коем случае! Я описывал лабораторную ситуацию, имея
в виду, что человека будят постоянно и безжалостно. Заверяю тебя, он видел
нас и знал, что мы рядом. Но его мозг  сделал  выбор  и  решил  продолжить
процесс, который происходил у него внутри. Если бы я  настаивал  или  если
прозвучало бы что-то неожиданное - например, твой  голос  -  Филос  сделал
ударение на слове "твой", - то он бы мгновенно пришел в себя  и  нормально
говорил бы с нами, простил бы нас за  вторжение  в  его  занятие  и  затем
попрощался.
     Тут Чарли впервые сообразил, что его баритон звучит  на  Лидоме,  как
рожок среди флейт.
     - Но зачем все это? Зачем это вам нужно?
     - Зачем?... Наверное, это способ  абстрагироваться  от  реальности  с
целью  сравнения  и  сопоставления   данных,   которые   не   могут   быть
проанализированы в условиях реальности. Ваша  литература  знала  множество
галлюцинаторных образов типа крылатых свиней, статуи свободы,  огнедышащих
драконов, аллегории мудрости, василиска, гомункулуса и равенства полов.
     - Послушай, - рассердился Чарли,  но  постарался  сдержать  себя.  На
личностей склада Филоса гнев не  действует,  Чарли  это  почувствовал.  Он
просто заявил: - Ты со мной играешь, пусть это будет игрой. Но  ты  знаешь
ее правила, а я нет.
     С обезоруживающей улыбкой  Филос  прервал  его,  пронзительные  глаза
смягчились, и он искренне извинился.
     - Я забегаю вперед, - добавил он. - Моя очередь  настанет,  когда  ты
познакомишься со всем Лидомом.
     - Твоя очередь?
     - Да - очередь историка. То, что ты думаешь о  Лидоме,  -  это  одно,
история Лидома - другое. То, что ты хочешь... пока оставим это.
     - Лучше бы ты продолжил.
     - Я собирался сказать, что ты обобщаешь Лидом  с  его  историей  плюс
твоя история - все это совершенно иной вопрос. Но я не буду настаивать  на
своем мнении, потому что мне придется тогда снова извиняться.
     Несмотря на серьезность ситуации, Чарли рассмеялся вместе  с  ним,  и
они продолжили свой путь.
     За несколько сот ярдов до коттеджа Филос резко  повернул  направо,  и
они взобрались по довольно крутому откосу наверх и шли дальше  по  гребню,
приведшему их к новому возвышению.  Шедший  впереди  Филос  остановился  и
подозвал Чарли к себе.
     - Давай немного понаблюдаем за ними.
     Чарли посмотрел вниз на коттедж. Небольшое здание  располагалось  над
широкой долиной, частично поросшей лесом (может, это был сад? Здесь  ничто
не устраивалось под прямыми углами!), вокруг виднелись обработанные  поля.
Местность между полями и лесом  напоминала  парк,  так  же,  как  и  между
большими зданиями. Вокруг, на довольно больших расстояниях друг  от  друга
были разбросаны другие коттеджи, каждый из которых имел  свое  собственное
лицо: одни были построены из  дерева,  другие  из  камня,  некоторые  были
оштукатурены, а стены иных напоминали торф. Стоя высоко,  Чарли  видел  не
менее двадцати пяти коттеджей,  а,  возможно,  их  было  и  больше.  Среди
деревьев и в полях, на зеленых лужайках и берегах двух  небольших  ручьев,
струившихся  по  долине,  мелькали  яркие  одежды  лидомцев,  напоминавшие
разбросанные лепестки цветов. Над всем  ландшафтом  возвышался,  уходя  за
холмы, купол серебристого неба.
     - Первый Детский блок, - просто сказал Филос.
     Чарли, глядя вниз, увидел рядом с соломенной крышей коттеджа  двор  с
прудом и услышал пение. Там были дети.


     Мистер и миссис  Герберт  Рейл  выбирают  детям  одежду  в  одном  из
закоулков огромного  супермаркета,  стоящего  на  шоссейной  дороге.  Дети
остались снаружи и сидят в машине. В магазине  жарко,  и  супруги  спешат.
Герб толкает тележку для покупок, а Жанетт быстро перебирает стопки одежды
на прилавках.
     - Посмотри! Маленькие футболки! То, что нужно.
     Жанетт выбирает три футболки пятого размера для Дейва и три  третьего
размера для Карин. Все это сваливается в тележку.
     - Теперь брюки.
