мужья  и
родственники, друзья,  сочувствующие,  лица,  примкнувшие  к  движению  по
религиозным или философским соображениям)  никогда  не  был  по-настоящему
массовым. Общая численность участников движения не превышала полумиллиона.
Что же касается профессионального корпуса, то одна только  группа  ВЭПИ  к
моменту принятия поправки включала в себя 536 специалистов.
     5. После принятия поправки отказы  не  прекратились,  хотя  их  число
заметно уменьшилось. Самое же главное - на протяжении  85  года  изменился
сам  характер  эпидемии.  Собственно,  это  явление  уже  нельзя   назвать
эпидемией.  Какие  бы  то  ни  было  закономерности  ("цепочки   отказов",
географические  концентрации)  исчезли.  Теперь  отказы  носят  совершенно
случайный, единичный характер, причем мотивировки типа А  и  Б  вообще  не
встречаются, а превалируют ссылки на поправку.  Видимо,  поэтому  нынешние
врачи  вообще  не  рассматривают  отказы  от  фукамизации  как  проявления
фукамифобии. Замечательно, что многие женщины, в свое время  категорически
отказавшиеся от фукамизации и принимавшие активное участие в  движении  за
поправку, ныне совершенно потеряли интерес к этому  вопросу  и  при  родах
даже не пользуются правом ссылаться на поправку. Из  женщин,  отказавшихся
от фукамизации в период 81-85 годов, при следующих родах  отказались  едва
12 процентов. Третий отказ от фукамизации - это и вообще полная  редкость:
за 15 лет зарегистрировано всего несколько случаев.
     6. Считаю необходимым особенно подчеркнуть два обстоятельства.
     А. Почти полное  исчезновение  фукамифобии  после  принятия  поправки
обычно   объясняется   хорошо   известными   психосоциальными   факторами.
Современный  человек  приемлет  только  те  ограничения  и  обязательства,
которые  вытекают  из   морально-этических   установок   общества.   Любое
ограничение или обязательство иного рода  воспринимается  им  с  ощущением
(неосознанной)  неприязни  и  (инстинктивного)  внутреннего  протеста.   И
естественно,  что,  добившись  добровольности  в  вопросе  о  фукамизации,
человек  утрачивает  основание  для  неприязни  и  начинает  относиться  к
фукамизации нейтрально, как к любой обычной медицинской процедуре.
     Полностью  принимая  и  понимая  эти  соображения,  я  тем  не  менее
подчеркиваю и возможность иной интерпретации -  представляющей  интерес  к
рамках темы 009. А именно: вся изложенная  выше  история  возникновения  и
исчезновения   фукамифобии   прекрасно   истолковывается   как   результат
целенаправленного, хорошо рассчитанного воздействия некоей разумной воли.
     Б. Эпидемия фукамифобии хорошо  совпадает  по  времени  с  появлением
"синдрома пингвина". (См. мой рапорт-доклад N 011/99).
     Сапиенти сат.
                                                                 Т. Глумов
     (Конец Документа 4)

                                - - - - -

     Сейчас я могу с полной определенностью утверждать,  что  именно  этот
рапорт-доклад Тойво Глумова произвел в моем сознании ту подвижку,  которая
и привела меня в конце  концов  к  Большому  Откровению.  Причем,  как  ни
забавно  звучит  сейчас,  сдвиг  этот  начался  с   того   непроизвольного
раздражения которое вызвали у меня грубые и недвусмысленные  намеки  Тойво
на якобы зловещую роль "вертикалистов" в  истории  поправки.  В  оригинале
рапорта этот абзац украшен мною жирными отчеркиваниями; я прекрасно помню,
что собирался тогда устроить Тойво взбучку за неумеренное  фантазирование.
Но тут до меня дошли сведения о визите Колдуна в  Институт  Чудаков,  меня
наконец осенило, и мне стало не до взбучек.
     Я оказался в жесточайшем кризисе,  потому  что  мне  не  с  кем  было
поговорить. Во-первых, у меня не было никаких предложений. А во-вторых,  я
не знал, с кем мне теперь можно поговорить, я  с  кем  уже  нельзя.  Много
позже я спрашивал своих ребят: не показалось ли им что-нибудь  странным  в
моем поведении в те жуткие (для меня) апрельские дни 99 года. Сандро тогда
был  погружен  в  тему  "Рип  Ван  Винкль"  и  сам  пребывал  в  состоянии
ошеломления, а потому ничего не заметил. Гриша Серосовин утверждал,  будто
я тогда был особенно склонен отмалчиваться  и  на  все  инициативы  с  его
стороны отвечал загадочной улыбкой. А Кикин есть Кикин: ему уже тогда было
"все ясно". Тойво же Глумова мое тогдашнее поведение,  безусловно,  должно
было бесить. И бесило. Однако я и в самом деле не знал,  что  мне  делать!
