- Прими его повежливее, Рой,  -  посоветовал  Арман.  -  Он  все-таки
знаменитость, и характер - по славе!
     В лабораторию вплыл круглый подвижный человечек. Рой учтиво пошел ему
навстречу.



                                    3


     Предупреждение Армана было излишне: и Рой,  и  Генрих  хорошо  знали,
кого принимают.  В  странном  роде  искусства,  именуемого  художественным
снотворчеством, Артур Артемьев  давно  был  признан  выдающимся  мастером,
чем-то вроде классика-сновидца. Правда, полного собрания сновидений ему не
удалось выпустить, но лишь потому, что и сейчас, уже пожилой, он продолжал
систематически продуцировать сны, яркие, как у ребенка, и  сюжетно  весьма
стройные  (запутанность  острого  сюжета  была  важнейшим   художественным
приемом Артемьева). "Мое  бредовое  академическое  издание  возможно  лишь
после моей смерти", - утверждал  он.  Зато  ежегодно  пополняемая  катушка
"Избранных бредовидений Артемьева" не залеживалась на полках: у  молодежи,
склонной к экстравагантности, Артемьев ходил в любимых авторах. К тому  же
техника бреда у  Артемьева  была  столь  отработана,  что  сновидения  его
транслировались непосредственно из сна, без черновой записи  и  "доводки",
он, как это говорилось  у  профессионалов-сновидцев,  "творил  завершенный
бред". Даже великий Джексон Петров, создатель бредоискусства, не сумел  бы
похвастать таким мастерством.
     И, крепко  пожимая  гостю  руку,  Рой  начал  разговор  с  того,  что
поблагодарил Артемьева за посещение их лаборатории.
     - Правда, мы далеки от вашей отрасли техники,  -  честно  предупредил
Рой, усаживая гостя. - И если, случается,  бредим  сами,  то  относимся  к
этому как к браку в работе. Но, в общем, мы  с  Генрихом  понимаем,  сколь
велико ваше...
     Артемьев, невысокий, толстенький, с коротенькими - до бедер - руками,
одутловатым лицом и  такими  блестящими  глазами,  что  он,  казалось,  не
глядел, а озарял ими, нетерпеливо оборвал Роя. Сновидец говорил отрывисто,
слова его складывались скорее в лай, чем в речь.
     - Чепуха! - прогавкал он. - Какая техника? Бред - искусство.  Вам  не
понять. Собственные ваши сновидения... Вы наблюдаете - я переживаю,  ясно?
Я спрашиваю: ясно?
     - Мы не хотели вас обидеть, - мягко сказал Рой. - И если вы изложите,
что привело вас...
     Артемьев со злостью попросил не прерывать его. У него путаются мысли,
когда его прерывают. Прерывать человека невежливо. Он ненавидит  тех,  кто
его прерывает. Когда шесть лет назад на Марсе,  в  безводной  пустыне,  он
вытранслировал прямо из головы  свой  знаменитый  шедевр  "на  тонущего  в
океане человека бросается акула", один из наглецов-марсонавтов  уронил  на
него угловой шест палатки и, вместо того чтобы молча поднять тот проклятый
шест, не обрывая захватывающего сновидения, стал бесцеремонно  извиняться.
Возмутительные извинения погубили конец сна, человеку не удалось заглотать
акулу, как складывалась вначале бредоситуация, утопающий сам угодил  акуле
в пасть. Вот к  какому  шаблону  привело  невежественное  вмешательство  в
искусство!
     - Я ненавижу  извинения!  -  гневно  прокричал  Артемьев.  -  Начнете
беспардонно извиняться -  поставлю  крест  на  обоих!  Можете  вы  наконец
ответить по-человечески: ясно?
     - Ясно, - успокоил Артемьева Рой.
     Братьев  стала  забавлять  воинственная  нетерпимость  прославленного
сновидца. Генрих, повеселев, придвинулся поближе.
     - Извиняться не будем. Тем более, что еще не прови...
     Артемьев опять не  дал  договорить.  Он  явился  в  институт  не  для
болтовни.  Болтовня  -  способ  общения  у  сумасшедших,  именующих   себя
нормальными, то есть ординарными людьми. Бредовики  общаются  между  собой
лишь видениями. Сновидец клокотал минуты три, потом извилисто подобрался к
теме прихода. С ним несчастье. Когда других людей постигает беда,  это  их
личная драма,  но  неудачи  искусного  бредовика  -  горе  для  всех,  ибо
художественный бред - продукция, с увлечением потребляемая зрителями.  Его
заслуги известны каждому.  После  Джексона  Петрова  еще  не  существовало
снотворца  столь  умелого  и  разнообразного,  столь   широкоохватного   и
своеобразного, столь  глубокого  и  увлекательного,  столь,  наконец...  В
общем, такого мастера, вот что он хочет сказать.
