орот, стамески и набор  рубанков.  У  стен  в  разных  местах
помещения стояли станки - самое удивительное, что все  они  были  сделаны,
очевидно, вручную из дерева! Отрезной станок со столом, похоже, приводился
в движение ногой, а  ножовочная  пила  -  кривошипно-шатунным  механизмом,
заставлявшим пилу двигаться вверх и вниз. Верхний конец пилы  фиксировался
в громоздкой раме и был пригружен  деревянной  пружиной.  Токарный  станок
также имел множество деревянных шкивов для регулирования скорости, и кроме
того огромное керамическое  маховое  колесо,  весившее  не  менее  пятисот
фунтов.
     Назив привел сюда Чарли, чтобы показать печь для обжига. Печь  стояла
в углу - это была прочная конструкция из огнеупорного  кирпича  с  дымовой
трубой сверху и тяжелой металлической дверцей, покоившаяся на кирпичных же
подпорках. Под печью стояли тигель и  горн,  который  Назив,  с  некоторым
напряжением, выкатил, чтобы показать  Чарли,  после  чего  вернул  его  на
место. Рядом были устроены кузнечные  меха  с  ножным  приводом.  Выходное
отверстие мехов открывалось в нечто вроде большого  мешка,  что  оказалось
при ближайшем рассмотрении огромным пузырем. Назив начал  усиленно  качать
ногой педаль, и сморщенный мешок сначала как бы вздохнул, перевернулся  на
свою спину и стал раздуваться.
     - Идея пришла мне в голову,  когда  я  увидел,  как  дети  играют  на
волынке, - воодушевленно объяснял Назив.
     Он прекратил накачивать меха и вытянул какой-то рычаг. Чарли  услышал
шипение - это через сетку выходил воздух. Еще более вытянув  рычаг,  Назив
добился того, что поток воздуха усилился.
     - Управление очень простое, присутствие взрослых  не  требуется:  все
дети могут обращаться с мехами, даже самые маленькие. Им это нравится.
     - Это все просто чудесно, - искренне признал Чарли,  -  но,  конечно,
можно было бы устроить все и проще.
     -  Конечно,  -  согласился  Назив,  но  воздержался   от   дальнейших
комментариев.
     Чарли  восхищенно  посмотрел  на   него,   на   аккуратно   сложенные
распиленные брусья, прочные крепления деревянных машин...
     - Обрати внимание, - попросил Назив.
     Он откинул  зажим  со  стороны  патрона  токарного  станка  и  поднял
направляющие, которые зафиксировались в вертикальном положении.
     - Сверлильный  станок!  -  узнал  Чарли.  Он  указал  на  маховик.  -
Выглядит, как будто сделан из глины. Как вам удалось его обжечь?
     Назив кивнул в сторону печи. Он входит туда, правда уже  на  пределе.
Когда мы обжигали его, то сдвинули все  станки  и  устроили  здесь  пир  с
танцами, пока не закончили обжиг.
     - И все танцевали на педалях, - расхохотался Чарли.
     - И не только это. День был, что надо, - рассмеялся в ответ Назив.  -
Но ты хотел узнать, почему мы изготовили керамический маховик. Конечно же,
он  массивен,  но  если  его  слепить  и  обжечь,  он  будет  точнее,  чем
изготовленный из камня.
     - Несомненно, - одобрил Чарли, глядя на  маховик,  но  вспоминая  при
этом невидимые лифты, машины времени,  устройство,  повинующееся  движению
пальцев, способное сдвигать холмы  и  переносить  их  с  места  на  место.
Мимолетная мысль пришла ему в голову: возможно, эти люди не  знают,  какой
техникой располагают Первые блоки, размещенные в огромных зданиях. Хотя  -
тут Чарли вспомнил: именно в Первом Медицинском блоке  он  впервые  увидел
Гросида и Назива. Тогда, наоборот, они знают возможности Первых блоков, но
им не разрешают ими пользоваться, и они должны трудиться в полях,  наживая
мозоли, в то время как Сиес и Милвис мановением руки  открывают  отсеки  в
стенах, чтобы отведать холодных фруктов к завтраку.  Ну,  что  ж,  каждому
свое.
     - Во всяком случае, это очень большая деталь из керамики, - только  и
сказал Чарли.
     - О, нет, - тут же отпарировал Назив, - идем и увидишь.
     Он вывел его в сад. Четверо или пятеро детей  возились  на  траве,  а
один  взобрался  на  дерево.  При  виде  Назива  они  радостно  закричали,
закурлыкали и бросились к нему; он продолжал разговор одновременно  лаская
одного, крутя другого и подмигивая третьему.