Одного за другим я гнал своих сотрудником в Институт Чудаков и каждый  раз
ждал, что из этого получится, и ничего не получалось, и я гнал  следующего
и снова ждал.
     В это время Горбовский умирал у себя в Краславе.
     В это время Атос-Сидоров готовился снова лечь в больницу, и  не  было
уверенности, что он вернется.
     В это  время  Даня  Логовенко  впервые  после  многолетнего  перерыва
напросился ко мне на чашку чая и  целый  вечер  занимался  воспоминаниями,
болтая сущие пустяки.
     В это время я еще ничего не решил.
     И тут разразились события в Малой Пеше.
     В ночь с 5 на 6 мая меня подняла с постели аварийная служба. В  Малой
Пеше (на реке Пеше, впадающей в Чешскую  губу  Баренцева  моря)  появились
какие-то  чудовища,  вызвавшие  взрыв  паники  среди  населения   поселка.
Аварийная группа направлена, расследование проводится.
     Согласно существующему  порядку  я  обязан  был  направить  на  место
происшествия кого-нибудь из своих инспекторов. Я послал Тойво.
     К сожалению, рапорт-доклад инспектора Глумова  о  событиях  и  о  его
действиях в Малой Пеше утрачен. Во  всяком  случае,  мне  не  удалось  его
обнаружить. Между тем  мне  очень  хотелось  бы  показать  по  возможности
подробно, как Тойво проводил это  расследование,  и  потому  придется  мне
прибегнуть к реконструкции событий, основываясь на собственной памяти и на
беседах с участниками этого происшествия.
     Нетрудно видеть,  что  предлагаемая  реконструкция  (а  также  и  все
последующие)  содержит,  кроме  совершенно  достоверных  фактов,   еще   и
кое-какие  описания,  метафоры,  эпитеты,  диалоги   и   прочие   элементы
художественной литературы. Все-таки мне надо, чтобы читатель увидел  перед
собою живого Тойво, каким я его помню. Тут одних документов не достаточно.
Если  угодно,  впрочем,  можно   рассматривать   мои   реконструкции   как
свидетельские показания особого рода.

                                - - - - -

     МАЛАЯ ПЕША. 6 МАЯ 99 ГОДА. РАННЕЕ УТРО.
     Сверху поселок Малая Пеша выглядел так, как и должно  было  выглядеть
этому  поселку  в  четвертом  часу  утра.  Сонно.  Мирно.  Пусто.  Десяток
разноцветных крыш полукругом, заросшая травой площадь,  несколько  стоящих
вразброс глайдеров, желтый павильон у  обрыва  над  рекой.  Река  казалась
неподвижной, очень холодной и неприветливой, клочья белесого тумана висели
над камышами на той стороне.
     На крыше клуба, задравши голову, стоял человек и следил за глайдером.
Лицо его показалось Тойво знакомым, и ничего удивительного в этом не было:
Тойво знал многих аварийщиков, наверное каждого второго.
     Он посадил машину рядом с крыльцом и выпрыгнул на сырую  траву.  Утро
здесь было  холодное.  На  аварийщике  была  уютная  куртка  с  множеством
специальных  карманов,  с  гнездами  для  всяких  баллонов,   регуляторов,
гасителей, воспламенителей и прочих предметов, необходимых для  исправного
несения аварийной службы.
     - Здравствуйте, - сказал Тойво. - Базиль, кажется?
     -  Здравствуйте,  Глумов,  -  отозвался  тот,  протягивая   руку.   -
Правильно. Базиль. Что это вы так долго?
     Тойво объяснил ему, что нуль-Т здесь,  в  Малой  Пеше,  почему-то  не
принимает, его выбросило в Нижней Пеше, и пришлось  ему  взять  глайдер  и
лететь лишних сорок минут по-над рекой.
     - Понятно, - сказал Базиль и оглянулся на павильон. - Я так и  думал.
Понимаете,   они  в   панике  эту   нуль-кабину  свою   до  такой  степени
изуродовали...
     - Значит, никто до сих пор так и не вернулся?
     - Никто.
     - И больше ничего не происходило?
     -  Ничего.  Наши  закончили  осмотр  полтора   часа   назад,   ничего
существенного не нашли и отбыли домой делать анализы. Меня оставили, чтобы
я никого не пускал, и я все это время чинил нуль-кабину.
