могу знать, - сказал я.
     Он снова откинулся на спинку кресла и снова  взялся  за  сигарку.  Не
нравилась ему эта сигарка. Он ее больше в руках держал да  обнюхивал,  чем
затягивался. Ну и не курил бы... вон бычок  какой  здоровенный,  а  я  мох
курю...
     Он подобрал под себя свои голенастые ноги, поднялся, прошел к окну  и
стал спиною ко мне со своей сигаркой - только  голубой  дымок  поднимается
из-за плеча. Думает. Мыслитель.
     - Ну, хорошо, - говорит, совсем уже невнятно,  и  получается  у  него
"нухшо". - А нет ли у тебя... а-а...  курсант,  старшего  брата  у  нас  в
Голубых бронеходцах?
     Даже морду не повернул. Так, ухо немножко в мою сторону преклонил.  А
у меня, между прочим, три брата было... могли бы быть, да  все  в  грудном
возрасте померли. И такая меня злоба вдруг взяла, на все вместе разом.
     - Какие у меня, змеиное молоко, братья? -  говорю.  -  Откуда  у  нас
братья? Мы сами сами-то еле живы...
     Он мигом ко мне повернулся, словно его шилом  ткнули.  Уставился.  Ну
чисто бронеход! А я вроде бы в окопе сижу... У меня по старой памяти  кожа
на спине съежилась, а потом думаю: идите вы все с вашими взорами, тоже мне
- старший бронемастер драной армии... Сам небось драпал,  все  бросил,  аж
сюда додрапал, от своих же небось солдат спасался... И отставляю  я  нагло
правую ногу, а руки завожу за спину и гляжу ему прямо в смотровые щели.
     Полминуты он, наверное, молчал, а потом негромко посипел:
     - Как стоишь, курсант?
     Я хотел сплюнуть, но удержался, конечно, и говорю:
     - А что? Стою как стою, с ног не падаю.
     И тут он двинулся на меня через всю комнату. Медленно, страшно. И  не
знаю я, чем бы это все кончилось, но тут Корней из своего угла, где он все
это время сидел с бумажками, подает вдруг голос:
     - Бронемастер, друг мой, полегче... не заезжайте...
     И все. По  опаленной  морде  прошла  какая-то  судорога,  и  господин
старший бронемастер, не дойдя до меня, свернул  к  своему  креслу.  Готов.
Скис Голубой Дракон. Это тебе не комендатура. И ухмыльнулся я  всем  своим
одеревенелым лицом как только мог нагло. А сам думаю: ну, а если бы Корнея
не было? Вышел бы Корней на минуту? Ударил бы он меня, и я  бы  его  убил.
Точно, убил бы. Руками.
     Он повалился в свое кресло, придавил наконец в пепельнице эту сигарку
и говорит Корнею:
     - Все-таки у вас здесь  очень  жарко,  господин  Корней...  Я  бы  не
отказался от чего-нибудь... а-а... освежающего.
     - Соку? - Предлагает Корней.
     - Соку? А-а... нет. Если можно, чего-нибудь покрепче.
     - Вина?
     - Да, пожалуйста.
     На меня он больше не смотрит. Игнорирует.  Берет  у  Корнея  бокал  и
запускает в него свой обгорелый нос. Сосет. А я обалдел. То есть как  это?
Нет, конечно, всякое бывает... тем более, разгром... разложение... Да нет!
Это же голубой дракон! Настоящий! И вдруг у меня как пелена с глаз  упала.
Шнурок... вино... Змеиное молоко, да ведь это же все липа! Корней говорит:
     - Ты не выпьешь, Гаг?
     - Нет, - говорю. - Не выпью. И сам не выпью, и  этому  не  советую...
господину старшему бронемастеру.
     И такое меня веселье злое разобрало, я чуть не расхохотался. Они  оба
на меня вылупились. А я подошел к этому горелому барину,  отобрал  у  него
бокал и говорю - мягко так, отечески поучаю:
     - Голубые Драконы, - говорю, - вина не пьют. Они вообще спиртного  не
пьют. У них, господин старший бронемастер, зарок: ни капли спиртного, пока
хоть одна полосатая крыса оскверняет своим дыханием  атмосферу  Вселенной.
Это раз. А теперь шнурочек... - Берусь я за  этот  знак  боевой  доблести,
отстегиваю от пуговицы куртки и аккуратненько пускаю его вдоль  рукава.  -
Шнурок доблести только по  уставу  вам  положено  пристегивать  к  третьей
пуговице  сверху.  Никакой  настоящий  Дракон  его  не  пристегивает.   На
гауптвахтах сидят, но не пристегивают. Это, значит, два.