     - Вы говорите, естественно, о себе? - деликатно уточнил Рой.
     Снотворец зло сверкнул глазами.
     - Не о вас же! В области бреда от  вас  пока  еще...  Оригинальность.
Неповторимость. Непохожесть.  Несравнимость.  Особость.  Своевыражаемость.
Своекартинность. Своекрасочность. Своемузыкальность. Весь - свой. И потому
- для всех. Ибо общий бред уже не бред, а реальность. Вы меня понимаете?
     Из дальнейшего объяснения стало ясно, что несчастье снотворца как раз
и состоит во внезапной утрате оригинальности.  Недавно  он  после  веселой
прогулки в  горах  пошел,  не  отдыхая,  на  работу,  то  есть  уснул.  По
многолетнему обычаю ( а  также,  добавил  он,  в  соответствии  с  пунктом
третьим договора с  Управлением  телеискусства),  подключенный  к  кровати
ретранслятор  передал  в  эфир  его  сон.  Сновидение  было  красочное   и
впечатляющее.
     - Вы,  очевидно,  видели  его?  -  сказал   сновидец,   подозрительно
вглядываясь в братьев. - Не поверю, чтоб вы  не...  Мое  творчество  столь
популярно... Насчет горилл во Вселенной. Было повторение на планеты.
     - Я слышал об этой передаче, но мы не видели ее, - ответил Рой. - Я в
это время на Марсе расследовал аварию, а  брат  лежал  без  сознания.  Мне
говорили, что зрелище было восхитительное.
     - Да, это верно, сновидение захватывало. В лаборатории,  заставленной
механизмами, - вот примерно такой же, как эта, - исполинская горилла орала
человеческим голосом:  "Мы  вас  не  звали!  Вы  несете  смерть!  Вы  сами
погибнете! Удалитесь! Живей! Живей!" И сама горилла  была  удивительна,  и
еще удивительней - загадочные механизмы, а всего поразительней  -  молнии,
вылетавшие из мохнатой головы обезьяны при каждом жесте.  К  тому  же  она
кричала не словами, а вспышками разрядов, она гремела, а не говорила,  так
было выполнено телезрелище. Люди  отшатывались  от  экранов,  две  женщины
упали в обморок, они сами написали об этом на студию. Дело  не  в  нервных
женщинах. Искусство хорошего производителя  снов  захватывает  и  терзает,
печалит и радует даже флегматиков!
     - Короче, вас можно поздравить с созданием нового бредового  шедевра,
- вежливо промолвил Рой. Он переглянулся с братом.
     Да, его можно поздравить, сам он  тоже  так  думает  об  этом  трижды
неладном сновидении, оно ему удалось, хотя и принесло множество огорчений.
Коротенькая  жуткая  картинка,  фантастическое  эссе  -  вот  как  он  сам
воспринимает  это  произведение,  названное  сжато  и  точно:  "Гориллы  у
космопульта". А на другой день посыпались письма и на телестудии зазвенели
звонки: точно такое же  видение  имеется  и  в  четырнадцатой  завершающей
катушке полного собрания сновидений  Джексона  Петрова,  и  даже  название
похожее: "Обезьяны в космосе"... Нет, он спрашивает, отдают ли братья себе
отчет в трагизме ситуации?  Оригинальнейший  снотворец  сегодняшнего  века
эпигонски  повторяет  ветхий  бред   полузабытого   древнего   мастера   -
гениального, конечно, но допотопного, как ихтиозавр! Что общего между  ним
и стариком Джексоном? Каким  образом  видения  давно  истлевшего  человека
могли повториться в мозгу современного  бредовика?  Вот  какую  задачу  он
ставит перед братьями, вот почему приехал к ним. Генрих  и  Рой  распутали
тайну гибели Фреда Редлиха, восстановили  доказательства  великой  теоремы
Ферма, а теперь могли бы потрудиться над загадкой передачи бреда из одного
мозга в другой. Буквальное повторение одного и того же видения  через  сто
лет после его первой трансляции  -  величайшая  тайна  века,  он  и  такой
формулы не побоится!
     Когда снотворец умолк, Рой осторожно сказал:
     - А  может  быть,  тайны-то  нет?  Вы   когда-то   познакомились   со
сновидением Петрова, оно отпечаталось в вашем мозгу...