     Она быстро отходит в сторону, а Герб с тележкой следует за  ней.  При
этом он бессознательно соблюдает международные правила расхождения  судов:
приближающееся справа судно имеет преимущество; судно,  делающее  поворот,
теряет преимущество. Герб дважды  уступает  дорогу,  руководствуясь  этими
принципами, и теперь вынужден перейти на бег, чтобы догнать Жанетт. Колесо
скрипит. Когда Герб начинает бежать, колесо прямо взывает о пощаде. Жанетт
целеустремленно следует направо, затем прямо,  пересекает  три  поперечных
прохода, впереди остается еще два, и тут она  неожиданно  останавливается,
как  вкопанная.  Запыхавшийся  Герб  с  тележкой  вновь  попадает  в  зону
досягаемости.
     Она озабоченно спрашивает:
     - А где же брюки?
     Он указывает:
     - Вон там, где написано "БРЮКИ".
     Они пропустили один проход.  Жанетт  выразительно  шевелит  губами  и
поворачивает назад.  Герб  с  неразлучной  скрипящей  тележкой  следуют  в
арьергарде.
     - Вельветовые слишком жарки. Все дети Грэхемов ходят сейчас в "хабе".
Знаешь, Луи Грэхем не получил  повышения,  -  вполголоса  бубнит  на  ходу
Жанетт, словно читает молитву, и приближается к хлопчатобумажной одежде. -
Хаки! Вот здесь! Пятый размер. - Жанетт берет две пары. - Третий размер. -
Она снова берет две пары, бросает их в тележку и спешит  дальше.  Герб  со
своей тележкой-инвалидом следует в кильватере. Еще  два  поворота  налево,
три прохода и остановка.
     - Где сандалии?
     - Вон там, где написано "ДЕТСКИЕ САНДАЛИИ".
     Герб вспотел и высох уже не один раз, но он  держится.  Жанетт  опять
шевелит губами и несется к сандалиям. Герб  догоняет  ее,  когда  она  уже
выбрала две пары красных сандалий на желто-белой подошве.
     - Остановись! - хрипит Герб, вымученно улыбаясь.
     - Что еще? - отзывается Жанетт уже на ходу.
     - Что ты хочешь на этот раз?
     - Купальные костюмы.
     - Ну так посмотри туда, где написано "КУПАЛЬНЫЕ КОСТЮМЫ".
     - Не издевайся, дорогой, - отзывается она, держа курс на костюмы.
     Герб катит тележку так, чтобы она катилась точно позади Жанетт, тогда
он может расслышать, что она говорит, иначе мешает скрип. Жанетт замечает:
     - Различие между мужчиной и женщиной в том... Доллар девяносто  семь,
- бросает она, проходя мимо кассы, - ...что мужчины  читают  указатели,  а
женщины - нет. Я думаю, это связано с их  желанием  превосходства.  Возьми
самого простого упаковщика - он придумает тебе такую коробку, чтобы ты мог
на ходу схватить ее, оторвать крышку по пунктирной линии, да еще  проложит
где-нибудь веревочку,  чтобы  дернуть  и  вскрыть  внутреннюю  упаковку...
Гимнастические костюмы, - произносит Жанетт между делом, проходя прилавок,
-  ...Девять  инженеров   сушат   свои   мозги   над   усовершенствованием
упаковочного  оборудования.  А  когда  ты  приносишь  покупку  в  дом,  ты
открываешь ее простым ножом... Купальные костюмы, - не  теряет  путеводной
нити Жанетт. - Что ты сказал, дорогой?
     - Ничего, дорогая.
     Она быстро просматривает содержимое большой корзины с ярлыком "Размер
5".
     - Вот здесь. - Жанетт держит в руках маленькие  плавки  -  голубые  с
красными полосами.
     - Выглядят как памперсы.
     - Они растягиваются, - отвечает Жанетт Может это и так,  но  Герб  не
проверяет. Он роется в корзине "Размер 3" и находит пару таких  же  плавок
размером не больше его ладони.
     - Вот, смотри. Берем эти, пока дети не сварились в машине.
     - О, Герб! Не глупи: это же не купальник!
     - Мне кажется, они идеально подходят Карин.
     - Но, Герб! Они же без верха! - кричит вне себя Жанетт.
     Он поднимает маленькие плавки повыше и в раздумье рассматривает их.
     - Зачем Карин верх? Трехлетней девочке!
     - Вот, нашла. О, дорогой, у Долли Грэхем такой же.
     - Может, кто-нибудь в околотке возбудится,  увидев  грудь  трехлетней
девочки?
     - Герб, не говори гадостей.
     - Не согласен.
