что  в  ближайшее  время
указанный сок начнет  иметь  хождение  наравне  с  деньгами.  Специального
распоряжения о пенсиях пока нет, но есть веские  основания  полагать,  что
раз налоги принимаются так называемым желудочным соком, то и пенсии  будут
выплачиваться все тем же так называемым желудочным  соком.  Сердце  у  мен
упало, но я собрался с духом и прямо спросил господина Никострата,  нельзя
ли понимать его слова так, что  этот  так  называемый  желудочный  сок  не
является собственно желудочным соком, а представляет  собой  некий  символ
новой финансовой политики. Господин Никострат неопределенно пожал  плечами
и, продолжая рассматривать  ногти,  произнес:  "Желудочный  сок,  господин
Аполлон, это желудочный сок". "Зачем же мне желудочны сок?" - спросил я  в
полном отчаянии. Он вторично пожал плечами и  заметил:  "Вы  же  прекрасно
знаете, что желудочный сок необходим каждому человеку". Мне было абсолютно
ясно, что господин Никострат либо врет, либо чего-то недоговаривает. Я так
отчаялся,  что  потребовал  свидания  с  господином  мэром.  Но  мне  было
отказано. Тогда я покинул мэрию и записался в патруль.
     Если  человеку,  беспорочно  проработавшему  тридцать  лет  на   ниве
народного просвещения, предлагают в награду пузырек желудочного  сока,  то
этот человек вправе демонстрировать любую  степень  негодования.  Марсиане
тут виноваты или не марсиане не имеет решительно никакого значения.  Я  не
выношу никаких анархических действий, но за свои  права  готов  драться  с
оружием в руках.  И  хотя  всем  понятно,  что  протест  мой  носит  чисто
символический характер, пусть они об этом задумаются, пусть они знают, что
имеют дело не с тварью бессловесной. Конечно,  если  бы  донорские  пункты
стали у нас системой и если бы банк и сберегательная  касса  действительно
принимали бы желудочный сок в обмен на валюту, я отнесся  ко  всему  этому
иначе. Однако о банках и сберкассах рассказывал один только Силен,  и  это
пока всего лишь неподтвержденный слух. А что касается  донорских  пунктов,
то Морфей, записавшись в патруль и решив немедленно  спрыснуть  это  дело,
отдал себя в руки кривого громилы, вернулся с красными слезящимися глазами
и, показав нам новенькую, хрустящую пятерку, сообщил, что  фургоны  сейчас
уезжают. Значит, ни о какой системе не  может  быть  и  речи:  приехали  и
уехали. Успел сдать излишки - хорошо, не успел - пеняй на себя.  По-моему,
это возмутительно.
     Полифем назначил меня в паре с заикой Калаидом патрулировать  площадь
согласия и прилегающие к ней улицы с двенадцати до двух часов ночи.  Выдав
нам удостоверения, написанные от руки  Силеном,  он  растроганно  похлопал
меня по плечу и сказал: "Старая гвардия! Что бы эти дерьмовые шпаки делали
без нас, Феб? Я знал, что в решительный час ты будешь рядом". Мы  обнялись
и прослезились оба. В сущности, ведь Полифем неплохой человек,  просто  он
любит, чтобы ему подчинялись беспрекословно. Вполне  понятное  желание.  Я
попросил у него разрешения быть свободным и направился к Ахиллесу. Патруль
патрулем, а на всякий случай следовало  предпринять  кое-какие  меры.  Что
такое желудочный сок, спрашивал я Ахиллеса. Кому он может понадобиться? На
что  он  годен?  Ахиллес  сказал,  что  этот  сок  нужен   для   успешного
переваривания пищи и, пожалуй, больше ни для чего. Это я и без него  знал.
"Скоро я смогу предложить тебе большую партию так называемого  желудочного
сока, - сказал я. - Может быть, возьмешь?" Он ответил, что подумает, и тут
же предложил обменять  мой  неполный  "зоосад"  на  беззубцовую  авиапочту
двадцать восьмого года.  Ничего  не  скажешь,  беззубцовочка  эта  -  вещь
уникальная, но у Ахиллеса она с двумя  наклейками  и  с  каким-то  сальным
пятном. Не знаю, не знаю.