     - Починили?
     - Скорее да, чем нет.
     Коттеджи  Малой  Пеши  были  старинные,  постройки   прошлого   века,
утилитарная архитектура, натурированная органика, ядовито-яркие  краски  -
от старости. Вокруг  каждого  коттеджа  -  непроглядные  кусты  смородины,
сирени, заполярной клубники, а сразу же за полукольцом домов - лес, желтые
стволы гигантских сосен, серо-зеленые от тумана хвойные кроны, а над ними,
уже довольно высоко, - багровый диск солнца на северо-востоке...
     - Что за анализы? - спросил Тойво.
     - Ну, здесь осталось довольно много следов...  Эта  пакость  вылезла,
видимо, вон из того коттеджа и поползла во все стороны...  -  Базиль  стал
показывать руками. - На кустах, на траве,  кое-где  на  верандах  осталась
подсохшая слизь, какая-то чешуя, комья чего-то такого...
     - Что вы видели сами?
     - Ничего. Когда мы прибыли, здесь все было  вот  как  сейчас,  только
туман над рекой стоял.
     - Значит, свидетелей не осталось?
     - Сначала мы думали, что удрали все  поголовно.  А  потом  оказалось:
нет, вон в том домике,  крайнем,  на  берегу,  благополучно  процветает  в
высшей степени пожилая особа, которая и не подумала удирать...
     - Почему? - спросил Тойво.
     - Понятия не имею! - ответил Базиль, задрав брови и разведя  руки.  -
Представляете? Кругом паника, все  мечутся  в  ужасе,  дверцу  нуль-кабины
выворотили с корнем, а ей хоть бы хны... Прилетаем мы, разворачиваем  свои
боевые порядки, шашки наголо, багинеты примкнуты, и вдруг она  выходит  на
крыльцо и этак строго просит нас  вести  себя  потише,  потому  что  своим
галдежом мы мешаем ей спать!..
     - А была ли паника?
     - Ну-ну-ну! - сказал Базиль, предупреждающе подняв  ладонь.  -  Здесь
было восемнадцать человек, когда все началось. Девять человек драпанули на
глайдерах. Пятеро бежали через кабину. А трое без памяти кинулись  в  лес,
заблудились там, и мы их еле нашли. Так что не сомневайтесь, была  паника,
была... Паника была, чудовища какие-то  были,  и  следы  остались.  А  вот
почему старушка не напугалась, этого мы не  знаем.  Она  вообще,  какая-то
странная, эта старушка. Я своими ушами слышал, как она объявила командиру:
"Слишком поздно  вы  сюда  прибыли,  голубчики.  Ничем  вы  им  теперь  не
поможете. Все они уже погибли..."
     Тойво спросил:
     - Что она имела в виду?
     - Не знаю, - произнес Базиль недовольно. - Я же вам говорю:  странная
старушка.
     Тойво  посмотрел  на  ядовито-розовый  коттедж,  содержащий  в   себе
старушку. Садик у этого коттеджа выглядел заметно более ухоженным. Рядом с
коттеджем стоял глайдер.
     - Я вам не советую ее беспокоить, - сказал Базиль. - Пусть лучше сама
проснется, и уж тогда...
     В этот момент  Тойво  почудилось  за  спиной  движение,  и  он  резко
повернулся. Из дверей клуба выглядывало бледное лицо с  широко  раскрытыми
испуганными глазами. Несколько секунд незнакомец молчал, затем  бескровные
губы его шевельнулись, и он проговорил сипловатым голосом:
     - Глупейшая история, правда?
     - Стоп-стоп-стоп! - добродушно заговорил Базиль, двинувшись  на  него
выставленными вперед ладонями. - Прошу прощения, но сюда нельзя. Аварийная
служба.
     Незнакомец  тем  не  менее  переступил  через  порог   и   сразу   же
остановился.
     - Я собственно, и не претендую,  -  сказал  он  и  откашлялся.  -  Но
обстоятельства... скажите, Григорий с Элей уже вернулись?
     Выглядел он достаточно необычно. На нем была меховая доха, под полами
которой виднелись богато расшитые меховые сапоги. Доха была расстегнута на
груди и открывала  пеструю  летнюю  рубашку  из  микросетки,  какие  тогда
предпочитали жители степной полосы. На вид ему  было  лет  сорок  -  сорок
пять, лицо простоватое и славное, только слишком уж бледное  -  то  ли  от
испуга, то ли от смущения.
