кое-какие  детали,  чтобы  быть  полностью
уверенным. А  может, это было наоборот очень мудрым решением? Да, наверное,
если бы  то, что  они рассказывали, вызвало бы в нем ужас, нет, если бы это
подтвердило его  худшие предположения.  Тогда, в  последствии,  он  мог  бы
вызвать к себе этим подозрение. В таком случае, как у него, лучше сохранять
максимальную скромность.
     - А вам то что до всего этого, мистер?
     Как тут  ответишь на  такой вопрос? Что тут можно сказать? Только что-
нибудь глупое  и  неподходящее,  и  это  тоже  может  вызвать  еще  большее
подозрение?
     "Да просто я раньше жил поблизости".
     А теперь?  Около Бельстона?  Вы не  помните как  в этих местах пропала
женщина? А  может вы  можете назвать  нам кого-нибудь,  кто  такое  событие
помнит? А, может, вы сами знаете что-нибудь?
     Если эти  двое опять  там в  буфете, что  сделать лучше:  не  обратить
внимание или  наоборот подсесть  к ним и попробовать навести их на разговор
об этом  и выяснить  подробности? Он  не мог  этого решить. Если бы он умел
пить спиртное в больших дозах, то можно было бы подсесть к парням и навести
их на разговор на эту тему за пивом, купить несколько бутылок и пить вместе
с ними.  Но он  редко пил  спиртное, да  еще в таких количествах, и в таком
обществе, и  боялся, что  у него  не хватит  способности  сделать  все  это
естественно, не возбуждая подозрений.
     Все эти мысли вылетели из его головы, как только он повернул за угол и
столкнулся лицом  к лицу  с полицейским.  Его сердце  так и подпрыгнуло. Он
постарался пройти  мимо с  видом независимости и безразличия, он даже начал
насвистывать песенку.
     Полицейский следил  за  ним  глазами,  поблескивавшими  под  козырьком
фуражки. Брансом  старался идти  как можно  более  независимо  и  спокойно,
чувствовал или  воображал, что чувствует как глаза полицейского сверлят его
затылок. Брансом  шел и  думал, не  привлекает  ли  он  внимание  тем,  что
переигрывает свое  безразличие, как  ребенок выдает  свой  поступок,  делая
слишком невинный вид.
     Он шел вперед с нервами натянутыми как струна и прекрасно понимал, что
раздайся сейчас  за его спиной повелительный окрик: "Эй, ты!" и он бросится
бежать. Тогда  он побежит  как сумасшедший  по тротуару,  через  улицу,  не
обращая внимание  на движение, потом побежит куда-нибудь в дальние аллеи, а
за его  спиной будут  греметь чьи-то  шаги и  раздаваться крики. А он будет
бежать, бежать, пока не упадет без сил. И тогда они его получат.
     Но окрика,  который заставил  бы его  бежать, не последовало. Дойдя до
следующего  угла,  он  не  смог  удержаться,  чтобы  не  оглянуться  назад.
Полицейский стоял  все на  том же  месте и  все так  же смотрел  ему вслед.
Оказавшись за  углом, Брансом остановился, досчитал до десяти и после этого
выглянул за угол. Полицейский стоял на том же месте, но теперь его внимание
привлекло что-то на другой стороне улицы.
     Он облегченно вздохнул от чувства миновавшей опасности, его прошиб пот
и отправился  дальше к станции. На станции он купил вечерние газеты, спешно
просмотрел их,  ища там  новости, которые  его так  волновали, но ничего не
нашел. Правда,  это еще  ничего не  значило. Полиция может дать материалы в
газеты только  после того,  как они арестуют его и не раньше. Обычно они не
любят вовлекать  в свои  дела раньше времени, если конечно, имя преступника
им уже  известно и  огласка в  прессе им  только поможет  в охоте,  тогда -
другое дело.
     Поезд вез  его к  станции пересадки.  Выйдя из  поезда, он  направился
прямо в  буфет. Водителей  там не  было. Он даже не понял, что ему от этого
почувствовалось,  облегчение  или  расстройство.  Единственным  посетителем
буфета был  здоровенный мужчина  с невыразительным  лицом, который сидел на
стуле у  стойки и  рассматривал со  скуки свое отражение в зеркале, которое
висело в углу буфета.