     Тут Чарли Джонс увидел скульптурную композицию.
     Сначала он подумал, что это Мадонна с младенцем.
     Коленопреклоненная  фигура  взрослого  была   одета   в   ниспадающую
просторную хламиду, взгляд был обращен вверх.  Ребенок  стоял  тоже  глядя
вверх, на его лице было возвышенное, даже экстатическое выражение. Ребенок
был обнажен, фактура тела  была  передана  с  большим  искусством,  одежда
взрослого была расцвечена всеми оттенками пламени.
     Чарли смог выделить два  примечательных  момента:  во-первых,  фигура
взрослого была высотой три фута, а  ребенка  -  более  одиннадцати  футов!
Во-вторых, вся композиция состояла  из  одного  огромного  цельного  куска
отлично глазурованной и безупречно обожженной терракоты.
     Чарли должен был  бы  расспросить  Назива  о  печи,  вмещавшей  такие
фигуры, но он не сразу вспомнил об этом, восхищаясь чудесным произведением
искусства, его отделкой, а более  всего  символикой.  Маленький  взрослый,
склонившийся перед гигантом-ребенком,  одухотворенное  лицо,  глядящее  на
высокую фигуру перед ним; ребенок, поглощенный чем-то своим, отстранен  от
взрослого и стремится ввысь...  куда-то...  во  всяком  случае  к  чему-то
высшему.
     - Эту печь я показать не смогу, - заметил Назив.
     Все  еще  пораженный  статуей,  Чарли  осматривал  чудесную   работу,
полагая, что она была обожжена по частям и  затем  смонтирована.  Но  нет,
поверхность глазури была безупречна - не видно было даже  тончайших  линий
соединения. И при том, даже основание, представлявшее собой массу цветов с
самыми разнообразными и разноцветными лепестками, было глазуровано!
     Чудеса! Они действительно освоили это магическое А-поле!
     Назив пояснил:
     - Скульптура была создана прямо  здесь,  на  этом  месте,  и  тут  же
обожжена. В основном, делали все мы с Гросидом, за исключением цветов - их
сделали дети. Глину отбирали и готовили более двухсот детей,  и  она,  как
видишь, не потрескалась при обжиге.
     - О... так вы построили печь вокруг нее?
     - Мы построили три печи вокруг - одну для сушки, которая  была  затем
разобрана, чтобы можно было раскрасить  статую,  вторую  для  фиксирования
полученных цветов,  и  третью  -  для  окончательного  обжига  и  покрытия
глазурью.
     - А потом вы их разобрали и выбросили?
     - Зачем, мы использовали кирпичи для нового  пола  в  мастерской.  Но
даже если бы мы выбросили их, все равно дело того стоило.
     - Да, стоило, - согласился Чарли. - Назив... А что это? В  чем  смысл
статуи?
     - Она называется "Создатель", - сказал Назив.
     - Взрослый восхищается ребенком. Ребенок поклоняется  чему-то  иному.
Создателю?
     - Родитель создает ребенка. Ребенок создает родителя.
     - Как создает?
     Назив рассмеялся от всего сердца.
     - Подумай: разве можно стать родителем, не имея ребенка?
     Чарли рассмеялся вместе с ним. Уходя, он еще раз обернулся на сияющую
терракотовую статую. Он чувствовал, что Назив сказал не все.  Наверное,  и
Назив понял его мысль, иначе он бы не тронул Чарли за локоть и не добавил:
     - Идем. Ты еще поймешь все чуть позже.
     Чарли последовал за ним, но перед его глазами все еще стояла чудесная
одухотворенная скульптура, блестящая на солнце. Проходя через  мастерскую,
Чарли еще раз спросил себя, почему ребенок крупнее родителя?
     ...Тут он сообразил, что задал свой  вопрос  вслух,  так  как  Назив,
войдя в комнату и приласкав вцепившегося в  него  малыша,  который  раньше
прятался в портьере, ответил с улыбкой:
     - Но - дети действительно крупнее.
     Что же... на этом языке, как и в английском, "крупнее" может означать
и "значительнее"... он подумает об  этом  позже.  Горящими  глазами  Чарли
смотрел вокруг и вдруг почувствовал острый приступ сожаления. Жаль  видеть
подобное и не иметь потом возможности поделиться своим знанием с другими.
     Филос понял его:
     - Он оценил твою статую, Гросид. Спасибо, Чарли Джонс.