     - Нет-нет, - ответил Базиль, надвинувшись на него вплотную.  -  Никто
сюда не возвращался,  здесь  идет  расследование,  и  мы  никого  сюда  не
пускаем...
     - Подождите, Базиль, - сказал Тойво. - Кто это - Григорий с  Элей?  -
спросил он у незнакомца.
     - Кажется я опять не туда попал... - проговорил незнакомец с каким-то
даже  отчаянием  и  оглянулся  через  плечо,  где  в   глубине   павильона
отсвечивала полированными поверхностями кабина нуль-Т. - Простите,  это...
м-м-м... ах ты, Господи, я опять забыл... Малая Пеша? Или нет?
     - Это Малая Пеша, - сказал Тойво.
     - Ну тогда вы же должны знать... Григорий Александрович Ярыгин... Как
я понял, он живет здесь каждое лето... - Он  вдруг  обрадованно  закричал,
тыча рукой: - Вон же, вон тот коттедж! Вон на веранде мой плащ висит!..
     Все тут же разъяснилось. Незнакомец оказался  свидетелем.  Звали  его
Анатолий  Сергеевич  Крыленко,  и  он  был  зоотехником,  и   работал   он
действительно в степной полосе  -  в  Азгирском  агрокомплексе.  Вчера  на
ежегодной выставке новинок в Архангельске он совершенно случайно  носом  к
носу столкнулся со своим школьным другом Григорием Ярыгиным, с которым  не
виделся вот уже лет десять. Естественно, Ярыгин потащил его к себе,  сюда,
в эту... эх, опять вылетело... ну да, в Малую Пешу. Они провели прекрасный
вечер втроем - он, Ярыгин и жена Ярыгина Эля, катались на лодке, гуляли по
лесу, часам к десяти вернулись домой,  вон  в  тот  коттедж,  поужинали  и
расположились пить чай на веранде. Было совсем светло, с речки  доносились
детские голоса, и тепло было, и удивительно пахла заполярная  клубника.  А
потом Анатолий Сергеевич Крыленко вдруг увидел глаза...
     В этой самой важной для дела части своего рассказа Анатолий Сергеевич
стал, мягко выражаясь, невнятен. Он словно  бы  тщился  пересказать  некий
жуткий, запутанный сон.
     Глаза глядели из сада... Они надвигались, но все время  оставались  в
саду... Два огромных, тошнотворных на вид глаза... По ним все время что-то
текло... А слева, сбоку, был еще третий... или три?.. И  что-то  валилось,
валилось, валилось через перила веранды  и  уже  подтекало  к  ступеням...
Причем двинуться было совершенно невозможно...  Григорий  пропал  куда-то,
Григория не видно. Эля где-то здесь, но ее тоже не видно,  только  слышно,
как  она  истерически  визжит...  или  хохочет...  Тут  дверь  в   комнату
распахнулась.  Комната  по  пояс  примерно  была  заполнена   шевелящимися
студенистыми тушами, а глаза этих туш были там, снаружи, за кустами...
     На  этом  трагедия  кончилась,  и   началась   скорее   уж   комедия.
Нуль-транспортер  выбросил  Анатолия  Сергеевича  в  поселок  Рузвельт  на
острове Петра Первого. Это в  море  Беллинсгаузена,  на  градуснике  минус
сорок девять, скорость ветра восемнадцать метров  с  секунду,  поселок  по
тамошнему зимнему времени пуст.
     Впрочем, в клубе полярников автоматика задействована, тепло, уютно...
Анатолий Сергеевич в своей пестренькой  рубашечке  и  шортах,  еще  мокрый
после чая и пережитого ужаса, приходит в себя. И когда он приходит в себя,
его прежде всего, как и следовало ожидать, охватывает непереносимый  стыд.
Он понимает, что бежал в панике, как последний трус - о таких  трусах  ему
приходилось разве что читать в исторических романах.  Он  вспоминает,  что
бросил Элю и по крайней мере еще одну женщину, которую заметил  мельком  в
соседнем коттедже. Он вспоминает детские голоса на реке  и  понимает,  что
детей этих он тоже бросил. Отчаянный позыв к действию  овладевает  им,  но
вот что замечательно: позыв этот возникает далеко не сразу,  а  во-вторых,
возникнув уже, он довольно долго сосуществует с непереносимым  ужасом  при
мысли о том, что надо вернуться туда, на веранду, в поле зрения  кошмарных
текучих глаз, к отвратительным студенистым тушам...