     - Наконец, - она демонстрирует свою находку и хихикает. - О, чудесно,
просто замечательно!
     Жанетт  бросает  купальный  костюм  в  корзинку,  и  супруги   быстро
движутся,  сопровождаемые  скрипом  к  кассирше:  шесть  футболок,  четыре
рубашки хаки, шорты, две пары красных  сандалий  с  желто-белой  резиновой
подошвой, одни голубые плавки пятого размера и одни  отличные  миниатюрные
бикини третьего размера.


     Более десятка детей плескались в пруду, пели песни и играли.
     Чарли еще никогда не слышал такого пения.  При  нем  пели  лучше  или
хуже, но вот так - никогда. Пение напоминало мягкий музыкальный аккорд  на
верхах органа, затем тональность понижалась, переходя  в  другие  аккорды.
Некоторые дети были постарше, другие еще с трудом  ковыляли,  но  все  они
пели одинаковым образом; самым необычным было то, что из  всех,  примерно,
пятнадцати поющих,  одновременно  пели  не  более  четырех,  иногда  пяти.
Музыкальные аккорды лились над группой, иногда пели лишь несколько смуглых
малышей, затем вступали  другие  -  игравшие  дальше  вдоль  пруда,  после
вступали дети, плескавшиеся на другой стороне пруда,  иногда  пели  альты,
которые находились слева, и сопрано, находившиеся справа. Можно было почти
физически ощущать, как аккорды  сгущались,  разрежались,  взмывали  вверх,
распространялись, их  тональность  то  неожиданно  повышалась,  то  меняла
оттенок. Два голоса поддерживали аккорд в унисон, в то время как остальные
выпевали различные ноты, стремясь создать доминанту. Один из  голосов  вел
септ-аккорд, иногда снижаясь на полтона, тогда аккорд становился минорным.
Затем следовал пятый, шестой  и  девятый  диссонансы,  после  чего  аккорд
восстанавливался, переходя в звучание в другом ключе - все это происходило
легко, мягко и приятно.
     Большинство детей  были  обнажены  -  все  были  стройны,  с  крепким
сложением и ясными глазами. Неопытному глазу Чарли представилось, что  все
они выглядели, как маленькие девочки. Казалось, музыка не занимала их; они
играли, плескались, бегали вокруг пруда, строили замки из песка, палочек и
разноцветных кирпичиков; трое играли в мяч. Друг с другом они говорили  на
своем языке, напоминавшем курлыканье голубей, пищали, радовались, догнав и
поймав убегавшего. Один из них плакал, как плачет  упавший  ребенок  (трое
ближайших детей  быстро  подхватили  и  успокоили  его,  поцеловав,  сунув
игрушку и начав тормошить его, пока он не засмеялся),  но  над  всей  этой
сценой все время раздавались аккорды из трех, четырех или пяти  нот.  Одни
вступали, другие прекращали петь, ныряя, разговаривая между  собой.  Чарли
пришлось слышать такие звуки  в  центральном  дворе  Первого  Медицинского
блока, но не так четко, не так чисто. Эту музыку  он  слышал,  где  бы  ни
находился на Лидоме, где  бы  группами  ни  собирались  лидомцы.  Звучание
музыки висело над Лидомом, как туман висит над стадами оленей на  холодных
лапландских равнинах.
     - Почему они так поют?
     - Они все делают вместе, - ответил Филос, его глаза блестели. - Когда
они вместе что-то делают, они всегда поют. Когда дети сопереживают что-то,
они поют,  независимо  от  своих  занятий.  Это  свойственно  им,  они  не
раздумывают над этим. Пение приносит им радость,  тональности  меняются  в
зависимости от ощущений: как будто человек искупавшись в холодной воде лег
на горячие камни, ощутил тепло земли.  Пение  разносится  в  воздухе,  оно
приходит из окружения людей и уходит в него. Вот, я покажу тебе.  Мягко  и
чисто он спел три ноты: "до, соль, ми..."
     Все три ноты были тут же подхвачены тремя детьми,  как  если  бы  они
были переданы в их уста Филосом: каждый ребенок  пел  одну  ноту,  и  ноты
сплелись в арпеджио и составили аккорд; затем  ноты  вновь  повторились  и
перешли в аккорд; теперь один ребенок - Чарли видел его, он стоял по  пояс
в воде - изменил одну ноту, и арпеджио стало "до, фа, ми..."  и  сразу  же
последовали "ре, фа, ми" и вдруг "фа,  до,  ля..."  Так  продолжались  эти
вариации.  К  ним  добавлялись  другие,  периодически  переходя  в  минор.
