дыханье сперло. Жалко, берета
нет - видимо, совсем берет сгорел, в пыль, даже не сумели восстановить.  А
может, я его сам потерял в той суматохе... Погляделся я в зеркало. Вот это
другое дело: не мальчишка сопливый,  а  Бойцовый  Кот  -  пуговицы  горят,
черный зверь на эмблеме зубы скалит в вечной ярости, пряжка ремня точно на
пупе, как влитая. Эх, берета нет!..
     И тут я вдруг заметил, что ору я  Марш  Боевых  Котят,  ору  во  весь
голос, до хрипа, и на глазах у меня слезы. Допел до конца, глаза  вытер  и
начал сначала, уже вполголоса, просто для удовольствия,  от  самой  первой
строчки,  от  которой  всегда  сердце  щемит:  "Багровым  заревом  затянут
горизонт", и до  самой  последней,  развеселой:  "Бойцовый  Кот  нигде  не
пропадет". Мы там еще один куплет сочинили сами, но такой куплет в трезвом
виде, да еще имея перед глазами портрет Девы, исполнять никак не возможно.
Гепард, помню, Крокодила за уши при всех оттаскал за этот куплет...
     Змеиное молоко! Опять! Опять эта лампа в какой-то дурацкий светильник
превратилась.  Ну  что  ты  будешь  с  ней  делать...  Попробовал  я  этот
светильник обратно в лампу превратить, а потом плюнул и изничтожил совсем.
Отчаяние меня взяло. Ну где мне с ними справиться, когда я  с  собственной
комнатой справиться не могу! С домом этим проклятущим... Поднял я  стул  и
снова уселся. Дом. Как  хотите,  ребята,  а  с  домом  этим  все  неладно.
Казалось бы, проще простого: стоит двухэтажный дом, рядом роща, вокруг  на
двадцать пять километров голая степь, как доска, в доме двое - я и Корней.
Все. Так вот, ребята, оказывается, не все.
     Во-первых  -  голоса.  Говорит  кто-то,  и  не  один,  и   не   радио
какое-нибудь. По всему дому голоса. И не то чтобы ночью - среди бела  дня.
Кто говорит, с кем говорит, о чем говорит -  ничего  не  понятно.  Причем,
заметьте, Корнея в доме в это время нет. Тоже, между прочим, вопрос:  куда
он девается...  Хотя,  кажется  на  этот  вопрос  я  ответ  нашел.  Страху
набрался, но нашел. А было так. Позавчера сижу я  у  окна  и  наблюдаю  за
нуль-кабиной. Она наискосок, в конце песчаной дорожки, шагах в пятидесяти.
Потом слышу - в глубине дома вроде бы хлопнула дверь, и сразу же - тишина,
и чувствую я, что опять остался в доме один. Так,  думаю,  значит,  он  не
через нуль-кабину уходит. И тут меня как обухом по голове ударило:  дверь!
Где же это, кроме моей комнаты, в нашем доме двери, которые хлопать могут?
     Выскочил я из комнаты, спустился на первый этаж. Сунулся туда, сюда -
коридор какой-то, светлый, окно вдоль стены... Ну, это как всегда у них. И
вдруг слышу - шаги. Не знаю, что меня остановило. Притаился, стою не дышу.
Коридор пустой, в дальнем конце дверь, обыкновенная, крашеная... Как я  ее
раньше не замечал - не понимаю. Как я коридора этого раньше не  замечал  -
тоже не понимаю. Ну, это ладно. Главное - шаги. Несколько человек.  Ближе,
ближе, и вот - у меня даже сердце сжалось - прямо  из  стены  на  середине
коридора  выходят  один  за  другим  трое.   Змеиное   молоко!   Имперские
парашютисты, в полном боевом, в  этих  своих  разрисованных  комбинезонах,
автомат под мышкой, топорик на заду... Я сразу лег. Один  ведь,  и  ничего
нет - голые руки. Оглянутся - пропал. Не оглянулись. Протопали  в  дальний
конец коридора к той самой  двери,  и  нет  их.  Дверь  хлопнула,  как  от
сквозняка, и все. Ну, ребята... Как дунул я обратно к себе в комнату  -  и
только там опомнился...