     Выйдя из аптеки, я снова увидел  марсианскую  машину.  Возможно,  это
была та самая машина, а может быть, и другая. Нарушая все правила уличного
движения, она плыла  посередине  улицы,  двигаясь,  правда,  со  скоростью
пешехода, так что я имел возможность хорошо  ее  рассмотреть  -  я  шел  в
трактир, и нам было  по  пути.  Самое  первое  мое  впечатление  оказалось
совершенно правильным: более всего машина  походила  на  очень  запыленный
рояль обтекаемой формы. Время от времени под нею что-то вспыхивало, и  она
слегка подпрыгивала, но это, видимо, не было  неисправностью,  потому  что
она продолжала неуклонно продвигаться  вперед,  не  останавливаясь  ни  на
секунду. Ни  окон,  ни  дверей  различить  было  нельзя  даже  с  близкого
расстояния, но больше всего меня поражало отсутствие  колес.  Правда,  мое
сложение не позволяло мне нагнуться достаточно низко, чтобы заглянуть  под
днище. Вероятно, там все-таки были колеса - не может же быть, чтобы так уж
ни одного колеса не было.
     Неожиданно машина остановилась. И конечно же, она остановилась  перед
особняком господина Лаомедонта. Помнится, я с горечью подумал:  ведь  есть
же на свете люди, для которых новый ли  президент,  старый  ли  президент,
марсиане, или кто-нибудь еще -  не  составляет  никакой  разницы.  Всегда,
думал я, любая власть относится к ним с уважением  и  вниманием,  которого
они отнюдь не заслуживают и даже, если  говорить  об  уважении,  наоборот.
Однако произошло нечто совершенно неожиданное. Справедливо полагая, что из
машины сейчас кто-то выйдет и  я  увижу,  наконец,  живого  марсианина,  я
остановился в сторонке и стал наблюдать вместе с другими обывателями,  ход
мыслей которых  совпадал,  по-видимому,  с  моим.  К  нашему  изумлению  и
разочарованию, из машины, однако, вышли  вовсе  не  марсиане,  а  какие-то
приличные молодые люди в узких пальто и одинаковых беретах.  Трое  из  них
подошли к парадному входу и позвонили, а двое в свободных  позах,  засунув
руки глубоко в  карманы  своих  пальто,  расположились  рядом  с  машиной,
опершись на нее разными частями тела. Парадная дверь открылась, трое вошли
внутрь, и оттуда сейчас же донеслись странные,  не  очень  громкие  звуки,
словно кто-то один принялся там  небрежно  передвигать  мебель,  а  другие
стали размеренными ударами выбивать ковер. Двое, оставшиеся возле  машины,
не обращали на эти звуки никакого внимания. Они пребывали в прежних позах,
один рассеянно смотрел  вдоль  улицы,  а  другой,  позевывая,  разглядывал
верхний этаж особняка. Не переменили они позу и  через  минуту,  когда  из
парадной двери медленно и осторожно, как слепой, вышел мой обидчик,  шофер
господина Лаомедонта. Лицо его было  бледно,  рот  широко  раскрыт,  глаза
выпучены и стеклянны, а обе руки он крепко прижимал  к  животу.  Сойдя  на
тротуар, он прошел несколько шагов, с  кряхтением  сел,  посидел  немного,
сутулясь все больше  и  больше,  а  затем  повалился  на  бок,  скорчился,
перебрал ногами и замер  неподвижно.  Должен  признаться,  что  сначала  я
ничего не понял.  Все  происходило  так  неторопливо,  в  такой  спокойной
деловой обстановке, на фоне такого обычного городского шума,  что  у  меня
невольно возникло и укрепилось ощущение, будто так, собственно,  и  должно
быть. Я не испытывал никакого беспокойства и не искал никаких  объяснений.
Я так доверял этим молодым людям, таким приличным, таким сдержанным... Вот
один из них рассеянно поглядел на  лежащего  шофера,  закурил  сигарету  и
снова  стал  разглядывать  верхний  этаж.  Мне  даже  показалось,  что  он
улыбается. Потом послышался топот ног, и из подъезда один за другим вышли:
молодой человек в узком пальто,  промакивающий  губы  платочком;  господин
Лаомедонт в роскошном восточном халате, без шляпы и в  наручниках;  другой
молодой человек в узком пальто, снимающий на  ходу  перчатки;  и  наконец,
третий молодой человек в узком пальто, нагруженный оружием.  Правой  рукой
он прижимал к груди три или четыре автомата, в левой руке он нес несколько
пистолетов, просунув палец сквозь спусковые скобы, и еще на каждом плече у
него висело по ручному пулемету. На господина Лаомедонта я взглянул только
один раз, и этого было вполне достаточно - у меня до сих  пор  сохранилось
впечатление  чего-то  красного,  мокрого   и   липкого.   Вся   кавалькада
неторопливо пересекла тротуар  и  скрылась  в  недрах  машины.  Оставшиеся
снаружи двое молодых людей лениво  оттолкнулись  от  полированного  борта,
подошли к лежащему шоферу, осторожно взяли его за руки и за ноги и, слегка
раскачав, бросили в подъезд.  Один  из  них  затем  извлек  из  кармана  и
аккуратно приклеил рядом со звонком какую-то бумагу, после чего машина, не
разворачиваясь, с прежней скоростью двинулась в  обратном  направлении,  а
оставшиеся молодые люди с самым скромным видом прошли через расступившуюся
толпу и скрылись за углом.
