ете себя очень неосторожно, дон Румата.  Я  все  это
время так волновался за вас... Вы такой  дуэлянт,  вы  такой  задира!  Сто
двадцать шесть дуэлей за пять лет! И ни одного убитого... В  конце  концов
из этого могли сделать выводы. Я, например, сделал. И не  только  я.  Этой
ночью, например, брат Аба - нехорошо говорить дурно о покойниках,  но  это
был очень жестокий человек, я его терпел с трудом, признаться... Так  вот,
брат Аба выделил для вашего ареста не самых умелых бойцов, а самых толстых
и сильных.  И  он  оказался  прав.  Несколько  вывихнутых  рук,  несколько
отдавленных шей, выбитые зубы не в счет... и вот вы здесь! А  ведь  вы  не
могли не знать, что деретесь за свою жизнь.  Вы  мастер.  Вы,  несомненно,
лучший меч Империи. Вы, несомненно, продали душу дьяволу, ибо только в аду
можно научиться этим невероятным, сказочным  приемам  боя.  Я  готов  даже
допустить, что это умение было дано вам с условием не убивать. Хотя трудно
представить, зачем дьяволу понадобилось такое условие.  Но  пусть  в  этом
разбираются наши схоласты...
     Тонкий поросячий визг прервал его. Он недовольно посмотрел на лиловые
портьеры. За портьерами дрались. Слышались глухие удары,  визг:  "Пустите!
Пустите!" - и еще какие-то хриплые голоса, ругань, возгласы на  непонятном
наречии. Потом портьера с треском оборвалась и упала. В кабинет ввалился и
рухнул  на  четвереньки  какой-то  человек,  плешивый,   с   окровавленным
подбородком, с  дико  вытаращенными  глазами.  Из-за  портьеры  высунулись
огромные лапы, схватили человека за ноги и поволокли обратно. Румата узнал
его: это был Будах. Он дико кричал:
     - Обманули!.. Обманули!.. Это же был яд! За что?..
     Его утащили в темноту. Кто-то в черном  быстро  подхватил  и  повесил
портьеру. В наступившей тишине из-за  портьер  послышались  отвратительные
звуки - кого-то рвало. Румата понял.
     - Где Будах? - спросил он резко.
     - Как видите, с ним случилось какое-то несчастье, - ответил дон Рэба,
но было заметно, что он растерялся.
     - Не морочьте мне голову, - сказал Румата. - Где Будах?
     - Ах, дон  Румата,  -  сказал  дон  Рэба,  качая  головой.  Он  сразу
оправился. - На что вам Будах? Он что, ваш родственник? Ведь вы  его  даже
никогда не видели.
     - Слушайте, Рэба! - сказал Румата бешено. - Я с вами не шучу! Если  с
Будахом что-нибудь случится, вы подохнете, как собака. Я раздавлю вас.
     - Не успеете, - быстро сказал дон Рэба. Он был очень бледен.
     - Вы дурак, Рэба. Вы опытный интриган, но  вы  ничего  не  понимаете.
Никогда в жизни вы еще не брались за такую опасную игру, как сейчас. И  вы
даже не подозреваете об этом.
     Дон Рэба сжался за столом, глазки его  горели,  как  угольки.  Румата
чувствовал, что сам он тоже никогда еще не был так близок к гибели.  Карты
раскрывались. Решалось, кому быть хозяином в этой игре.  Румата  напрягся,
готовясь прыгнуть. Никакое оружие - ни  копье,  ни  стрела  -  не  убивает
мгновенно.  Эта  мысль  отчетливо  проступила  на  физиономии  дона  Рэбы.
Геморроидальный старик хотел жить.
     - Ну  что  вы,  в  самом  деле,  -  сказал  он  плаксиво.  -  Сидели,
разговаривали... Да жив ваш Будах, успокойтесь, жив и здоров. Он меня  еще
лечить будет. Не надо горячиться.
     - Где Будах?
