Я ведь тоже действую
    внешними условиями.

    -  Ничего  себе  внешнее  условие!  - усмехнулся Петренко. - Этак и удар
    дубины  можно  считать  внешним условием. Речь идет об условиях, которые
    воспринимаются  организмом  через  развитие.  Да нет, Анатолий Петрович,
    нам с вами не договориться. Я пошел...

    Он аккуратно воткнул лопатку в землю и зашагал по междурядьям.

    - А я все-таки докажу вам, что я прав, - крикнул ему вслед директор.

    -  Желаю  удачи!  -  сказал через плечо Петренко останавливаясь. - Пусть
    ваш  тетраплоид окажется лучшим из всех форм кок-сагыза! Производству от
    этого будет только польза.

    Он кивнул головой Анатолию Петровичу и вышел на дорогу.

    ПЕТРЕНКО   остановился   у  своих  делянок,  недовольный,  раздраженный.
    Разговоры  с  директором на темы о наследственности, о переделке природы
    растений   всегда  вызывали  в  нем  смутное  ощущение  какой-то  стены,
    какого-то  непроницаемого  занавеса,  сквозь  который  не проходят слова
    убеждения.  Затхлая  академическая ученость, прочно замкнувшаяся в своей
    ограниченности,  словно  теряла  слух,  когда  раздавался  голос  опыта,
    практики.   Петренко  недоумевал,  как  можно  было  не  понимать  и  не
    принимать   в  расчет  при  выведении  новых  сортов  растений  могучего
    действия  внешних  условий  -  света,  температуры,  влажности,  состава
    почвы.  В  его  сознании  не  укладывалась  мысль,  что  изменения живых
    существ,  вызываемые  этими  условиями, - это одно, а наследственность -
    другое.  Так  думал директор станции Мирович. И как ни старался Петренко
    поколебать  эти  его  воззрения,  Анатолий  Петрович оставался при своем
    убеждении.

    Оно   росло  и  укреплялось  долгими  годами  работы  над  растительными
    организмами  в  тиши  лабораторий,  теплиц  и  вегетационных  домиков...
    Мирович  был  физиологом  растений и смотрел на практиков-растениеводов,
    воспитанников   Тимирязевской  академии,  с  недосягаемых  высот  своего
    университетского   образования.   Оно  подавляло  его  самого  и  мешало
    критически  относиться  к  необозримому потоку необычных новостей, щедро
    льющихся  со  страниц  иностранных журналов. В большую заслугу себе, как
    директору  станции,  Мирович  ставил  то, что ему удалось подписаться на
    множество зарубежных изданий.

    Вечерами,  поднимая голову от микроскопа, Петренко бросал взгляд на окно
    директорского  кабинета.  И неизменно видел одну и ту же картину: лампу,
    горящую  на  столе, развернутую тетрадь журнала и голову Мировича в тени
    зеленого  абажура.  Директор  читал.  А  наутро  являлся  в  лабораторию
    Григория Степановича с новыми подкреплениями своих воззрений.

    Спорить  было  бесполезно.  Петренко  мог  только удивляться, как живучи
    представления,  рожденные  более  полувека  назад  без  всякой  основы и
    выросшие  в  полном  отрыве  от  животворных  сил практики и все более и
    более расходящиеся с данными лабораторного эксперимента.

    Знакомство  с  этими  представлениями  Петренко  получил  еще  на первых
    курсах  Тимирязевки.  Вчерашнему  колхознику,  привыкшему  к  бережному,
    заботливому   уходу  за  основой  колхозного  благополучия  -  семенными
    полями,  -  были  странны  и непонятны законы, утверждающие, что никакой
    уход  не  в  состоянии  изменить наследственность, заключенную в семени.
    Петренко   ломал   голову   над  правилами,  утверждающими,  что  и  при
    скрещивании  растений наследственность не меняется, таится до следующего
    скрещивания  в  особых  частицах  тела  и проявляется только в следующих
    поколениях,  когда  вдруг  во  внуках выступают неизменные черты дедов и
    бабок. Это называлось "расщеплением признаков".

    Наследственность   в   этих   книгах   изображалась  крупинками  особого
    вещества,  необычайной  стойкости  и  неизменности. Вещество менялось не
    более  одного  раза  в  пять  тысяч лет. А изменения животных и растений
    достигались  бесчисленными  комбинациями  в  этих  неизменных крупинках.
    Петренко  чувствовал,  что  он  словно  глупеет  от  этой науки, которая
    вместо  власти  над природой сообщала ему бессилие и беспомощность перед
    ее косностью.

    Откровение  пришло  совершенно неожиданно. Он уже переходил на четвертый
    курс,  когда  в  руки ему попался скромно изданный томик работ Мичурина.
    Петренко   не  пошел  на  лекции,  пропустил  все  занятия,  просидел  в
    общежитии весь день, опомнившись только поздней ночью.