     Когда я очнулся от столбняка, в который был ввергнут неожиданностью и
необычайностью случившегося,  и  вновь  обрел  способность  размышлять,  я
ощутил нечто вроде  психического  потрясения,  как  если  бы  передо  мною
свершилось поворотное действие  истории.  Я  уверен,  что  нечто  подобное
пережили  и  ощутили  и  остальные  свидетели.  Мы  все  сгрудились  перед
подъездом, но никто не решался войти внутрь. Я надел очки и  через  головы
прочитал  прокламацию,  наклеенную  под  звонком.   Прокламация   гласила:
"Наркотики - яд и позор нации! Пришла пора покончить с наркотиками. И мы с
ними  покончим,  а  вы  нам  поможете.  Беспощадно   покараем   тех,   кто
распространяет наркотики". Будь это кто-нибудь другой, разговоров  хватило
бы часа на два, а тут все только обменивались  междометиями,  не  в  силах
побороть  еще  привычную  робость:  "Ай-яй-яй-яй...",   "Надо   же,   а!",
"Эхе-хе-хе-хе...", "Да, господа, увы!.." Кто-то вызвал  полицию  и  врача.
Врач вошел  в  дом  и  занялся  там  шофером.  Потом  прибыл  Пандарей  на
полицейском вездеходе. Он потоптался на крыльце, несколько  раз  перечитал
прокламацию, почесал в затылке и даже заглянул в двери, но войти  струсил,
хотя врач раздраженно звал его в самых непочтительных выражениях. Он встал
в дверях, расставив ноги, засунув руки за ремень и надувшись, как индюк. С
появлением  полиции  толпа   несколько   осмелела   и   заговорила   более
определенно: "Таким, значит, манером, а?", "Да, что уж тут, все  ясно...",
"Интересно, интересно, господа!", "В жизни бы не поверил..." Я с  тревогой
чувствовал, что языки развязываются, и хотел уже  уйти,  хотя  любопытство
одолевало меня, но тут Силен  обратился  к  Пандарею  с  прямым  вопросом:
"Итак, Пан, закон все-таки восторжествовал? Решились,  наконец?"  Пандарей
значительно поджал губы и, поколебавшись, произнес: "Я  так  полагаю,  что
это не мы решились". "Как же это так - не вы? А кто же тогда?"  -  "Я  так
полагаю, что это  столичная  жандармерия",  -  громовым  шепотом  произнес
Пандарей, оглядевшись по сторонам. "Какая же это жандармерия? -  возразили
в толпе. - Жандармерия и вдруг в марсианской машине! Нет, никакая  это  не
жандармерия". - "Так что  же  это,  по-вашему?  Сами  марсиане,  что  ли?"
Пандарей  надулся  еще  больше  и  гаркнул:  "Эй,  кто  там  про  марсиан?
Осторожно!" Но на него больше  не  обращали  внимания.  Языки  развязались
окончательно: "Машина, может, и марсианская, да сами они не марсиане,  это
точно. Повадки у них наши,  человеческие".  "Верно!  Какое,  спрашивается,
марсианам дело до наркотиков?", "Э, старина, новая метла чисто метет. А до
желудочного сока нашего какое им дело?", "Нет, господа, это были не  люди.
Слишком, понимаете ли, спокойные, слишком молчаливые.  Думается  мне,  что
это были сами марсиане. Работают, как машины", "правильно, машины! Роботы!