     Артемьев остановил его возмущенным взмахом руки:
     - Нет! Сто тысяч раз - нет! Я не хотел говорить... Будет ужасно, если
телекритики узнают...
     Рой со скукой пожал плечами:
     - Чтоб распутать загадку, мы должны быть  уверены,  что  она  реально
существует. Такой убежденности у меня пока нет.
     Снотворец теперь запинался на каждой фразе:
     - Дело  в  том,  что...  Оригинальность  видений  -  такое  бесценное
качество... Любое чужое видение столь ужасно на меня влияет... Даже мастер
превращается в эпигона. - Он набрался духу и выпалил: - Я никогда не видел
этого сновидения Джексона Петрова! И других его сновидений  не  знаю.  Вот
полная правда о моем отношении к Джексону.
     - Но можете ли  вы  поручиться,  что  его  сновидения  не  стали  вам
известны иным путем, кроме стереоэкрана?
     - Два миллиона раз - нет!
     - Я подразумеваю книги, рассказы бредозрителей...
     - Еще один миллион! Книг я не читаю, а рассказы о снах выношу,  когда
говорят лишь о  моих  собственных  сновидениях.  Оригинальность  -  нежный
цветок, ее надо оберегать от постороннего воздействия.  Я,  конечно,  могу
быть уверен, что вы займетесь срочным распутыванием моей загадки?
     Рой развел руками.
     - К сожалению, это зависит не только от меня. И боюсь...
     Генрих, до этого молчавший, вмешался:
     - Можете не сомневаться,  друг  Артур,  мы  сегодня  же  приступим  к
выполнению вашей просьбы.
     Рой, проводив снотворца до двери, упрекнул брата:
     - У нас столько проблем, срочных  и  важных,  неужели  ты  и  вправду
собираешься погрузиться в этот вздор?
     - Как понимать определение "вздор"?
     - Обыкновенно, нормально, общепринято,  стандартно!  Вздор  -  иначе:
чепуха, ерунда, пустопорожность, вранье, околесица, бестолочь,  нелепость,
ахинея, галиматья, дичь, чушь, мура... Еще уточнения требуются?
     - Что-то в этом человеке поражает, - задумчиво  сказал  Генрих.  -  Я
тоже не любитель сновидений на публику, но ведь многие этим увлекаются,  а
почему?  Что  их  захватывает?  И  ведь  странно,  согласись,  неожиданное
возобновление  через  сотню  лет  отнюдь   не   стандартного   зрелища   -
каких-нибудь облетов планет, встреч с пришельцами  из  космоса,  в  общем,
распространенных сюжетов...
     - Ничего странного. Врет снотворец. Плагиатор! Знает он Джексона.
     - А если не плагиатор?
     Рой раздраженно махнул рукой.
     - Ты, кажется, заявил, что не присоединяешься к расследованию аварии?
Вот и занимайся снотворчеством, а нас с Арманом не отвлекай.
     - Я хотел предложить как  раз  такое  разделение  тем,  -  миролюбиво
сказал Генрих.
     Рой ответил сердитым взглядом. Он гораздо лучше  брата  знал  древнюю
историю и нередко ввертывал в свою речь старинные словечки. Больше  других
старинных словечек он любил слово  "вещий".  Он  говорил,  что  слово  это
пахнет секретами, что  в  нем  таится  загадочность,  что  оно  возбуждает
любознательность, погружает во вдумчивость. Рой и не подозревал  во  время
спора с братом после ухода Артемьева, что не так уж много времени  пройдет
до момента, когда он сам охарактеризует внезапное желание  Генриха  помочь
сновидцу именно этим емким словцом: вещее!



                                    4


     Дня через три Генрих попросил Роя и Армана прийти к нему.
     - Хочу продемонстрировать сновидения Джексона и Артемьева,  чтобы  вы
сравнили их. Рассматривайте это как отдых, если по-прежнему  не  пожелаете
принять участие, - сказал Генрих.
     На стереоэкране последовательно сменились два зрелища: почерпнутое из
четырнадцатой катушки полного собрания сновидений Петрова и то, о  котором
говорил Артемьев.
     - Ваше мнение? - спросил Генрих, выключив экран.
     - Они прежде всего разные,  -  первым  отозвался  Арман.  -  Артемьев
преднамеренно видит забавные сны, он тешит нас кошмарами, но и во  сне  не
верит в свой сон. Бред  у  Артемьева  -  хорошо  отработанное  ремесло.  А
видения Джексона художественно убедительны.