     Чарли было очень приятно, но  он  не  видел  своих  сияющих  глаз  со
стороны и поэтому не понял, за что его поблагодарили.


     Согнувшись, Брут угрожающе приближается своей кавалерийской  походкой
к постели, на которой покоится Она в неглиже.
     "Не тронь меня!" -  кричит  она  с  итальянским  акцентом,  а  камера
наезжает вместе с медленно приближающимся Брутом, сама становится  Брутом,
и все  существа  из  плоти  и  крови,  сидящие  в  стальных  хромированных
автомобилях перед гигантским экраном  кинотеатра,  невольно  выпрямляются,
мигая и ощущая прилив крови к голове.  Даже  пропитанный  неоновым  светом
воздух над машинами для приготовления сладкой кукурузы насыщен томительным
ожиданием; ряды погашенных фар тоже смотрят на экран и ждут.
     Когда камера достаточно приблизилась к постели и уже можно разглядеть
последний крик моды этого года - "ложбинки нет, соски наружу" -  волосатая
рука Брута выныривает на экран  и  бьет  с  оттяжкой  сидящую  на  постели
женщину по мраморной щеке (расхлябанная музыка подчеркивает этот  момент),
слышен треск разрываемого шелка -  рука  уже  движется  где-то  внизу,  за
пределами экрана. Ее лицо, по-прежнему крупным планом  -  сорок  три  фута
шесть дюймов от всклокоченных волос до ямочки на подбородке - вжимается  в
сатиновую подушку, а тень Брута накрывает ее, громкость  звука  постепенно
нарастает. "Не тронь меня! Мне больно!"
     Герб Рейл, сидя за рулем автомобиля, наконец начинает осознавать, что
рядом с ним происходит какая-то возня. Карин  уже  давно  спит  на  заднем
сиденье, а у Дейва, обычно угомонявшегося к этому часу,  сна  ни  в  одном
глазу. Жанетт полунельсоном захватила его голову и пытается  другой  рукой
прикрыть ему глаза. Дейв подбородком упирается и отжимает ее запястье. При
этом оба они ухитряются время от времени бросать жадные взгляды на экран и
приобщаться к действию кинофильма.
     Герб,  тоже  жадно  следит  за  экраном  и,  не  поворачивая  головы,
спрашивает:
     - В чем дело?
     - Нечего ребенку на это смотреть, - шипит  Жанетт.  Она  даже  слегка
задохнулась то ли из-за Дейва, то ли из-за переживаемых страстей.
     "Мне больно! -  пронзительно  верещит  Она  на  экране,  по  ее  лицу
проходит дрожь и глаза закрываются. - А-а-ах...  -  уже  стонет  она...  -
давай, давай, сделай мне больно, еще, еще-о-о".
     Дейв срывает с глаз руку матери:
     - Я хочу смотреть!
     - Будет так, как я скажу или... - гаркает  на  него  Гейл,  глядя  на
экран.
     Тут обезумевший  Дейв  кусает  Жанетт  за  руку.  Она  взвизгивает  и
жалуется:
     - Он укусил меня!
     Теперь   с   экрана   не   менее,    чем    на    семидесяти    футах
суперполихроматической пленки со звуковой  дорожкой,  торопливо  и  кратко
объясняют, что уже  давно  произошло  недоразумение,  и  что  Она  и  Брут
фактически состояли все это время в браке, что Она ужасно страдала все это
время, что  их  матримониальные  безумства  объясняются,  на  самом  деле,
легальностью их брака. Экран заливает яркий солнечный свет, звучат  медные
трубы, и ошарашенные зрители разминают ноги и мигают, привыкая  к  прежней
действительности.
     - Не надо разрешать  ему  смотреть  все  это,  -  прокурорским  тоном
говорит Герб.
     - Я и не разрешала, он сам смотрел. Да еще и укусил меня.
     Возникает пауза, и тут-то  Дейв  понимает,  что  он  совершил  что-то
наказуемое; мальчик не знает, как выйти из этого положения, в конце концов
он начинает всхлипывать и ударяется в слезы. Его утешают и дают  малиновый
шербет и рогалик. Первоначально шербет был на палочке, но потом он сполз с
нее; Дейв не знает, что делать с ним - сначала он прилип к руке,  а  затем
стек точно на складку на брюках. Герб разрешает это затруднение,  запихнув
весь кусок сыну в рот. В этот момент экран вновь вспыхивает, и  начинается
второй фильм.