     - В Веселой Башне.
     - Он мне нужен.
     - Мне он тоже нужен, дон Румата.
     - Слушайте, Рэба, - сказал Румата, - не сердите меня.  И  перестаньте
притворяться. Вы же меня боитесь. И правильно делаете.  Будах  принадлежит
мне, понимаете? Мне!
     Теперь они оба  стояли.  Рэба  был  страшен.  Он  посинел,  губы  его
судорожно дергались, он что-то бормотал, брызгая слюной.
     - Мальчишка! - прошипел он. - Я никого не боюсь! Это я могу раздавить
тебя, как пиявку!
     Он вдруг  повернулся  и  рванул  гобелен,  висевший  за  его  спиной.
Открылось широкое окно.
     - Смотри!
     Румата подошел к окну. Оно выходило на  площадь  перед  дворцом.  Уже
занималась заря.  В  серое  небо  поднимались  дымы  пожаров.  На  площади
валялись трупы. А в центре ее чернел ровный  неподвижный  квадрат.  Румата
вгляделся. Это были всадники, стоящие в неправдоподобно  точном  строю,  в
длинных черных плащах, в черных  клобуках,  скрывающих  глаза,  с  черными
треугольными щитами на левой руке и с длинными пиками в правой.
     - Пр-рошу! - сказал дон Рэба лязгающим голосом.  Он  весь  трясся.  -
Смиренные дети господа нашего, конница Святого Ордена. Высадились  сегодня
ночью  в  Арканарском  порту  для  подавления  варварского  бунта   ночных
оборванцев Ваги Колеса вкупе  с  возомнившими  о  себе  лавочниками!  Бунт
подавлен. Святой Орден  владеет  городом  и  страной,  отныне  Арканарской
областью Ордена...
     Румата невольно почесал в затылке. Вот это да, подумал  он.  Так  вот
для кого мостили дорогу несчастные лавочники. Вот это провокация! Дон Рэба
торжествующе скалил зубы.
     - Мы еще не знакомы, - тем  же  лязгающим  голосом  продолжал  он.  -
Позвольте представиться: наместник Святого Ордена в  Арканарской  области,
епископ и боевой магистр раб божий Рэба!
     А ведь можно было догадаться,  думал  Румата.  Там,  где  торжествует
серость к власти всегда приходят черные.  Эх,  историки,  хвостом  вас  по
голове... Но он заложил руки за спину и покачался с носков на пятку.
     - Сейчас я устал, - сказал он брезгливо.  -  Я  хочу  спать.  Я  хочу
помыться в горячей воде и смыть с себя кровь и  слюни  ваших  головорезов.
Завтра... точнее, сегодня... скажем, через час после восхода,  я  зайду  в
вашу канцелярию. Приказ на освобождение Будаха должен быть готов  к  этому
времени.
     - Их двадцать тысяч! - крикнул дон Рэба, указывая рукой в окно.
     Румата поморщился.
     - Немного тише, пожалуйста, - сказал  он.  -  И  запомните,  Рэба:  я
отлично знаю, что никакой вы не епископ. Я вижу вас  насквозь.  Вы  просто
грязный предатель и неумелый дешевый интриган... - Дон Рэба облизнул губы,
глаза его  остекленели.  Румата  продолжал:  -  Я  беспощаден.  За  каждую
подлость по отношению ко мне или к моим друзьям вы ответите головой. Я вас
ненавижу, учтите это. Я согласен вас терпеть, но  вам  придется  научиться
вовремя убираться с моей дороги. Вы поняли меня?
     Дон Рэба торопливо сказал, просительно улыбаясь:
     - Я хочу одного. Я хочу, чтобы вы были при мне, дон Румата. Я не могу
вас убить. Не знаю, почему, но не могу.
     - Боитесь, - сказал Румата.