Наконец, пение перешло в  постоянно  звучащий,  лишь  слегка  изменяющийся
аккорд.
     - Это... просто красиво, - выдохнул Чарли,  искренне  желая  выразить
свое восхищение и сердясь на себя за неумение это сделать.
     Филос был доволен:
     - Вот и Гросид!
     На пороге коттеджа  появился  Гросид,  одетый  в  ярко-красный  плащ,
стянутый у горла лентой. Он повернулся, посмотрел вверх,  взмахнул  рукой,
пропел три ноты, которые раньше пел Филос (и снова они были  подхвачены  и
варьированы детьми), и рассмеялся.
     Филос обратился к Чарли:
     - Он говорит, что сразу понял, кто пришел, когда услышал эти ноты.
     - Гросид, - позвал Филос, - можно войти?
     Тот с радостью пригласил их, и они спустились по крутому склону,  где
их уже встречал Гросид, подхватив на плечи одного из  детей.  Ребенок  был
счастлив, что сидит на плечах и держится за складки плаща.
     - А, Филос. Ты привел Чарли Джонса. Заходите,  заходите!  Рад  видеть
вас.
     К  изумлению  Чарли,  Гросид  и  Филос  расцеловались.  Когда  Гросид
приблизился  к  нему,  Чарли  выставил  заранее  вперед  руку,  и  Гросид,
мгновенно поняв намек, подержал руку Чарли и отпустил ее.
     - Это Анау, - представил ребенка Гросид, ласково потершись волосами о
лицо ребенка.
     Тот рассмеялся, зарывшись лицом  в  густую  шапку  волос  и  выставив
оттуда один шаловливый глаз, смотревший на Чарли. Чарли тоже рассмеялся  в
ответ.
     Вместе они вошли в дом. Опять растворяющиеся в  воздухе  перегородки?
Скрытое   освещение?   Выдача   пищи   на   антигравитационных   подносах?
Самозамораживающиеся завтраки? Самодвижущиеся полы?
     Ничего подобного!
     Комната была почти прямоугольной, от  чего  глаза  Чарли  уже  начали
отвыкать. Он тут же понял, как соскучился по прямым линиям. Низкий потолок
с  балками,  прохлада,  но   не   антисептическое   и   безликое   дыхание
кондиционеров, а напоенный ароматом полевых растений  воздух,  сохранивший
прохладу благодаря толстым стенам  -  естественное  дыхание  земли.  Здесь
оказались и стулья - один деревянный изящной  работы,  три  более  грубых,
сделанных из стволов лиан и пеньков или  чурок.  Ровный  пол  был  выложен
плитами, промежутки между  которыми  были  затерты  глазурованным  красным
цементом, поверх пола лежали чудесные циновки ручной работы. На  низеньком
столе стояли огромная деревянная ваза,  изготовленная  из  цельного  куска
твердого дерева, и набор глиняной  посуды  -  кувшин  и  семь  или  восемь
кружек. В вазе красовался салат из фруктов и  овощей  с  орехами,  красиво
уложенными в форме звезды.
     Стены были увешаны картинами, изображавшими,  главным  образом,  дары
земли  -  натюрморты  с  зелеными,  коричневыми,  оранжевыми   цветами   и
разноцветными фруктами. Некоторые из них отличались реалистической манерой
письма, другие -  абстрактной.  Попадались  и  полотна  импрессионистского
толка. Внимание Чарли привлекла к  себе  одна  из  них  -  два  лидомца  в
неожиданном ракурсе, словно художник смотрел через плечо одного из них  на
склоненную перед ним фигуру другого. Казалось,  склонившийся  находился  в
горе, был болен или страдал - общий вид был несколько  размыт,  как  будто
вся сцена виднелась сквозь слезы.
     - Очень рад, что вы смогли придти, - с улыбкой  приветствовал  гостей
второй глава Первого Детского блока Назив.
     Чарли оторвался от разглядывания картины и  увидел  лидомца,  одетого
точно так же, как и Гросид. Назив протягивал ему руку. Чарли  пожал  ее  и
отпустил.
     - Я тоже рад, мне здесь нравится.
     - Мы так и предполагали,  -  отвечал  Назив.  -  Готов  спорить,  что
обстановка здесь не очень отличается от привычной вам.
     Чарли мог бы согласиться с этим из вежливости, но не захотел  кривить
душой перед этими людьми.
     - Слишком отличается от всего, что мне знакомо,  -  признался  он,  -
некоторые вещи такие же, как у нас, но их мало.
     - Присаживайтесь. Сейчас мы перекусим -  просто  для  поддержки  сил.