     - Покажи Джексона еще разок, - попросил Рой.
     Среди  кубических   механизмов,   чудовищно   несоразмерных,   скорее
силуэтов, чем вещей, металась и вопила безобразная обезьяна  с  искаженной
мордой и кроткими испуганными  глазами.  С  головы  ее  срывались  молнии,
ударявшие  в  кубики  механизмов  и  погасавшие  в  них,  грохот  разрядов
складывался в  слова;  слова  не  грозили,  а  умоляли.  Старая  обезьяна,
сновавшая меж диковинных  аппаратов,  кого-то  тревожно  предупреждала  об
опасности, руки ее хватались то за один кубик, то за  другой,  лихорадочно
их перетасовывали, потом вдруг всеми когтями впивались в лохмы  головы,  и
обезьяна  безвольно  качала  потупленной  головой,  из  глаз  ее  катились
слезы... Плач обрывался  внезапно,  как  и  начинался,  и  снова  обезьяна
бросалась то к одному, то к другому  нагромождению  кубиков,  энергично  с
чем-то сражаясь, чему-то изо всей мочи противодействуя...
     - И вправду не очень  развлекательно,  -  заметил  Рой.  -  Для  чего
Джексон продуцировал такие сны, Генрих?
     - Я бы поставил вопрос по-другому.  Не  для  чего,  а  почему?  Какие
мысли, какие чувства, какое душевное состояние порождало в его  мозгу  эти
фантастические картины?
     - Все-таки я хочу разобраться, - сказал Рой.
     Генрих спорил  слишком  запальчиво.  Сновидения,  даже  художественно
отработанные, не заслуживали такой пылкой защиты.
     - Ты хочешь понять, что означает эта странная картина?
     - Нет, хочу понять, для чего ты вызвал нас.
     - Я  вчера  изучал  биографию  Петрова  и  столкнулся  с   некоторыми
странностями. Дело в том, что у Петрова была обезьяна, и очень любимая.
     - Домашняя обезьяна?
     - Раньше бы надо условиться, как толковать этот  термин  -  домашняя.
Шимпанзенок Нелли. Джексон, впрочем, звал ее Олли. Эту Нелли, или Олли, он
получил в дар от галактического штурмана Михаила Борна, когда тот умирал.
     - Михаил Борн? - переспросил Рой. - Не тот ли, что один  вернулся  на
Землю после аварии звездолета "Цефей" неподалеку от Ригеля?
     - Он самый. Но он вернулся не один.
     - Сколько знаю историю звездоплавания,  весь  экипаж  "Цефея"  погиб.
Посланный на помощь галактический  курьер  "Орион"  обнаружил  на  "Цефее"
двадцать три трупа и одного полумертвеца -  Михаила  Борна.  Его  выходили
лишь на Земле. Так?
     - Так, Рой, но  не  совсем.  Борн  остался  парализованным  и  немым.
Понимал его лишь Джексон - они были друзьями с детства. Никаких сведений о
трагической гибели экипажа у Борна выведать не удалось. Суть не в этом.
     - В чем же?
     - Я уже сказал, Михаил вернулся не один. С ним был шимпанзенок Нелли,
тоже член экипажа. Нелли, как и Михаил, не погибла. Самое интересное  было
знаешь в чем? Джексон разобрал одну фразу, часто повторявшуюся Борном,  не
знаю уж, как он ее произносил: губами ли, руками или движением глаз. Фраза
такая: "Олли нас всех спасла".
     Джексон объяснил, что Михаил назвал обезьянку Олли, а не  Нелли,  как
она значилась в судовых списках.
     - Всех спасла, в то время как все погибли? Обезьянка удивительная!..
     - Многое в ней еще удивительней! Олли прожила на Земле несколько  лет
и ничего не ела и не пила.
     - Это установлено?
     - Я  вчера  был  в   Музее   Джексона   Петрова   и   побеседовал   с
роботом-хранителем, слугой Джексона. Вы  знаете  этих  старинных  забавных
человекообразных, фиксирующих на пленке каждое слово хозяина. Так  вот,  я
прослушал все распоряжения  Джексона  относительно  Олли.  Он  никогда  не
требовал для нее еды и питья, никогда не брал ее в столовую. Добавлю,  что
он редко показывал ее гостям, редко выводил гулять.
     - Но ее видели другие? - спросил Арман.
     - Да, конечно. Она  иногда  выбиралась  из  комнатушки  и  сидела  на
диване, очень смирная и тихая. Гости ее не любили. Им  казалось,  что  она
прислушивается к разговору... О чем ты думаешь, Рой?