     - Ну и боюсь, - согласился дон Рэба. - Может быть, вы  дьявол.  Может
быть, сын бога. Кто вас знает? А может быть, вы человек из  могущественных
заморских стран: говорят, есть такие... Я  даже  не  пытаюсь  заглянуть  в
пропасть, которая вас извергла. У меня кружится голова, и я чувствую,  что
впадаю в ересь. Но я тоже могу убить вас. В любую минуту. Сейчас.  Завтра.
Вчера. Это вы понимаете?
     - Это меня не интересует, - сказал Румата.
     - А что же? Что вас интересует?
     - А меня ничто не интересует, - сказал Румата. - Я развлекаюсь. Я  не
дьявол и не бог, я кавалер Румата Эсторский, веселый благородный дворянин,
обремененный капризами и предрассудками и  привыкший  к  свободе  во  всех
отношениях. Запомнили?
     Дон Рэба уже пришел в себя. Он утерся платочком и приятно улыбнулся.
     - Я ценю ваше упорство, -  сказал  он.  -  В  конце  концов  вы  тоже
стремитесь к каким-то идеалам. И я уважаю эти идеалы, хотя  и  не  понимаю
их. Я очень рад, что мы объяснились. Возможно,  вы  когда-нибудь  изложите
мне свои взгляды,  и  совершенно  не  исключено,  что  вы  заставите  меня
пересмотреть мои. Люди склонны совершать ошибки. Может быть, я ошибаюсь  и
стремлюсь не к той цели, ради которой стоило бы  работать  так  усердно  и
бескорыстно, как работаю я. Я человек  широких  взглядов,  я  вполне  могу
представить себе, что когда-нибудь стану работать с вами плечом к плечу...
     - Там видно будет, - сказал Румата и пошел к двери. Ну и  слизняк!  -
подумал он. Тоже мне сотрудничек. Плечом к плечу...


     Город был поражен невыносимым  ужасом.  Красноватое  утреннее  солнце
угрюмо озаряло пустынные улицы,  дымящиеся  развалины,  сорванные  ставни,
взломанные двери. В пыли кроваво  сверкали  осколки  стекол.  Неисчислимые
полчища ворон спустились на город, как  на  чистое  поле.  На  площадях  и
перекрестках по двое и по  трое  торчали  всадники  в  черном  -  медленно
поворачивались в седлах всем туловищем, поглядывая сквозь прорези в  низко
надвинутых клобуках. С наспех врытых столбов свисали на  цепях  обугленные
тела над погасшими углями. Казалось, ничего живого не  осталось  в  городе
только орущие вороны и деловитые убийцы в черном.
     Половину дороги Румата прошел  с  закрытыми  глазами.  Он  задыхался,
мучительно  болело  избитое  тело.  Люди  это  или  не  люди?  Что  в  них
человеческого? Одних режут прямо  на  улицах,  другие  сидят  по  домам  и
покорно ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не  меня.
Хладнокровное зверство тех, кто режет,  и  хладнокровная  покорность  тех,
кого режут. Хладнокровие, вот что самое страшное.  Десять  человек  стоят,
замерев от ужаса, и покорно ждут,  а  один  подходит,  выбирает  жертву  и
хладнокровно режет ее. Души  этих  людей  полны  нечистот,  и  каждый  час
покорного ожидания загрязняет их все больше и больше. Вот  сейчас  в  этих
затаившихся домах невидимо рождаются подлецы,  доносчики,  убийцы,  тысячи
людей, пораженных страхом на всю  жизнь,  будут  беспощадно  учить  страху
своих детей и детей своих детей.  Я  не  могу  больше,  твердил  про  себя
Румата. Еще немного, и я сойду с ума и стану таким же, еще  немного,  и  я
окончательно  перестану  понимать,  зачем  я  здесь...  Нужно  отлежаться,
отвернуться от всего этого, успокоиться...