     До сих пор не понимаю, что бы это могло значить. То есть ясно теперь,
как Корней из дома исчезает. Через эту самую дверь. Но  вот  откуда  здесь
крысоеды взялись, да еще в полном боевом... И что за дверь?
     Бросил я окурок на пол, посмотрел, как пол его в  себя  втягивает,  и
поднялся. Страшновато, конечно, но надо же когда-нибудь начинать.  А  если
начинать, то с этой двери. В саду  на  лужайке  с  грушей  за  щекой  оно,
конечно, приятнее... или, скажем, марши распевать, запершись в  комнате...
Высунул я за дверь голову и прислушался. Тихо. Но Корней - у себя.  Может,
это даже и лучше. В случае чего заору благим матом - выручит. Спустился  я
в этот коридор, иду на цыпочках, даже руки  расставил.  До  этой  двери  я
целую вечность добирался. Пройду десять шагов, остановлюсь, послушаю  -  и
дальше. Добрался. Дверь как дверь. Никелированная ручка.  Приложил  ухо  -
ничего не слыхать. Нажал плечом. Не открывается. Взялся за ручку, потянул.
Опять не открывается. Интересно. Вытер я со лба  пот,  оглянулся.  Никого.
Снова взялся за ручку, снова потянул, и тут стала  дверь  открываться.  Со
страху или от неожиданности я ее, проклятущую, опять захлопнул. В башке  у
меня  пустота,  и  только  одна  мыслишка  там  прыгает,  как  горошина  в
бензобаке: не лезь, дурак, не суйся, тебя не трогают, и ты не трогай...  И
тут из меня и эту последнюю мыслишку вышибло.
     Смотрю:  прямо  на  стене  сбоку  от  двери  маленькими   аккуратными
буковками написано по-алайски "значит". То есть там вообще-то  много  чего
было написано, всего в количестве шести строчек,  но  все  остальное  была
математика, причем такая математика, что я  в  ней  одни  только  плюсы  и
минусы разбирал. Так это выглядело: четыре строчки этой самой  математики,
потом слово "значит", подчеркнутое двумя чертами, а потом еще две  строчки
формул, обведенные жирной рамкой, на ней у  него  грифель  раскрошился,  у
того, кто писал. Вот так так...  В  бедной  голове  моей,  в  пустом  моем
бензобаке, такая тут толкотня поднялась, что я и про дверь забыл. Выходит,
я не один тут, есть еще алайцы? Кто? Где? Почему я вас  не  видел  до  сих
пор? Зачем вы это написали? Знак подаете? Кому? Мне? Так я  же  математики
не знаю... Или вы эту математику развели только для отвода глаз? Ничего не
успел я в этот раз додумать, потому что услыхал как меня зовет  Корней.  Я
как полоумный сорвался с места и  на  цыпочках  взлетел  к  себе.  Кое-как
бухнулся на стул, закурил и схватил какую-то книжку. Корней внизу  гаркнул
еще пару раз, а потом слышу - стучит в дверь.
     Это у него, между прочим, правило: хоть он и в своем доме, но никогда
не войдет без стука. Это мне нравится. Мы к Гепарду тоже  всегда  стучали.
Но сейчас-то мне было не до этого. "Войдите", - говорю  и  делаю  на  лице
наивозможнейшую задумчивость, будто я так зачитался, что ничего не вижу  и
не слышу.
     Он вошел, остановился на пороге, прислонился к косяку и  смотрит.  По
лицу ничего не понять. Тут я  сделал  вид,  что  спохватился,  и  притушил
окурок. Тогда он заговорил.
     - Ну, как Луна? - спрашивает.