     - Наконец-то фильм для Дейва, - на  второй  минуте  выносит  приговор
Герб. - Почему бы  им  вначале  не  показывать  вестерн,  тогда  детям  не
придется смотреть, что им не положено.
     - Садись мне на колени, дорогой, - зовет Жанетт. - Тебе видно?
     Дейву хорошо видна схватка на краю пропасти, падающее тело, старик  с
переломанными костями у подножья, злодей в широкополой шляпе, склонившийся
над ним, хлынувшая изо рта старика кровь: "Я...  Чак...  Фрич...  помоги!"
Злодей хохочет: "Ты Чак Фрич? Да? Именно  это  я  хотел  знать!"  С  этими
словами злодей выхватывает кольт сорок пятого калибра,  грохочет  выстрел,
тело старика содрогается от попавших  в  него  пуль,  бедняга  корчится  в
агонии, изо рта его вырываются стоны. Камера уже не показывает, как злодей
наступает ковбойским сапогом на лицо старика, зато видно,  как  он  ударом
ноги спихивает тело с уступа и оно летит далее вниз в каньон.
     Выезжая  из  кинотеатра  на   замызганную   улицу,   Герб   задумчиво
произносит:
     - Да, завтра я позвоню им, я спрошу у них, почему они  не  показывают
вначале вестерн.


     Они пришли  к  Вумби,  чей  дом  и  двор  были  окружены  замысловато
сплетенной изгородью: в грунт были вкопаны столбы, а между  ними  посажены
вьющиеся  растения.  Сам  Вумби,  молодой   человек   с   орлиным   носом,
продемонстрировал Чарли, что изгородь, представляет собой нечто цельное  с
домом, так как  стены  также  были  устроены  подобным  образом,  а  потом
оштукатурены взятой поблизости глиной.  После  высыхания  дом  белился,  в
белила был добавлен фиолетовый цвет. Поверх соломенной крыши  был  высажен
дерн, повсеместно растущий на Лидоме. Весь дом выглядел чудесно,  особенно
удобна была внутренняя планировка - ведь глиняные перегородки не требовали
брусьев и досок стандартной длины, и чем большую кривизну имели стены, тем
прочнее они были. Точно так же изогнутый лист бумаги может стоять на боку.
     Гросид, Назив и их дети тоже отправились вместе с Чарли показать  ему
дом Вумби и другие достопримечательности. После они все вместе с  Вумби  и
его детьми отправились к Аборпу, чей  дом  был  построен  из  уплотненного
грунта, который набивался  в  деревянную  опалубку  и  уплотнялся  вручную
четырьмя сильными парнями, стоявшими поверх опалубки и трамбовавшими грунт
с помощью тяжелого деревянного бревна. После высыхания опалубка снималась.
Как  и  плетеный  дом,  внешний  вид  дома  из  грунта  можно  было  легко
разнообразить.
     Затем они посетили дом Обтре, построенный из тесаного  камня  в  виде
отдельных кубов. Каждый куб имел свою  собственную  куполообразную  крышу,
устроенную очень просто. Внутренне пространство куба  заполнялось  грунтом
до самого  верха,  затем  грунт  уплотнялся  и  поверх  него  укладывалась
штукатурка слоем толщиной не  менее  фута.  После  того,  как  конструкция
устоялась, весь грунт выбирался изнутри. Чарли  сообщили,  что  такой  дом
может стоять хоть тысячу лет. Дальше Чарли с компанией путешествовали  уже
в сопровождении Обтре и его детей.
     Эдек жил в доме из бревен,  проконопаченном  мхом,  Виомор  устроился
прямо внутри  холма,  выкопав  себе  нечто  вроде  пещеры,  оштукатурив  и
облицевав ее изнутри вручную полированным деревом,  а  кое-где  и  камнем.
Пиант построил себе дом из дикого камня с крышей  из  дерна,  изнутри  все
стены были увешаны отличными коврами, снаружи Чарли увидел  ручной  работы
ткацкий станок, на котором все ковры и были изготовлены. Ему удалось также
увидеть, как Пиант с товарищами работали за станком, в то время  как  двое
малышей орудовали челноком. Пиант с товарищами, его дети, Виомор с семьей,
а также Эдек с домочадцами присоединились к Чарли. Проходя через парк, они
привлеки всеобщее внимание - люди  в  ярких  одеждах,  вездесущие  дети  и
долговязые подростки оторвались от своей работы в поле и в саду, побросали
мотыги и сапки, ножи для прививок и мачете, и обступили их.
     По мере того, как росла толпа, усложнялась  сопровождавшая  музыка  -
пение звучало не громче, но становилось как-то масштабнее.