     "...В конце года Воды -  такой-то  год  по  новому  летоисчислению  -
центробежные процессы в древней Империи стали значимыми.  Воспользовавшись
этим, Святой Орден, представляющий, по сути, интересы наиболее реакционных
групп  феодального  общества,   которые   любыми   средствами   стремились
приостановить диссипацию..." А как пахли  горящие  трупы  на  столбах,  вы
знаете? А вы видели  когда-нибудь  голую  женщину  со  вспоротым  животом,
лежащую в уличной пыли? А вы видели города, в которых люди молчат и кричат
только вороны? Вы, еще не родившиеся  мальчики  и  девочки  перед  учебным
стереовизором в школах Арканарской Коммунистической Республики?
     Он ударился грудью в твердое и острое. Перед ним был черный  всадник.
Длинное копье с широким, аккуратно зазубренным лезвием упиралось Румате  в
грудь. Всадник молча глядел на него  черными  щелями  в  капюшоне.  Из-под
капюшона виднелся только тонкогубый  рот  с  маленьким  подбородком.  Надо
что-то делать, подумал Румата.  Только  что?  Сбить  его  с  лошади?  Нет.
Всадник начал медленно отводить копье для удара.  Ах,  да!..  Румата  вяло
поднял левую руку и оттянул  на  ней  рукав,  открывая  железный  браслет,
который ему дали при выходе из дворца. Всадник присмотрелся, поднял  копье
и проехал мимо. "Во имя господа", - глухо сказал он со странным  акцентом.
"Именем его", - пробормотал Румата и пошел дальше мимо  другого  всадника,
который старался достать  копьем  искусно  вырезанную  деревянную  фигурку
веселого чертика, торчащую под карнизом крыши. За  полуоторванной  ставней
на втором этаже мелькнуло помертвевшее от  ужаса  толстое  лицо  -  должно
быть, одного из тех лавочников, что еще три  дня  назад  за  кружкой  пива
восторженно орали: "Ура дону Рэбе!" - и  с  наслаждением  слушали  грррум,
грррум, грррум подкованных сапог  по  мостовым.  Эх,  серость,  серость...
Румата отвернулся.
     А как у меня дома? - вспомнил вдруг  он  и  ускорил  шаги.  Последний
квартал он почти пробежал. Дом был цел. На ступеньках сидели двое монахов,
капюшоны они откинули и подставили солнцу плохо  выбритые  головы.  Увидев
его, они встали. "Во имя господа", - сказали они  хором.  "Именем  его,  -
отозвался Румата. - Что вам здесь надо?" Монахи поклонились,  сложив  руки
на животе. "Вы пришли, и мы уходим", -  сказал  один.  Они  спустились  со
ступенек и неторопливо побрели прочь, ссутулившись и сунув руки в  рукава.
Румата поглядел им вслед и вспомнил, что тысячи раз он видел на улицах эти
смиренные фигуры в долгополых черных рясах. Только раньше не волочились за
ними в пыли ножны тяжеленных мечей.  Проморгали,  ах,  как  проморгали!  -
подумал  он.  Какое  это  было  развлечение  для   благородных   донов   -
пристроиться к одиноко бредущему монаху и рассказывать  друг  другу  через
его голову пикантные истории.  А  я,  дурак,  притворяясь  пьяным,  плелся
позади, хохотал во все горло и так радовался, что Империя не поражена хоть
религиозным фанатизмом... А что можно было сделать? Да, _ч_т_о  _м_о_ж_н_о
б_ы_л_о_ с_д_е_л_а_т_ь?
     - Кто там? - спросил дребезжащий голос.
     - Открой, Муга, это я, - сказал Румата негромко.
     Загремели  засовы,  дверь  приоткрылась,  и  Румата   протиснулся   в
прихожую. Здесь все  было,  как  обычно,  и  Румата  облегченно  вздохнул.
Старый, седой Муга, тряся головой, с привычной  почтительностью  потянулся
за каской и мечами.
     - Что Кира? - спросил Румата.
     - Кира наверху, - сказал Муга. - Она здорова.