     Я молчу. Сказать мне нечего. В таких вот случаях мне всегда  кажется,
что он костерить меня начнет, но  этого  никогда  не  бывает.  Так  вот  и
сейчас.
     - Пойдем-ка, - говорит. - Я тебе кое-что покажу.
     - Слушаюсь, - говорю. И  на  всякий  случай  спрашиваю:  -  Прикажите
переодеться?
     - А тебе в этом не жарко? - спрашивает он.
     Я только усмехнулся. Не смог удержаться. Вот так вопросик!
     - Ну, извини, - говорит он, словно мои мысли подслушал. - Пошли.
     И повел он меня, куда раньше никогда не водил.  Не-ет,  ребята,  я  с
этим домом никогда не разберусь. Я даже и не знал, что в этом  доме  такое
есть. В гостиной он ткнулся в стену рядом с книжной нишей  -  и  открылась
дверца, а за дверцей оказалась лестница вниз,  в  подпол.  Оказывается,  у
этого дома еще целый этаж есть, под землей, такой же роскошный  и  освещен
как бы дневным светом, но это не для жилья. У него там что-то вроде музея.
Огромная комната, и чего там только нет!
     - Понимаешь, Гаг, - говорит он мне с каким-то странным выражением - с
грустью, что ли? - Я ведь раньше работал космозоологом,  исследовал  жизнь
на других планетах. Ах, какое это было чудесное время! Вот посмотри-ка!  -
Он схватил меня за руку и поволок  в  угол,  где  на  черной  лакированной
подставке был растопырен какой-то странный скелет величиной  с  собаку.  -
Видишь, у него два позвоночника. Зверь с Нистагмы. Когда мы  взяли  первый
экземпляр, то подумали сначала, что это какое-то  уродство.  Потом  другой
такой же, третий... Выяснилось, что на Нистагме обитает целый новый  бранч
животного мира - двухордовые. Их нет больше  нигде...  Да  и  на  Нистагме
только один вид. Откуда он взялся? Почему?
     И пошел, и пошел.  Таскал  он  меня  от  скелета  к  скелету,  руками
размахивал, голос  возвышал  -  я  таким  его  еще  не  видывал.  Здорово,
наверное, он любил эту свою космозоологию. Или связаны были у него  с  ней
какие-то особенные воспоминания.
     Не знаю. Из того, что он мне говорил, я, конечно, мало  что  понял  и
мало что запомнил, да в общем и не особенно старался. Какое мне  до  всего
этого дело? Забавно было только на него смотреть, а уж  эти  зверюги!..  У
него их, наверное,  штук  сто.  Либо  скелеты,  либо  целиком,  словно  бы
вплавленные в такие здоровенные прозрачные глыбы  (как  я  понимаю  -  для
особой сохранности), либо просто чучела, как в  охотничьем  домике  у  его
высочества, а то - одни только головы или шкуры.
     Вот во втором зале у него - мы как туда вошли, я даже попятился - вся
стена  справа  завешана  одной  шкурой.  Змеиное  молоко!  Длиной   метров
двадцать, в поперечнике метра три, а то и все четыре, аж на потолок  краем
залезает. И вся эта шкура покрыта не то пластинами, не то чешуей, и каждая
чешуища - с хорошее блюдо, и каждая сияет чистейшим  изумрудным  светом  с
красными  огоньками,  так  что  вся  зала  от  этой  шкуры  кажется  будто
зеленоватой. Я обалдел, глаз не могу оторвать  от  этого  сияния.  Это  же
надо, что на свете бывает! А головка маленькая, в мой  кулак,  и  глаз  не
видно, а в рот палец  не  просунешь  -  как  это  оно  питало  свою  тушу,
непонятно...