    Он  читал,  забыв  обо  всем,  глотая  страницу  за  страницей.  Ему  не
    приходило  в  голову  записывать,  конспектировать.  Это  было не нужно.
    Смысл   прочитанного   ложился   в   сознании   как   нечто  само  собой
    разумеющееся,   давно  знакомое  и  понятное,  словно  рожденное  в  его
    собственной  голове.  Только  в  одном  месте он задержался, пораженный.
    Пошарил  рукой,  достал  не глядя карандаш. Записал запомнившиеся на всю
    жизнь слова:

    "Мы  должны  уничтожить  время  и  вызвать  в  жизнь  существа будущего,
    которым  для  своего появления надо было прождать века... века медленной
    эволюции".

    Сейчас, обходя свои делянки, он вспомнил эти слова Мичурина.

    -  Именно  так,  - сказал Петренко. - Мы должны вызвать в жизнь существа
    будущего.

    Его  глаза  сузились, когда он посмотрел на своих питомцев. Мощные кусты
    кок-сагыза  огромными размахами полуметровых листьев перекрывали широкие
    междурядья.   Пожелтевшие   стебли   с  закрывшимися  корзинками  цветов
    поднимались   выше  колен.  Да,  несомненно,  растения  были  существами
    будущего,   пришельцами   из  тумана  грядущих  тысячелетий.  Секундомер
    ускорил время и вызвал их в жизнь.

    -   Много  бы  я  сделал,  если  бы  руководствовался  вашей  наукой,  -
    пробормотал  Петренко,  вспомнив  свой разговор с директором и сейчас же
    забыв о нем.

    Он  опустился  на корточки над одним из кустов. Земля была влажная, едва
    успевшая  уплотниться  после полива. Петренко ощупал корень. Пожалуй, до
    весны рост растений прекратился. Можно копать.

    Он  поднялся,  обуреваемый сомнениями. Эти кусты были его гордостью, его
    будущей  славой.  Три  года  вел  он  отбор  самых  могучих  растений, -
    потомков  тех, что он вывел из черенков с укрепленными клетками. Признак
    поддался  отбору.  С каждым поколением увеличивались клетки и скорее шел
    рост,  крупнее  становилось  все  растение,  -  корень,  листья,  цветы,
    семена. Здесь находилась самая лучшая группа, над чем он бился все лето.

    Все   было   обдумано,   все  принято  во  внимание.  Последний  вариант
    удобрительной     смеси     предусматривал     обязательное    повышение
    каучуконосности.  Если...  если  не было ошибки в заключениях о том, чем
    обусловлено  это  свойство. Все лето из головы Петренко не выходила одна
    беспокойная  мысль  -  о  возможной  ошибке.  Он  представлял  себе  - с
    поразительной    ясностью,   точно   рассматривал   разрез   корня   под
    микроскопом,  - как под влиянием соков, текущих по сосудам и поднимающих
    из  почвы  незримые  молекулы  солей,  возникают капельки чудесной белой
    жидкости  -  будущего  каучука.  Капельки растут, сливаются, переполняют
    сосуды... И вдруг сомнение словно обжигало мозг. А может быть, нет?

    Петренко  был  достаточно  опытным  экспериментатором, чтобы гнать такие
    сомнения,  не задумываясь. Но никаких новых вариантов опытов в голову не
    приходило.  Было ясно: если в этой группе каучуконосность не повысилась,
    -    значит,    предпосылки   были   ошибочны.   Этим   путем   изменить
    каучуконосность нельзя.

    "Может  быть,  на этом остановиться? - подумал Петренко. - Такие размеры
    - совершенно достаточное свойство хорошего сорта."

    И  сейчас  же замотал головой, отгоняя малодушную мысль. Была поставлена
    задача   -  создать  сорт,  навсегда  решающий  проблему  отечественного
    каучука.   И   если  полученные  растения  при  крупных  размерах  будут
    отличаться низкой каучуконосностыо, задачу разрешенной считать нельзя.

    Петренко  решительно  наклонился,  достал лежащую в одном из междурядьев
    лопату.  Бережно  разобрал  листья,  раздвинул,  освобождая голую землю,
    аккуратно  поставил  лопату,  вонзил  глубоко  в почву, наваливаясь всем
    телом, и вывернул огромный пласт вместе с корнем кок-сагыза.

    Руки  его  дрожали, когда он старательно счищал землю, освобождая мелкие
    корешки,  отходящие  от  главного  корня.  Он  взвесил  растение в руке.
    Четыреста   граммов!   Пожалуй,   больше.  Ему  было  трудно  сдерживать
    возбуждение.  Он бросил растение на землю, вытер внезапно вспотевший лоб
    и  снова навалился на лопату. Быстро подобрал корень, встряхнул, очистил
    от  земли.  Этот  был  не  меньше.  Еще. Еще... Было ясно, - корни таких
    размеров он вырастил впервые.

    С   десятком  корней  подмышкой  Петренко  почти  бегом  возвращался  на
    станцию.  Солнце  зашло,  и  быстро  сгущались  сумерки.  Он  никого  не
    встретил.  Ворвался  в лабораторию. Зажег свет. Бережно сложил свою ношу
    на стол.

    Сполоснув  руки,  он  бросился  к  весам.  Установил  их,  чувствуя  все
    возрастающее волнение.