     Ах, какое я наслаждение испытывал. Как мне было  легко  и  прекрасно!
Оглядел я еще раз их, как они меня слушают, будто  я  сам  пророк  Гагура,
вещающий из ямы истину господню, да и пошел себе на  выход.  На  пороге  я
остановился и напоследок добавил:
     - А при разговоре с младшим по чину, господин старший бронемастер, не
велите себя все время  величать  полным  титулом.  Ошибки  здесь  большой,
конечно, нет, только уважать вас не будут. Это не фронтовик,  скажут,  это
тыловая крыса в форме фронтовика. И лицо обгорелое вам не поможет. Мало ли
где люди обгорают...
     И пошел. Сел у окошка, ручки на коленях  сложил  -  хорошо  мне  так,
спокойно, как будто я большое дело сделал сижу, перебираю  в  голове,  как
все это было. Как Корней сначала только глазами хлопал, а потом подобрался
весь,  каждое  мое  слово  ловил,  шею  вытянув,  а  у  этого   фальшивого
бронемастера даже варежка открылась от внимания... Но, конечно, я  недолго
так себя тешил, потому что  очень  скоро  пришло  мне  в  голову,  что  на
самом-то деле получилась какая-то чушь, получилось, что они засылают к нам
шпиона, а я этому помогаю. Консультирую, значит. Как  последняя  купленная
дрянь. Обрадовался, дурак! Разоблачил!  Взяли  бы  его  там,  поставили  к
стенке, и делу конец... Какому делу? Не-ет, это все не так просто. Я  ведь
почему завелся? Меня этот Дракон завел. Мне ж на него смотреть тошно было.
Раньше небось не тошнило, раньше пал бы  я  перед  ним  на  колени,  перед
братом-храбрецом, сапоги бы ему чистил с гордостью, хвастался бы  потом...
Знаешь,  я  кому  сапоги  чистил?  Старшему  бронемастеру!  Со  шнурком!..
Нет-нет, разобраться надо, разобраться...
     Сидел я аж до самых сумерек и все разбирался, а потом пришел  Корней,
руку мне положил на плечо, прямо как тому... Дангу.
     - Ну, - говорит, - дружище, спасибо тебе. Я так и чувствовал, что  ты
что-нибудь заметишь.  Понимаешь,  мы  его  в  большой  спешке  готовили...
Человека одного спасти надо. Большого вашего ученого. Есть подозрение, что
он скрывается на западном берегу озера Заггута, а  там  сейчас  бронечасть
окопалась, и никому туда проходу нет.  Только  своих  принимают.  Так  что
считай: ты сегодня двух человек спас. Двух хороших людей. Одного вашего  и
одного нашего.
     Ладно. Много он мне еще всякого наговорил. Прямо медом по  сердцу.  Я
уж  не  знал,  куда  глаза  девать,  потому  что  когда  я   их,   значит,
консультировал, у  меня,  натурально,  и  в  мыслях  не  было  кого-нибудь
спасать. Просто от злорадства у меня все это получилось. Ладно.
     - Когда же он отбывает? -  спрашиваю.  Просто  так  спросил  -  поток
Корнеева красноречия немножко притормозить.
     - Утром, - отвечает. - В пять утра.
     И тут до меня дошло. Эге, думаю. Вот и дождался.
     - Отсюда? - спрашиваю. Уже не просто так.
     - Да, отвечает он. - С этой поляны.
     Так.
     - Угу, - говорю. - Надо бы мне его проводить, посмотреть  напоследок.
Может, еще что замечу...
     Корней засмеялся, снова потрепал меня по плечу.
     - Как хочешь, - говорит. -  Но  лучше  бы  тебе  поспать.  Ты  что-то
последнее время совсем от режима отбился. Пойдем ужинать, и  ложись-ка  ты
спать.
     Ну, пошли мы ужинать. За ужином Корней был веселый, давно я его таким
не видел. Рассказывал разные смешные истории из тех времен, когда  работал
он у нас в столице курьером в одном банке, как его гангстеры  вербовали  и
что из этого вышло. Спросил он меня, где Драмба, почему его последние  дни
не видно. Я ему по-честному сказал, что Драмба у  меня  строит  укрепрайон
около прудов.
     - Укрепрайон - это хорошо, - говорит он серьезно. - Значит, в крайнем
случае будет где  отсидеться.  Погоди,  я  освобожусь,  мы  еще  настоящую
военную игру устроим, все равно ребят нужно будет тренировать...