     Потом смотрю - в конце  залы  вроде  бы  еще  одна  дверь.  В  темное
помещение. Подошли поближе - да, ребята, это, оказывается, не дверь.  Это,
оказывается, пасть раскрытая. Ей-богу, дверь. И даже не в  комнату  дверь,
а, скажем, в гараж. Или, может быть, в ангар.  Называется  эта  зверюга  -
тахорг, и добывают ее на планете Пандора. А Корней мимо нее рассеяно  этак
прошел, как будто это черепаха  какая-нибудь  или,  например,  лягушка.  А
голова ведь - с два вагона хороших, в  пасти  всю  нашу  школу  разместить
можно. Это какое же должно быть тулово при  такой  голове!  И  каково  его
добывать было! Из ракетомета, наверное...
     Ну, чего там еще было? Ну, там всякие птицы,  насекомые  громадные...
Нога мне запомнилась. Стоит посередине зала  нога.  Тоже  залитая  в  этот
прозрачный  материал.  Ну,  страшная  нога,  конечно.  Выше  меня  ростом,
узловатая, как старое дерево, когти - восемь штук, такие  у  дракона  Гугу
изображают,  каждый  коготь  как   сабля...   Ладно.   Замечательно   что?
Оказывается, кроме такой вот ноги или, скажем, хвоста, ни  в  одном  музее
ничего от этого зверя нет. Обитает он на планете Яйла, и  сколько  лет  за
ним ни охотятся, а целиком добыть так и не сумели. Пули его не берут, газы
его не берут, из любой ловушки он уходит, мертвыми их  вообще  никогда  не
видали, а добывают вот так - по частям. У них,  оказывается,  поврежденные
части запросто отваливаются, некоторое время еще как бы живут -  скребутся
там или дергаются, - ну, потом, конечно, замирают...  Да,  нога.  Я  перед
этой ногой стоял с раззявленной пастью, что твой  тахорг.  Велик  все-таки
создатель...
     Ну, ходим мы вот так, ходим, Корней рассказывает,  горячится,  а  мне
уже все это малость надоело, и стал я снова думать  о  своем.  Сначала  об
этой надписи в коридоре, как мне с ней быть и какие я из нее выводы должен
сделать, а потом меня снова чего-то свернуло на Корнея. Почему это, думаю,
он один живет? Богатый ведь человек, самостоятельный. Где у него жена, где
дети? Вообще-то какая-то женщина у него  есть.  Первый  раз  я  ее  еще  в
госпитале видел, они там через весь зал перемигивались. А потом она и сюда
к нему приходила. То есть, как она приходила, я не видел, но вот как он ее
провожал, до самой нуль-кабины довел - это у  меня  все  на  глазах  было.
Только у него с нею настоящего счастья нет. Он  ей:  "Я  жду  тебя  каждый
день, каждый час, всегда". А она ему: "Ненавижу; мол, каждый день,  каждый
час..." -  или  что-то  в  этом  роде.  Видали?  А  чего  тогда  приходила
спрашивается? Только расстроила человека до последней степени. Она  в  эту
кабину - фр-р-р! - и как не было, а он стоит, бедняга, и на  лице  у  него
опять эта тоска с болью пополам,  как  тогда  в  госпитале,  и  я  наконец
вспомнил, у кого такие лица видел: у смертельно раненных, когда они кровью
истекают... Нет, у него в личной жизни неудача, я уж  на  что  посторонний
человек - простым глазом вижу... Может, он потому и работает днем и ночью,
чтобы отвлечься. И бзик этот зоологический у него из-за этого...  Отпустит
он меня когда-нибудь из этого подпола, или так и  будем  здесь  всю  жизнь
ходить? Нет, не отпускает. Опять чего-то объяснять начал. Половину-то хоть
мы осмотрели? Пожалуй, осмотрели...