     Рой не сразу вышел из задумчивости.
     - Интересно! Но по-прежнему не вижу, какой можно  сделать  конкретный
вывод из твоего розыска.
     - И я не вижу, - признался Генрих. - Но мне все больше  кажется,  что
делом этим следует заняться поглубже. Если вы оба не переменили  отношения
к развлекательным зрелищам...
     - Ты внимательно осмотрел квартиру Джексона, Генрих?
     - Я ее не осматривал, музей был уже закрыт. Я поговорил с  роботом  и
обещал зайти сегодня. Хочу вам предложить пойти со мной.
     Арман покачал головой:
     - Через час меня ждет Андрей. Контрольная проверка  аппаратуры  перед
экспериментом. Идите вдвоем.



                                    5


     Робот был старый, замшелый, только антикоррозийный лак спасал его  от
проржавления; он разговаривал тем скрипучим голосом, что появляется у всех
дряхлых роботов перед отправкой на перемонтировку.  И  если  Чарли  -  так
звали робота - еще существовал, то лишь потому, что принадлежал  Джексону:
он был уже не слугой, а музейным экспонатом. И стоял он на  своем  обычном
месте в прихожей квартиры Джексона и, хоть по-прежнему мог ходить по  всем
шести комнатам, уже семьдесят лет не двигался с этого поста.  Табличка  на
стене извещала,  что  первые  тридцать  лет  после  смерти  хозяина  Чарли
непрерывно, днем и  ночью,  медленно,  безнадежно  слонялся  по  квартире,
всматривался тоскующим красным глазом  в  вещи,  вслушивался  в  шорохи  и
прокручивал старые свои пленки с голосом  хозяина  -  людям,  входившим  в
музей, казалось, что сам Джексон бродит  по  квартире,  отдает  приказания
Чарли, разговаривает с друзьями.
     - Старина! - сказал Генрих дряхлому роботу. - Ты  знаешь  о  Джексоне
Петрове больше всех на Земле. Нам  нужно  познакомиться  подробней  с  его
жизнью.
     На лбу Чарли тускло засветился красный глазок.  Потеряв  подвижность,
робот не  утратил  разума.  Он  прохрипел  -  голос  доносился  словно  бы
издалека:
     - Если это не повредит хозяину...
     - Твой хозяин давно умер, - мягко сказал Генрих.
     - Он жив. Он во мне. Он со мной. Он со всеми нами.
     - Да, в памяти твоей и человеческой.
     - Слушайте! - торжественно сказал робот. - Живой голос  моего  живого
хозяина.
     Из недр Чарли доносилось  лишь  потрескивание,  неясный  шум,  всегда
сопровождающий  работу  разлаженного  электронного  механизма.  Потом   из
сумятицы помех вынесся молодой, звучный голос: "Чарли! Чарли!  Где  ты?  Я
ухожу поесть, а ты последи, чтоб не падало напряжение! Шесть тысяч  триста
семнадцать вольт - такое сегодня задание! И никого не пускай к Олли!"
     - Вы слышали живого Джексона Петрова! - торжественно возвестил робот.
- Не смейте говорить, что он умер.
     - Генрих, я поражен! - пробормотал Рой. - Такой голос!..
     - Друг, повтори этот разговор, - попросил Генрих.  -  И,  пожалуйста,
вспомни другие приказания.  Мой  брат  никогда  не  слыхал  голоса  твоего
хозяина.
     Генрих, хоть он любил ходить по комнате и  временами  этим  раздражал
медлительного брата, поспешно  сел  на  диван  и  закрыл  глаза.  В  Музее
Джексона, только впав во временную неподвижность, можно  было  слушать  со
вниманием. Ни в одной из комнат не действовали интерьерные поля, здесь все
оставили,  как  было  при  владельце  -  громоздкая   постоянная   мебель,
постоянные  картины,  вещественные,  а  не  силовые  ковры.  Ходить   было
неудобно, даже опасно - забыв на минуту, что движешься среди мебели, легко
удариться о столик, о  шкаф,  о  диван  и  кресла,  споткнуться  о  ковер,
запутаться в портьере, зацепиться за дверную ручку. Двери в этих архаичных
комнатах не втягивались в стены при приближении  человека,  их  надо  было
рукой тянуть на себя или отталкивать.
     Рой подумал, что жить в такой квартире можно лишь на свету: в темноте
человек становится беспомощным, а вещи, загромождавшие комнаты,  всес