     - Отлично, - сказал Румата, вылезая из перевязей с мечами.  -  А  где
Уно? Почему он не встречает меня?
     Муга принял меч.
     - Уно убит, - сказал он спокойно. - Лежит в людской.
     Румата закрыл глаза.
     - Уно убит... - повторил он. - Кто его убил?
     Не дождавшись ответа,  он  пошел  в  людскую.  Уно  лежал  на  столе,
накрытый до пояса простыней, руки его были сложены на груди, глаза  широко
открыты, рот сведен гримасой. Понурые слуги стояли вокруг стола и слушали,
как бормочет монах в углу. Всхлипывала кухарка. Румата, не спуская глаз  с
лица мальчика, стал отстегивать непослушными пальцами воротник камзола.
     - Сволочи... - сказал он. - Какие все сволочи!..
     Он качнулся, подошел к столу, всмотрелся в мертвые  глаза,  приподнял
простыню и сейчас же снова опустил ее.
     - Да, поздно, - сказал он. - Поздно... Безнадежно... Ах, сволочи! Кто
его убил? Монахи?
     Он повернулся к монаху, рывком поднял его и нагнулся над его лицом.
     - Кто убил? - сказал он. - Ваши? Говори!
     - Это не монахи, - тихо сказал  за  его  спиной  Муга.  -  Это  серые
солдаты...
     Румата еще некоторое время вглядывался в худое  лицо  монаха,  в  его
медленно расширяющиеся зрачки.  "Во  имя  господа..."  -  просипел  монах.
Румата отпустил его, сел на скамью в ногах  Уно  и  заплакал.  Он  плакал,
закрыв лицо ладонями, и слушал дребезжащий равнодушный  голос  Муги.  Муга
рассказывал, как после второй стражи в дверь постучали именем короля и Уно
кричал, чтобы не открывали, но открыть все-таки пришлось, потому что серые
грозились поджечь дом. Они ворвались в прихожую, избили и повязали слуг, а
затем полезли по лестнице наверх. Уно, стоявший у дверей  в  покои,  начал
стрелять из арбалетов. У него было два арбалета,  и  он  успел  выстрелить
дважды, но один раз промахнулся. Серые  метнули  ножи,  и  Уно  упал.  Они
стащили его вниз и стали топтать ногами и бить  топорами,  но  тут  в  дом
вошли черные монахи. Они зарубили двух  серых,  а  остальных  обезоружили,
накинули им петли на шеи и выволокли на улицу.
     Голос Муги умолк, но Румата еще долго сидел, опершись локтями на стол
в ногах у Уно. Потом он тяжело поднялся, стер рукавом слезы, застрявшие  в
двухдневной  щетине,  поцеловал  мальчика  в  ледяной  лоб  и,  с   трудом
переставляя ноги, побрел наверх.
     Он был полумертв от усталости и потрясения. Кое-как вскарабкавшись по
лестнице, он прошел через  гостиную,  добрался  до  кровати  и  со  стоном
повалился лицом в подушки. Прибежала Кира. Он был так измучен, что даже не
мог помочь ей раздеть себя. Она стащила с него ботфорты, потом, плача  над
его опухшим лицом, содрала с него рваный мундир, металлопластовую  рубашку
и еще поплакала над его избитым телом. Только теперь он почувствовал,  что
у него болят все кости, как после испытаний на перегрузку.  Кира  обтирала
его губкой, смоченной в уксусе, а  он,  не  открывая  глаз,  шипел  сквозь
стиснутые губы и бормотал: "А ведь  мог  его  стукнуть...  Рядом  стоял...