Зачем  марсианам  руки  пачкать?  У  них  роботы   есть".   Пандарей,   не
удержавшись,  тоже  вмешался   с   предположением.   "Нет,   старички,   -
провозгласил он. - Никакие это не роботы.  Это  теперь  порядок  такой.  В
жандармерию теперь набирают исключительно глухонемых. В  целях  сохранения
государственной тайны". Гипотеза эта вызвала сначала  изумление,  а  затем
ядовитые реплики, большей частью очень остроумные, но  я  запомнил  только
замечание желчного Парала. Парал выразился в том смысле, что неплохо  было
бы и в полицию набирать исключительно глухонемых, но не в целях сохранения
государственной тайны, а чтобы оградить ни в  чем  не  повинных  людей  от
белиберды, извергаемой на них этими официальными  лицами.  Расстегнувшийся
было Пандарей, конечно, сейчас  же  раздулся,  снова  застегнул  китель  и
заорал: "Поговорили - все!" И нам, к сожалению, пришлось  разойтись,  хотя
именно в эту минуту, подкатила карета "Скорой  помощи".  Старый  осел  так
рассвирепел, что мы могли лишь издали наблюдать, как из  подъезда  выносят
изувеченного шофера, а следом, к нашему удивлению, еще два каких-то  тела.
До сих пор неизвестно, кто были эти двое.
     Все наши направились в трактир, и я тоже.  За  стойкой  непринужденно
расположились те самые двое молодых людей в узких пальто.  Как  и  прежде,
они были спокойны и молчаливы,  пили  джин  и  рассеянно  смотрели  поверх
голов. Я заказал себе  полный  обед  и,  насыщаясь,  наблюдал,  как  самые
любопытные из наших постепенно придвигаются к молодым людям.  Смешно  было
смотреть, как неумело Морфей  пытается  завести  с  ними  разговор  насчет
погоды в Марафинах, а Парал, вознамерившись взять быка за рога, предлагает
им выпивку. Молодые люди, как бы не видя никого вокруг, исправно поглощали
придвигавшиеся к ним напитки, но продолжали хранить бесстрастное молчание.
Шутки их не смешили, намеки их не задевали, а прямых вопросов  они  словно
бы даже и не слышали вовсе. Я не знал, что и думать. Я  то  восхищался  их
необычной выдержкой, их полным равнодушием к смешным попыткам втянуть их в
разговор, то начинал склоняться к мысли, что это действительно марсианские
роботы, что отвратительная внешность марсиан не позволяет  им  представать
перед нами самолично, то подозревал в них самих марсиан, о которых  мы,  в
сущности, до сих пор ничего не знаем. Наши,  обнаглев,  сгрудились  вокруг
молодых людей и уже без всякого стеснения обсуждали их личности, а кое-кто
осмеливался даже пробовать на ощупь материал их пальто.  Все  теперь  были
убеждены, что перед ними роботы. Япет даже начал беспокоиться. Подавая мне
бренди, он расстроенно сказал: "Как же так - роботы? Взяли по  два  джина,
по два бренди, две пачки сигарет, а платить кто будет?"  Я  объяснил  ему,
что программа робота, предусматривающая потребление  напитков  и  сигарет,
без   сомнения   должна   предусматривать   и   какой-то   способ   оплаты
потребленного. Япет успокоился, но тут у стойки началась драка.
     Как потом стало известно,  желчный  Парал  заключил  пари  с  дураком
Димантом, что Димант приложит к руке робота горящую сигарету и  ничего  от
этого не случится. Своими же глазами я увидел вот что.  Из  развлекающейся
толпы, подобно пробке из  бутылки,  вырвался  вдруг  Димант.  Он  пролетел
спиной вперед через весь зал, мелко суча  ногами,  опрокидывая  столики  и
встречных, и упал в углу. Не прошло и секунды, как совершенно подобным  же
образом, но в другом углу, оказался Парал. Наши бросились врассыпную, а я,
ничего еще тогда не поняв, увидел, что молодые люди по-прежнему тихо сидят
у стойки и задумчиво, одинаковым  движением  подносят  к  губам  рюмки  со
спиртным.
     Парала и Диманта подняли и оттащили за кулисы  приводить  в  себя.  Я
взял свой стакан и тоже проследовал за кулисы.  Мне  захотелось  выяснить,
что произошло. Я пришел в тот момент, когда Димант уже очнулся и  сидел  с
самым идиотским видом, ощупывая свою грудь. Парал еще не приходил в  себя,
но уже глотал  джин  и  запивал  содовой.  Рядом  с  ним,  держа  наготове
полотенце, стояла служанка, чтобы подвязать ему челюсть, когда он очнется.