    "Спокойно,  спокойно,  Григорий",  -  говорил он себе, подкручивая винт,
    чтобы  уравновесить  весы. Взял первый попавшийся под руку куст, обрезал
    листву,  положил  корни  на  площадку весов. Стрелка резко скользнула по
    циферблату  вправо.  510... 420.. "А черт! - пробормотал он, придерживая
    площадку  рукой.  -  Четыреста  сорок пять", - прошептал он в изумлении.
    Цифра  его ошеломила. Он взял другой экземпляр. В корне оказалось триста
    восемьдесят  граммов.  Третий  -  четыреста  десять.  Он не отрывался от
    весов, пока не снял с площадки последнее растение.

    От  трехсот  до  четырехсот  пятидесяти  граммов  - таков был вес корней
    созданной  им  формы кок-сагыза. Это уже было неплохо. Но не все. Теперь
    надо было ждать, что даст анализ.

    Особой  спешки  в этом деле можно было не проявлять. Женя Самай, ушедшая
    в  горы с Павлом Березовым, ожидалась еще вчера. Она вернется, вероятно,
    не  позже  этой  ночи.  Но ждать не было сил, да и разрядить возбуждение
    могла  только  работа.  Петренко  снял  пиджак,  засучил  рукава и понес
    драгоценные корни в химическую лабораторию.

    ...Была  глубокая  ночь, когда он заканчивал последнюю операцию. В трубу
    вытяжного  шкафа  поднимались  последние миллиграммы бензина. На стенках
    стеклянных  колб застыли тонкие желтоватые пленки каучука. Петренко снял
    сосуды  с  водяной  бани,  охладил,  поставил  первую  колбу на весы. Он
    нарочно не стал производить расчетов, пока не закончил всех взвешиваний.

    В  глубине сознания разливалась едкая горечь сомнений. Он снял последнюю
    колбу Записал цифры. Забрал свои корни и отправился к себе в лабораторию.

    Возбуждение  уже  покинуло  его. По общему весу колб он догадывался, что
    каучука в корнях было немного. Это свойство, очевидно, изменить не удалось.

    Он  сделал первый расчет. Острие карандаша сломалось на последней цифре.
    10  и  5  десятых  процента.  Это  было  обидно  мало.  Но  ошибки он не
    допустил. Цифра не вызывала сомнений.

    Он  закурил  трубку. Очинил карандаш. Вычислил цифры для второго корня -
    10  и  4  Он  не  разогнулся,  пока не закончил последнего расчета. Ни в
    одном корне содержание каучука не превышало 10 и 5 десятых процента.

    Петренко  откинулся  на  спинку  стула.  Окно директорского кабинета еще
    светилось.  Сквозь  стекло виднелась голова, наклонившаяся над раскрытой
    тетрадью журнала.

    -  Ничем перед вами похвастаться не могу, уважаемый Анатолий Петрович, -
    сказал Петренко и встал.

    Итак,  третья задача в его плане пока еще осталась нерешенной. И никаких
    намеков на ее разрешение не возникало. Очевидно, выбранный путь был ложен.

    Петренко  ходил  взад  и вперед по лаборатории и думал. Предстояла новая
    атака  на  косность живого вещества. Его требовалось изменить. Для этого
    имелось  одно  средство  -  вновь  расшатать  наследственность растения,
    сделать ее нестойкой, податливой к внешним воздействиям.

    -  Все  это так, - бормотал Петренко, в раздумии поглаживая жесткие усы.
    - Расшатать, верно, но чем? Чем?

    Он остановился посреди комнаты, напрягая мысль.

    -  Конечно,  самое верное средство - скрещивание, - сказал он убежденно.
    -  С  формой,  взятой  откуда-нибудь издалека. Но где взять вторую такую
    форму? Та, что у меня, - это же единственная на земном шаре.

    Он тщательно выбил трубку и снова набил ее табаком.

    -  А  чтобы вывести подобное растение где-нибудь в другом месте, скажем,
    на Украине, - размышлял он, - для этого потребуется минимум три года.

    Он  зажег  спичку,  посмотрел  рассеянно  на  ее  пламя. Спичка медленно
    разгорелась и погасла.

    -  Да,  - пробормотал он, дуя на обожженные пальцы. - Как это мне раньше
    не пришло в голову?

    Петренко  швырнул  трубку  на  стол и снова зашагал по комнате. Внезапно
    глухо  прозвучал  стук  хлопнувшей  двери.  Раздались  шаги  и негромкие
    голоса в коридоре.

    - Войдите! - сказал Петренко на стук в дверь.

    Из  черноты  коридора  показалось  лицо  Павла - усталое, измученное, со
    впалыми  глазами. Он на мгновенье задержался на пороге, щурясь от яркого
    света лампы.

    - Привет! - сказал он отрывисто и вошел в комнату.

    За  ним  показались фигуры Жени Самай и Бориса Карцева. Их лица выражали
    предельное утомление.

    - Фу! - воскликнула Женя и сбросила рюкзак. - Скажите мне, дома я или нет?

    Она попыталась улыбнуться, но губы ее задрожали. Петренко бросился к ней.

    -  Садитесь,  садитесь,  - сказал он, подводя ее к стулу. - Ну как можно