Двумя пальцами придавить... Разве это жизнь,  Кира?  Уедем  отсюда...  Это
Эксперимент надо мной, а не над ними". Он даже  не  замечал,  что  говорит
по-русски. Кира испуганно взглядывала на него стеклянными от слез  глазами
и только молча целовала его в щеки.  Потом  она  накрыла  его  изношенными
простынями - Уно так  и  не  собрался  купить  новые  -  и  побежала  вниз
приготовить ему горячего вина, а он сполз с постели  и  охая  от  ломающей
тело боли, пошлепал босыми ногами в  кабинет,  открыл  в  столе  секретный
ящичек, покопался в аптечке и принял несколько таблеток  спорамина.  Когда
Кира вернулась с дымящимся котелком  на  тяжелом  серебряном  подносе,  он
лежал на спине и слушал, как уходит боль, унимается шум в  голове  и  тело
наливается новой силой и бодростью. Опростав котелок, он почувствовал себя
совсем хорошо, позвал Мугу и велел приготовить одеться.
     - Не ходи, Румата, - сказала Кира. - Не ходи. Оставайся дома.
     - Надо, маленькая.
     - Я боюсь, остаться... Тебя убьют.
     - Ну что ты? С какой стати меня убивать? Они меня все боятся.
     Она снова заплакала. Она плакала тихо, робко, как будто боялась,  что
он рассердится. Румата усадил ее к  себе  на  колени  и  стал  гладить  ее
волосы.
     - Самое страшное позади, - сказал он. - И потом  ведь  мы  собирались
уехать отсюда...
     Она затихла, прижавшись к нему. Муга, тряся головой, равнодушно стоял
рядом, держа наготове хозяйские штаны с золотыми бубенчиками.
     - Но прежде нужно многое сделать здесь, - продолжал Румата. - Сегодня
ночью многих убили. Нужно узнать, кто цел  и  кто  убит.  И  нужно  помочь
спастись тем, кого собираются убить.
     - А тебе кто поможет?
     - Счастлив тот, кто думает о других... И потом нам с  тобой  помогают
могущественные люди.
     - Я не могу думать о других, - сказала она. - Ты вернулся чуть живой.
Я же вижу: тебя  били.  Уно  они  убили  совсем.  Куда  же  смотрели  твои
могущественные люди? Почему они не помешали убивать? Не верю... Не верю...
     Она попыталась высвободиться, но он крепко держал ее.
     - Что поделаешь, - сказал он. - На этот раз они немного запоздали. Но
теперь они снова следят за нами и берегут нас. Почему  ты  не  веришь  мне
сегодня? Ведь ты всегда верила. Ты сама видела: я вернулся чуть  живой,  а
взгляни на меня сейчас!..
     - Не хочу смотреть, - сказала  она,  пряча  лицо.  -  Не  хочу  опять
плакать.
     - Ну вот! Несколько царапин! Пустяки...  Самое  страшное  позади.  По
крайней мере для нас с тобой. Но есть люди очень  хорошие,  замечательные,
для которых этот ужас еще не кончился. И я должен им помочь.
     Она глубоко вздохнула, поцеловала его в шею и тихонько высвободилась.
     - Приходи сегодня вечером, - попросила она. - Придешь?
     - Обязательно! - горячо сказал он. - Я приду раньше и,  наверное,  не
один. Жди меня к обеду.
     Она отошла в сторону, села  в  кресло  и,  положив  руки  на  колени,
смотрела, как он одевается. Румата, бормоча русские слова, натянул штаны с
бубенчиками (Муга сейчас же опустился перед ним  на  корточки  и  принялся
застегивать многочисленные пряжки и пуговки), вновь  надел  поверх  чистой
майки благословенную кольчугу и, наконец, сказал с отчаянием:
     - Маленькая, ну пойми, ну, надо мне идти - что я могу  поделать?!  Не
могу я не идти!
     Она вдруг сказала задумчиво:
     - Иногда я не могу понять, почему ты не бьешь меня.
     Румата, застегивавший рубашку с пышными брыжами, застыл.
     - То есть как это, почему не бью? - растерянно спросил  он.  -  Разве
тебя можно бить?
     - Ты не просто добрый, хороший человек, - продолжала она, не  слушая.