     Ну, поговорили мы про муштровку, про  маневры;  я  смотрю,  какой  он
ласковый да приветливый, а сам думаю: попросить его, что  ли,  еще  разок?
Добром. Отпусти, мол, меня домой, а? Нет, не отпустит. Он меня до тех  пор
не отпустит, пока точно не убедится, что я безопасен. А как  его  убедить,
что я уже и так безопасен, когда я и сам не знаю этого?  Да  и  не  узнаю,
пока там не окажусь...
     Расстались мы. Пожелал он мне спокойного сна, и пошел я к себе. Спать
я, конечно, не стал. Так, прилег немножко, подремал  вполглаза.  А  в  три
часа уже поднялся, стал готовиться. Готовился я так, как ни в какой  поиск
никогда еще не готовился. Жизнь  моя  должна  была  решаться  этим  утром,
ребята. В четыре часа я уже был в саду и сидел в засаде. Время, как всегда
в таких случаях, еле ползло. Но я был совершенно спокоен. Я  просто  знал,
что должен эту игру выиграть и что по-другому  быть  просто  не  может.  А
время... Что ж, медленно там или быстро,  а  оно  в  конце  концов  всегда
проходит.
     Ровно в пять, только роса выпала, раздалось у  меня  над  самым  ухом
знакомое хриплое мяуканье, ударило по кустам горячим ветром,  зажегся  над
поляной первый огонь, и вот - он уже стоит. Рядом. Так близко  я  его  еще
никогда не видел. Огромный, теплый, живой, и  бока  у  него,  оказывается,
вроде бы даже шерстью покрыты, и заметно шевелятся,  пульсируют,  дышат...
Черт знает, что за машина. Не бывает таких машин.
     Я переменил позицию, чтобы быть поближе к  дорожке.  Смотрю  -  идут.
Впереди мой Голубой Дракон, шнурок у него болтается как положено,  в  руке
стэк, это они хорошо додумались: у них  ведь,  если  шнурок  заслужил,  то
обязательно и стэк, я и сам об этом позабыл. В порядке мой Дракон.  Корней
шагает за ним следом, и оба они молчат - видно, все уже сказано,  остается
только руки пожать или, как у них здесь  принято,  обняться  и  на  дорогу
благословить. Я подождал, пока подошли они к "призраку" вплотную, чвакнул,
раскрываясь, люк, - и тут я  вышел  из  кустов  и  наставил  на  них  свою
машинку.
     - Стоять не шевелясь!
     Они разом повернулись ко мне и  застыли.  Я  стоял  на  полусогнутых,
приподняв ствол автомата, - это на тот  случай,  если  кто-нибудь  из  них
вдруг прыгнет на меня через все десять метров, которые  нас  разделяют,  и
тогда я встречу его в воздухе.
     - Я хочу домой, Корней, - сказал я. - И вы меня сейчас туда заберете.
Без всяких разговоров и без всяких отсрочек...
     В рассветных сумерках лица их были очень спокойны, и ничего на них не
было, кроме внимания и ожидания, что я  еще  скажу.  И  краем  сознания  я
отметил, что Корней остался Корнеем,  а  Голубой  Дракон  остался  голубым
Драконом, и оба они были опасны. Ох, как они были опасны!
     - Или мы туда отправимся вместе, - сказал я, - или туда не отправится
никто. Я вас тут обоих положу и сам лягу.
     Сказал и замолчал. Жду. Нечего мне больше сказать. Они  тоже  молчат.
Потом Голубой Дракон чуть поворачивает голову к Корнею и говорит:
     - Этот мальчишка... а-а... совершенно забылся. Может быть, мне  взять
его с собой? Мне же нужен... а-а... денщик.
     - Он не годится в денщики, - сказал Корней, и на лице его ни  с  того
ни с сего вдруг появилось то самое выражение предсмертной  тоски,  которое
озадачило меня в первый раз еще в госпитале.
     Я даже растерялся.
     - Мне надо домой! - сказал я. Как будто прощения просил.
     Но Корней уже был прежним.
     - Кот, - сказал он. - Эх, ты, котяра... гроза мышей!



                                    8

     Гаг продрался через последние заросли и вышел к дороге. Он оглянулся.