     Ввалившаяся с мороза  в  клуб  шумная  компания  гляциологов  застала
Анатолия Сергеевича тоскливо ломающим руки: он все еще не мог  ни  на  что
решиться.  Гляциологи  выслушали  его  рассказ  вполне  сочувственно  и  с
энтузиазмом приняли решение вернуться на страшную веранду  вместе  с  ним.
Однако тут же выяснилось,  что  Анатолий  Сергеевич  не  знает  не  только
нуль-индекса поселка, но и само название его. Он мог сказать  только,  что
это недалеко от  Баренцева  моря,  на  берегу  небольшой  реки,  в  полосе
заполярных сосняков. Тогда гляциологи спешно обрядили Анатолия  Сергеевича
в соответствии с местным климатом и сквозь  свистящую  пургу  поволокли  в
штаб поселка напролом через чудовищные сугробы  в  компании  звероподобных
псов... И вот в штабе, перед терминалов БВИ, кому-то из полярников  пришла
в голову весьма здравая мысль о том, что  дело-то  не  шуточное.  Чудовища
эти, безусловно, либо вырвались из какого-нибудь зверинца, либо -  страшно
подумать! - из какой-нибудь лаборатории,  конструирующей  биомеханизмы.  В
любом случае самодеятельность, ребята, тут просто неуместна, надо сообщить
в аварийную службу.
     И они сообщили в Центральную Аварийную. В  Центральной  Аварийной  их
поблагодарили и сказали, что принимают сообщение к сведению. Через полчаса
дежурный  Аварийной  сам  позвонил   в   штаб,   сказал,   что   сообщение
подтверждается,  и  попросил  на  связь  Анатолия   Сергеевича.   Анатолий
Сергеевич в самых общих чертах описал,  что  с  ним  произошло  и  как  он
оказался у берегов Антарктиды. Дежурный успокоил его  в  том  смысле,  что
пострадавших нет, супруги Ярыгины живы и здоровы и что утром, вероятно,  в
Малую Пешу можно будет вернуться, а сейчас ему, Анатолию Сергеевичу, лучше
всего принять что-нибудь успокоительное и лечь отдохнуть.
     И Анатолий Сергеевич принял успокоительное и тут же в штабе прикорнул
на диване, но не проспал и  часу,  как  снова  увидел  текучие  глаза  над
перилами  веранды,  услышал  истерический  хохот  Эли,  и   проснулся   от
невыносимого стыда.
     - Нет, - сказал Анатолий Сергеевич, - они не удерживали меня.  Видно,
поняли мое  состояние...  Никогда  не  думал,  что  со  мной  может  такое
случиться. Я, конечно, не Следопыт и не Прогрессор... но и у меня в  жизни
были острые ситуации, и я всегда вел себя вполне прилично... Я не понимаю,
что со мной произошло. Пытаюсь объяснить это самому себе, и у меня  ничего
не получается...  Словно  наваждение  какое-то...  -  Он  вдруг  заметался
глазами. - Вот сейчас говорю с вами, а внутри все ледяное... Может, мы все
здесь чем-нибудь отравились?
     - Вы не допускаете, что это была галлюцинация? - спросил Тойво.
     Анатолий Сергеевич зябко передернул плечами  и  посмотрел  в  сторону
Ярыгинского коттеджа.
     - Н-не знаю... - проговорил он. - Нет, ничего не могу сказать.
     - Ладно, пойдемте посмотрим, - предложил Тойво.
     - Мне с вами? - спросил Базиль.
     - Не  обязательно,  -  сказал  Тойво.  -  Я  тут  буду  долго  ходить
туда-сюда. А вы держите крепость.
     - Пленных брать? - спросил Базиль деловито.
     - Обязательно, - сказал Тойво. - Пленные мне  нужны.  Все,  кто  хоть
что-нибудь видел своими глазами.
     И они с  Анатолием  Сергеевичем  двинулись  через  площадь.  Анатолий
Сергеевич вид имел решительный и деловой, но чем ближе он подходил к дому,
тем напряженнее становилось его  лицо,  явственнее  выступали  желваки  на
скулах, а нижнюю губу он закусил, словно бы преодолевал  сильную  боль.  И
Тойво счел за благо дать  ему  передышку.  Шагах  в  пятидесяти  от  живой
изгороди он остановился - будто бы для того, чтобы осмотреть  окрестности,
и принялся задавать вопросы. А был  ли  кто-нибудь  вон  в  том  коттедже,
справа?  Ах,  там  было  темно?  А  слева?  Женщина...  Да-да,  помню,  вы
говорили... Одна только женщина и больше никого? А глайдера тут поблизости
не было?
     Тойво задавал вопрос