     Да-а, жило все это зверье, поживало за тысячи световых лет  от  этого
места. Горя не знало, хотя имело, конечно, свои заботы и хлопоты.  Пришли,
сунули в мешок и - в этот музей. С научной целью. И мы вот тоже  -  живем,
сражаемся, историю делаем, врагов ненавидим, себя не жалеем, а они смотрят
на нас и уже готовят мешок. С научной целью. Или еще с какой-нибудь. Какая
нам, в конце концов разница? И может быть, стоять нам  всем  в  таких  вот
подвалах, а они будут около нас руками размахивать и  спорить:  почему  мы
такие, и откуда взялись, и зачем. И до того мне  вдруг  родными  сделались
все эти зверюги... Ну, не родными, конечно, а как бы  это  сказать...  Вот
говорят, во время наводнений или там,  скажем,  когда  пожар  в  джунглях,
хищники с травоядными спасаются плечо к плечу и  становятся  как  бы  даже
друзьями, даже помогают друг другу, я  слыхал.  Вот  и  у  меня  такое  же
появилось чувство. И как на грех именно в этот момент я увидел скелет.
     Стоит в углу скромно, без особенной какой-нибудь  подсветки,  невелик
росточком - пониже меня. Человек.  Череп,  руки,  ноги.  Что  я,  скелетов
человеческих не видел? Ну,  может,  грудная  клетка  пошире,  ручки  такие
маленькие, между пальчиками вроде бы перепонки, и  ножки  кривоватые.  Все
равно - человек.
     Наверное, что-то с моим лицом тут сделалось, потому что Корней  вдруг
остановился, посмотрел пристально на меня, потом  на  этот  скелет,  потом
опять на меня.
     - Ты что? - спрашивает. - Не понимаешь что-нибудь?
     Я молчу, уставился на этот скелет, а на Корнея стараюсь не глядеть. Я
ведь как ждал чего-нибудь такого. А Корней говорит спокойно:
     - Да-а, это тот самый знаменитый псевдохомо, тоже знаменитая  загадка
природы. Ты уже где-нибудь прочитал про него?
     - Нет, - сказал я, а сам думаю: сейчас он мне все объяснит. Он  очень
хорошо мне все объяснит. Да вот стоит ли верить?
     - Это удивительная история, - сказал Корней, -  и  в  некотором  роде
трагическая. Понимаешь, эти существа должны были оказаться  разумными.  По
всем законам, какие нам известны, должны. - Тут он развел руки. - Но -  не
оказались. Скелет - чепуха, я тебе потом  фотографии  покажу.  Страшно!  В
прошлом веке научная группа  на  Тагоре  открыла  этих  псевдохомо.  Долго
пытались вступить с ними в контакт, наблюдали их в естественных  условиях,
исследовали и пришли к выводу, что это животные. Звучало  это  парадоксом,
но факт есть факт: животные. Соответственно с ними  и  обращались,  как  с
животными: держали в зверинце, при необходимости забивали,  анатомировали,
препарировали, брали скелеты и черепа для коллекций. Как-никак, ситуация в
научном смысле уникальная. Животное обязано быть человеком,  но  человеком
не является. И  вот  еще  несколько  лет  спустя  на  Тагоре  обнаруживают
мощнейшую цивилизацию. Совершенно непохожую ни на нашу земную, ни на  вашу
-  невиданную,  совершенно   фантастической   фактуры,   но   несомненную.
Представляешь какой это был ужас? Из первооткрывателей один сошел  с  ума,
другой застрелился... И только еще через двадцать  лет  нашли!  Оказалось:
Да, есть на планете разум. Но совершенно нечеловеческий. До такой  степени
не похож ни на нас, ни на вас, ни, скажем, на леонидян, что  наука  просто
не могла даже предположить возможность такого феномена... Да...  Это  была
трагедия. - Он вдруг как-то поскучнел и пошел из зала,  словно  забыл  обо
мне, но на пороге остановился и сказал, глядя на скелет в углу: - А сейчас
есть гипотеза, что это вот - искусственные существа.  Понимаешь,  тагоряне
их создали сами, смоделировали, что ли. Но для чего?  Мы  ведь  так  и  не
сумели найти с тагорянами общего языка... -  Тут  он  посмотрел  на  меня,
хлопнул по плечу и сказал: - Вот так-то, брат-храбрец.  А  ты  говоришь  -
космозоология...