Ничего уже нельзя было разобрать за путаницей гнилых ветвей. Лил проливной
дождь. Смрадом несло из кювета, где в глиняной жиже кисли  кучи  какого-то
зловещего черного тряпья. Шагах в двадцати, на той стороне дороги, торчал,
завалившись бортом в трясину, обгорелый бронеход - медный  ствол  огнемета
нелепо целился в низкие тучи. Гаг перепрыгнул через  кювет  и  по  обочине
зашагал к городу. Дороги как таковой не было. Была река жидкой глины, и по
этой жиже навстречу, из города,  поминутно  увязая,  тащились  запряженные
изнемогающими волами расхлябанные телеги на огромных деревянных колесах, и
закутанные до глаз  женщины,  поминутно  оскальзываясь,  плача  и  скверно
ругаясь, неистово  молотили  волов  по  ребристым  бокам,  а  на  телегах,
погребенные среди мокрых узлов, среди торчащих ножками стульев  и  столов,
жались друг к другу бледные золотушные ребятишки, как обезьяны под  дождем
- их было много, десятки на каждой телеге, и  не  было  в  этом  плачевном
обозе ни одного мужчины...
     На сапогах уже налипло по пуду грязи, дождь пропитал куртку,  лил  за
воротник, струился по лицу.  Гаг  шагал  и  шагал,  а  навстречу  тянулись
беженцы, сгибались под мокрыми тюками и  ободранными  чемоданами,  толкали
перед собой тележки с жалкой поклажей, молча, выбиваясь из последних  сил,
давно, без остановок. И какой-то старик со сломанным костылем  на  коленях
сидел прямо в грязи и монотонно повторял  без  всякой  надежды:  "Возьмите
ради бога... Возьмите ради бога..." И на покосившемся  телеграфном  столбе
висел какой-то чернолицый человек со скрученными за спиной руками...
     Он был дома.
     Он миновал застрявший в грязи военный санитарный автофургон. Водитель
в грязном  солдатском  балахоне,  в  засаленной  шапке  блином,  приоткрыв
дверцу, надсадно орал что-то неслышное за ревом  двигателя,  а  у  заднего
борта в  струях  грязи,  летящих  из-под  буксующих  колес,  бестолково  и
беспомощно суетились  маленький  военврач  с  бакенбардами  и  молоденькая
женщина в форме, видимо медсестра. Проходя мимо, Гаг мельком подумал,  что
только этот автомобиль направляется в город навстречу общему потоку, да  и
он вот застрял...
     - Молодой человек! - услышал он. - Стойте! Я вам приказываю!
     Он остановился и повернул  голову.  Военврач,  оскальзываясь,  нелепо
размахивая руками, бежал к нему, а следом кабаном пер водитель, совершенно
озверелый, красно-лиловый,  квадратный,  с  прижатыми  к  бокам  огромными
кулаками.
     -  Немедленно  извольте  нам  помочь!  -  фальцетом  закричал   врач,
подбегая. Весь он был залит коричневой жижей, и непонятно было, что он мог
видеть сквозь заляпанные стеклышки  своего  пенсне.  -  Немедленно!  Я  не
позволяю вам отказываться!
     Гаг молча смотрел на него.
     - Поймите, там чума! - кричал врач,  тыча  грязной  рукой  в  сторону
города. - Я везу сыворотку! Почему никто не хочет мне помочь?
     Что в нем было? Старенький,  немощный,  грязный...  А  Гаг  почему-то
вдруг увидел перед собой  залитые  солнцем  комнаты,  огромных,  красивых,
чистых людей в комбинезонах и пестрых  рубашках,  и  как  вспыхивают  огни
"призраков" над круглой поляной... Это было словно наваждение.
     - Р-разговаривать с ним, с заразой! - прохрипел  водитель,  отодвигая
врача. Страшно сопя, он ухватил автомат за  ствол,  выдернул  его  у  Гага
из-под мышки и с хрюканьем зашвырнул в лес. - Вырядился,  супчик,  змеиное
молоко... А ну!
     Он с размаху влепил Гагу затрещину, и доктор сразу же закричал:
     - Прекратите! Немедленно прекратите!
     Гаг покачнулся но устоял. Он даже не взглянул  на  водителя.  Он  все
глядел на врача и медленно стирал с лица след удара. А врач уже тащил  его
за рукав.
     - Прошу вас, прошу... - бормотал он. - У меня двадцать  тысяч  ампул.
Прошу вас понять... Двадцать тысяч! Сегодня еще не поздно...
     Да нет, это был алаец. Обыкновенный алаец-южанин...  Наваждение.  Они
подошли к машине. Водитель, бурча  и  клокоча,  полез  в  кабину,  гаркнул
оттуда: "Давай!", и сейчас  же  заревел  двигатель,  и  Гаг,  встав  между
девушкой и врачом, изо всех сил уперся  плечом  в  борт,  воняющий  мокрым
железом. Завывал двигатель, грязь  летела  фонтаном,  а  он  все  нажимал,
толкал, давил и думал: "Дома. Дома..."