Имейте, правда, в виду, что вскоре мы попадем на настоящий пир.
     Назив наполнил глиняные тарелки салатом и раздал их, в то  время  как
Гросид разливал в кружки золотистый  напиток.  Чарли  ощутил  его  медовую
густоту с острым привкусом специй. Напиток был прохладным, но  не  слишком
холодным. Салат ели деревянными вилками с двумя короткими острыми  зубцами
и одним длинным широким зубцом с острой кромкой. Вкус  салата  был  просто
замечательный, и Чарли пришлось сдерживаться, чтобы не есть с жадностью  и
не просить добавки.
     За едой шел разговор; Чарли не принимал в нем особого  участия,  хотя
чувствовал, что его стараются заинтересовать и во всяком случае не говорят
о том, что ему могло бы быть неинтересно: ...У  Фредона,  выше  на  холме,
обнаружили долгоносиков... Видели ли вы новый метод  инкрустации,  который
придумал Дрегг? Дерево в керамике - можно  поклясться,  что  они  отожжены
вместе... Назив хотел  применить  биостатическую  обработку  молочаев  для
получения новых видов волокон... Сын Эриу по глупости сломал себе ногу...
     Во время их еды дети входили и выходили, никоим образом  не  отвлекая
старших,  они  просто  вбегали,  получали  орех   или   ломтики   фруктов,
испрашивали,  запыхавшись,  разрешения  на  что-то  или  просто   что-либо
сообщали: "Иллеу говорит, что стрекоза - это паук. Это правда? -  нет,  ни
одно арахновидное не имеет  крыльев".  Мелькали  красная  лента  и  желтая
туника, и ребенок так же быстро исчезал. Однажды появилось маленькое голое
создание, кокетливо заявившее:
     - Гросид, у тебя очень смешное лицо.
     - А у тебя тоже.
     Крошка убежал, весело смеясь.
     Чарли намеренно ел медленно, наблюдая за Називом, сидевшим  рядом  на
низком пуфике и ловко извлекавшим занозу из своей собственной ладони. Рука
у него была крупной и сильной, и Чарли заметил большие  мозоли,  сделавшие
бы честь любому грузчику. Это как-то  не  соответствовало  легкой  одежде,
художественно выполненной мебели. Но пока Чарли чувствовал, что не  вправе
еще  делать  какие-либо  выводы.  Он  спросил,   пристукнув   кулаком   по
основательной ручке своего кресла:
     - Вы делаете такую мебель здесь?
     - Прямо здесь, - бодро подтвердил Назив. - Сам  сделал.  А  вместе  с
Гросидом мы сделали все, что здесь есть. Конечно,  дети  помогали.  Гросид
сделал тарелки и кружки. Нравятся?
     - Еще бы, - отозвался Чарли.  Посуда  была  коричневой  с  золотом  и
переплетавшимися цветными полосами.  -  Это  что,  лак  по  глине  или  вы
обжигаете их в своем А-поле?
     - Ни то и ни другое, - улыбнулся Назив.  -  Хочешь  увидеть,  как  мы
делаем их? - Он посмотрел на пустую тарелку Чарли. - Или еще салата?
     Чарли с сожалением отставил тарелку.
     - Спасибо, мне хотелось бы увидеть, как вы делаете посуду.
     Они поднялись из-за стола  и  вышли  в  заднюю  дверь.  За  портьерой
прятался ребенок, озорно дернувший Назива за плащ, в ответ на  что  Назив,
не останавливаясь на ходу, схватил его, поднял, перевернул вниз головой  и
осторожно вновь вернул в вертикальное положение. С веселым визгом  ребенок
скрылся. Улыбаясь, он поманил Чарли за дверь.
     - Вы очень любите детей, - отметил Чарли.
     - Мой бог! - отвечал Назив.
     Смысл сказанного был не совсем ясен,  но  Чарли  чувствовал,  что  он
хочет сказать - это был ответ на его замечание, но не  прямое  объяснение.
Считал ли он ребенка своим богом? Или... было ли это принципом отношения к
детям?
     Комната, в которой они оказались,  была  немного  выше  и  шире,  чем
другие, и совершенно  не  напоминала  уютные  и  удобные  жилые  помещения
лидомцев. Это была  мастерская  -  обычная  рабочая  мастерская.  Пол  был
устроен из кирпичей, гладкие стены обшиты деревом. На  деревянных  крючках
висели инструменты: кузнечный молот и  клинья,  молотки  поменьше,  тесло,
скобель, шило, окорочный нож, топорик и большой топор, угольник, рейсмус и
уровни, колов