     Не знаю уж, правду он мне рассказал или выдумал все, чтобы мозги  мне
окончательно замутить, но только охота размахивать руками и  излагать  мне
про всякие загадки природы у него после этого пропала. Пошли мы  из  музея
вон. Он молчит, я тоже, в душе у  меня  какой-то  курятник  нечищенный,  и
таким манером пришли мы к нему в кабинет. Он уселся в  свое  кресло  перед
экранами, вынул из воздуха бокал со своей любимой  шипучкой,  стал  тянуть
через соломинку, а сам смотрит как бы сквозь  меня.  В  кабинете  у  него,
кроме этих экранов и ненормального количества книг, ничего  в  общем-то  и
нет. Даже стола у него нет, до сих пор не  могу  понять,  что  он  делает,
когда ему какую-нибудь бумагу надо, скажем, подписать.  И  нет  у  него  в
кабинете ни картин, ни фотографий, ни украшений каких-нибудь.  А  ведь  он
богатый человек, мог бы себе позволить. Я бы на его месте,  если,  скажем,
наличности не хватает, шкуру бы эту  изумрудную  загнал,  слуг  бы  нанял,
статуй бы везде расставил, ковры бы навесил - знай наших... Правда, что  с
него взять - холостяк. А может  быть,  ему  и  по  должности  не  положено
роскошествовать. Что я о его должности знаю?  Ничего.  То-то  он  музей  в
подвале держит...
     - Слушай, Гаг, - говорит он вдруг. - А ведь  тебе,  наверное,  скучно
здесь, а?
     Застал он меня этим вопросом врасплох. Кто его знает,  как  тут  надо
отвечать. Да и вообще - откуда я знаю, скучно мне здесь или нет?  Тоскливо
- это да. Неуютно - да. Место  себе  не  нахожу  -  да.  А  скучно?..  Вот
человеку в окопе под обстрелом - скучно? Ему, ребята, скучать  некогда.  И
мне здесь скучать пока некогда.
     - Никак нет, - говорю. - Я свое положение понимаю.
     - Ну и как же ты его понимаешь?
     - Всецело нахожусь в вашем распоряжении.
     Он усмехнулся.
     - В моем распоряжении... Ладно, не будем об этом. Я, как  видишь,  не
могу уделять тебе все свое время. Да ты, по-моему, к этому и не стремишься
особенно. Стараешься держаться от меня подальше...
     - Никак нет, - возражаю я вежливо. - Никогда не забуду,  что  вы  мой
спаситель.
     - Спаситель? Гм... До спасенья еще далеко. А  вот  не  хочешь  ли  ты
познакомиться с одним интересным субъектом?
     У меня сердце екнуло.
     - Как прикажете, - говорю.
     Он подумал.
     - Пожалуй, прикажу, - сказал он, поднимаясь.  -  Пожалуй,  это  будет
полезно.
     И с этими непонятными словами подошел он к дальней стене, что-то  там
сделал, и стена раскрылась. Я глянул и попятился. Что стены  у  них  здесь
поминутно раскрываются и закрываются - к этому я уже привык, и это мне уже
надоело. Но ведь я что думал? Думал, он  меня  с  этим  математиком  хочет
познакомить, а там - змеиное молоко! - Стоит там, ребята, этакий долдон  в
два с половиной метра ростом, плечищи, ручищи, шеи  нет  совсем,  а  морда
закрыта как бы забралом, частой такой  матовой  решеткой,  а  по  сторонам
туловища торчат то ли фары, то ли  уши.  Я  честно  скажу:  не  будь  я  в
мундире, я бы удрал без памяти. Честно. Я бы и в мундире  удрал,  да  ноги
отнялись. А тут эт