Там я узнал описанную выше версию инцидента и согласился с остальными, что
Парал провокатор,  а  Димант  просто  дурак,  не  лучше  Пандарея.  Однако
высказав эти разумные  соображения,  наши  ничуть  не  удовлетворились,  а
забрали себе в голову, что этого так оставить нельзя. Полифем, державшийся
до этого в тени, заявил, что это будет первая боевая акция нашей  дружины.
Этих молодчиков мы встретим, когда они выйдут из  трактира,  сказал  он  и
принялся командовать, кто из нас где должен встать и  по  какому  месту  и
когда начинать бить. Я немедленно отмежевался от этой затеи. Во-первых,  я
вообще противник насилия, во мне нет решительно ничего от  унтер  офицера.
Во-вторых, я не видел тогда за молодыми людьми никакой особенной  вины.  И
наконец, я планировал вовсе не драться с ними, а поговорить о своих делах.
Я потихоньку выбрался из-за кулис, вернулся к своему столику, и именно эти
мои действия положили начало дальнейшему, столь  огорчительному  для  меня
событию.
     Впрочем, даже сейчас, когда я гляжу на прожитый день  совсем  другими
глазами, я  должен  констатировать,  что  логика  моих  поступков  была  и
остается безупречной. Молодые люди - не из наших мест,  рассуждал  я.  Тот
факт, что они прибыли на марсианской машине, свидетельствует об их  скорее
всего  столичном  происхождении.  Более  того,  участие  их  в   экзекуции
господина Лаомедонта свидетельствует об их  несомненной  принадлежности  к
власть имущим: вряд ли против господина Лаомедонта послали бы каких-нибудь
рядовых исполнителей.  Таким  образом  по  логике  вещей  получалось,  что
молодые  люди  обязательно  должны   были   быть   осведомлены   в   новых
обстоятельствах и могли сообщить мне многое из того, что меня  интересует.
Не в моем положении маленького  человека,  над  которым  издевается  шофер
господина  Лаомедонта  и  которого  отказывается  информировать  секретарь
мэрии, можно пренебречь случаем получить правдивую  информацию.  С  другой
стороны, молодые люди отнюдь не вызывали во мне каких-либо  опасений.  Тот
факт, что они несколько жестоко обошлись с господином  Лаомедонтом  и  его
телохранителями, нимало не настораживал меня. Это была их  служба,  и  это
был господин Лаомедонт, которому давно уже надлежало воздать по  заслугам.
Что же до инцидента с Паралом и Димантом, то, господа мои, Димант глуп,  и
иметь с ним дело невозможно, а Парал кого угодно способен вывести из  себя
своими желчными остротами. Я не говорю уже о том,  что  и  сам  никому  не
позволил  бы  называть  меня  роботом  и  тем  более  прижигать  мне  руку
сигаретой.
     Поэтому, когда я, допив бренди, направился к  молодым  людям,  я  был
совершенно уверен в успехе своего предприятия. План предстоящей  беседы  я
продумал во всех деталях, приняв во внимание и род их деятельности,  и  их
настроение в связи с только что имевшим место инцидентом, и их  природные,
видимо, молчаливость и сдержанность. Вначале я намеревался попросить у них
извинения за бездарное поведение моих компатриотов. Далее  я  представился
бы, выразил бы надежду, что не обременяю их своей беседой, посетовал бы на
качество бренди, которое  Япет  частенько  доливает  дешевыми  сортами,  и
предложил бы им угоститься из моей персональной бутылки.  И  только  после
этого и после того, как мы обсудили  бы  погоду  в  Марафинах  и  в  нашем
городе, я  рассчитывал  мягко,  деликатно  перейти  к  основному  вопросу.
Направляясь к  ним,  я  отметил,  что  один  из  них  занят  раскуриванием
сигареты, а  другой,  отвернувшись  от  стойки,  внимательно  и,  как  мне
показалось, с интересом следит  за  моим  приближением.  Поэтому  я  решил
обратиться именно к нему. Подойдя, я приподнял  шляпу  и  сказал:  "Добрый
вечер". И тогда этот молодчик сделал какое-то ленивое  движение  плечом  и
тотчас в голове у меня словно разорвалась граната. Ничего не помню.  Помню
только, что я долгое время лежал за кулисами рядом с Паралом, глотал джин,
запивая содовой, и кто-то  прикладывал  мне  к  пораженному  глазу  мокрую
холодную салфетку.
     И вот теперь я  спрашиваю  себя:  чего  же  ждать  дальше?  Никто  не
вступился за меня, никто не поднял голоса протеста. Все повторяется вновь.
Опять молодчики, наводящие ужас,  избивают  гр