     Наконец, вбирая в свои ряды все новых людей,  спутники  Чарли  Джонса
привели его к храму.


     Жанетт в расстроенных чувствах  бросается  на  аккуратно  застеленную
постель.
     - Ну почему я такая?
     Она только что выставила за дверь агента по рекламе от фирмы услуг на
дому. Само по себе это обычное дело. Никто не просит этих нахалов  звонить
в ваш дом, и они знают, что их не ждут. Никто в здравом уме не  собирается
покупать у них ненужные вещи. Сейчас такое время,  что  вы  должны  твердо
усвоить что вам нужно, а что нет,  и  держаться  своей  линии,  иначе  они
заболтают вас и вытянут из вас все жилы.
     Дело не в этом, а в том, как она выставила беднягу. Ей приходилось  и
раньше делать это, она, несомненно, и дальше будет поступать  так  же,  но
сейчас она чувствует себя отвратительно.
     Зачем нужна была такая резкость? Зачем этот ледяной взгляд,  холодный
тон, почти захлопнутая перед носом дверь? Это не свойственно  ей,  Жанетт.
Разве нельзя было выставить  его  так,  как  она  обычно  это  делает,  не
создавая пародию на саму себя и на тяжелую жизнь коммивояжера?
     Конечно, можно было.
     Она садится на постель.  Может,  сейчас  она  обдумает  все  и  решит
проблему раз и навсегда?
     Она избавлялась от  нежелательных  агентов  и  выходила  из  подобных
ситуаций  много,  много  раз,   оставаясь   при   этом   Жанетт.   Улыбка,
приправленная маленькой ложью о проснувшемся ребенке или звонящем телефоне
- все очень просто, никто не обижен.  О,  мой  муж  купил  такую  как  раз
вчера!.. Как жаль, что вы не пришли на прошлой неделе!.. Я  выиграла  этот
прибор на конкурсе!.. И люди уходят без неприятного осадка.
     Вместе с тем, иногда, случается так, как сегодня.  Подобранные  губы,
не слова, а маленькие льдинки вылетали из ее рта. А потом она  стоит,  вот
как сейчас, у захлопнутой двери  и  прикусывает  свой  длинный  коралловый
ноготь, глядя, сама невидимая, сквозь маркизетовую занавеску, стараясь  не
шевелить ее, а он уходит прочь, и она видит по его походке, что он обижен.
Она несчастна, он унижен, кто же выиграл?
     Жанетт чувствует себя отвратительно.
     Почему  именно  этот  мужчина?  Он  вел  себя  прилично.   Достаточно
прилично. Парень приятной внешности, хорошая улыбка, крепкие зубы, опрятно
одет, и он не пытался вставить носок ботинка в дверь. Он обратился к  ней,
как к леди, которой он, может быть,  смог  бы  помочь  своим  товаром.  Он
продавал товар, а не себя.
     "Может, - говорит себе  Жанетт,  -  если  бы  он  выглядел  подонком,
подмигивал  и  играл  бровями,  заглядывал  за  вырез  халата  и   издавал
причмокивающие звуки, то она отмахнулась бы  от  него  любезно  -  быстро,
спокойно и без нервов?"
     "Вот, - ужасается она, - в этом все и дело. Тебе он понравился -  вот
почему ты напустилась на него".
     Жанетт сидит на постели, обдумывая эту мысль, затем закрывает глаза и
дает волю воображению, представляя, как он подходит,  прикасается  к  ней,
как он совсем близко, рядом.
     Ей не противно. Совершенно. Этот парень понравился ей, но не так,  не
так!
     "А как мужчина может нравиться, если ты его не хочешь?" -  спрашивает
вслух Жанетт.
     Нет ответа. Жанетт верит в эту истину. Если  тебе  нравится  мужчина,
значит ты его хочешь. Разве бывает по-другому? Конечно, если нет  чувства,
этой бессознательной внутренней подсказки, то не о чем и говорить.
     Она не хочет желать другого мужчину,  кроме  Герба,  но  она  желает.
Значит, она порочна.
     Жанетт откидывается на постель и  говорит  себе,  что  она  заслужила
хорошую порку. Она насквозь порочна.


     Праздник был устроен на горе -  во  всяком  случае,  это  было  самое
возвышенное место, которое Чарли здесь видел. Ко времени прихода Филоса  и
Чарли с сопровождавшей  их  толпой  сюда  собрались  около  ста  лидомцев.
Угощение было приготовлено