     Брансом заказал  черный кофе,  сел за  стойку и когда кофе подали и он
начал  его   отхлебывать,  его   глаза  встретились  в  зеркале  с  глазами
посетителя. Ему  показалось, что  незнакомец не  просто взглянул на него, а
рассматривал его  с подозрительным интересом. Брансом отвел глаза, подождал
минуту, потом  взглянул  в  зеркало  снова.  Детина  все  еще  изучал  свое
отражение в  зеркале и  взгляд его  был полон  надменности как  будто в его
привычке было  вот так  уставиться на  людей и  этим открыто  вызвать их на
какие-то действия.
     В буфет  зашел железнодорожник,  купил пару  сэндвичей и,  взяв  их  с
собой, вышел. Детина продолжал сидеть, вопросительно уставившись в зеркало.
Брансом старался  изо всех  сил безразлично  пить  кофе  и  не  смотреть  в
зеркало, но  какая-то гипнотическая сила так и тянула его взгляд к зеркалу.
И каждый раз его взгляд встречался с другим взглядом.
     Мне надо  избегать этого  буфета, решил  он. Слишком  часто и  слишком
давно я  захожу сюда.  Надо постоянно менять привычки, иначе преследователи
будут точно  знать, где  меня можно  найти  в  любой  момент.  Все  что  им
потребуется -  это пройти  по созданному  мной же  маршруту и  взять меня в
одном из  его концов.  Надо изменить  привычки, и  тогда преследователи  не
будут знать где меня искать.
     "Они"; кто "Они"?
     Служители закона  всех рангов,  конечно. И  этот  здоровенный  детина,
вполне возможно.  Вполне возможно, что это переодетый полицейский, которому
не хватает улик, чтобы арестовать его и он следит за ним в надежде, что он,
Брансом, совершит какую-нибудь ошибку и выдаст себя с головой.
     Ну нет,  он сам  себя выдавать  не будет,  по крайней  мере, пока он в
здравом разуме. Полиция нашла груду человеческих костей и пусть сама решает
их загадку.  Он им  в этом  не помощник.  Свое дело  пусть они делают сами,
потому что жизнь прекрасна, даже если у тебя в голове сидит дьявол и грызет
тебя. А смерть все равно полна ужаса.
     Не допив  кофе, он  слез  со  стула  и  направился  к  выходу.  Детина
повернулся тоже  встал со  стула,  все  его  внимание  было  устремлено  на
Брансома. Он  как бы  чуть-чуть ослабил  веревочку, чтобы дать преследуемой
жертве отбежать подальше, когда жертва просто отдается ему в руки.
     Если идея  заключалась в  том, что  Брансом сейчас бросится бежать как
заяц, то  она не  сработала. И  хотя в деле уклонения от закона Брансом был
новичок, он  все же  был не дурак. Он был человеком с высоким интеллектом и
пытался  действовать  разумна  в  незнакомой  ему  обстановке,  хотя  любой
уголовник знает  наизусть, как  действовать в таких случаях. Но у него было
большое желание  научиться этому  и медленно  он осваивал  эти  законы.  Та
встреча с  полицейским на улице научила его не действовать слишком быстро и
открыто. Поспешность - это поражение.
     Правильность выбранной тактики, это действовать совершенно нормально и
притворяться, что  человек рядом  с тобой  всего лишь  неотличимая частичка
всего человечества:  в то  время как  ты прекрасно знаешь, что эта частичка
слишком отличается  от других.  Это тяжело,  чертовски тяжело, особенно для
человека, у  которого нет  актерской подготовки и у которого в мозгу звенит
одна и та же мысль, как звонок тревожной сигнализации, но это надо сделать.
     Таким образом при выходе он постарался на взгляд детины ответить таким
же взглядом.  Он вышел на станцию и сел в самый последний вагон. Это давало
ему преимущество.  Он мог  наблюдать за  всей платформой  и видеть все, что
происходить в то время как окружающий думают, что он читает газету.
     Напряженно, через  край  газеты,  он  вглядывался  в  происходящее  на
перроне, он  увидел, как  детина из  буфета прошел на перрон и сел в третий
вагон, как раз в тот, где сейчас сидели Коннели и Фамилоу.
     Почему детина  сел в тот вагон? Было ли это просто совпадением, или же
они уже  знают его привычки? Очевидно, если это последнее, то детина должен
будет что-то  предпринять, когда  обнаружит, что  Брансома нет в вагоне. Но
что он  тогда сделает?  Он наверняка  попадет в  затруднительное положение,
когда обнаружит,  что Брансома нет в вагоне и у него уже нет времени, чтобы
обследовать поезд  до отправления.  Перед станет  выбор или  же остаться  в
поезде и  осмотреть его во время пути или же остаться на станции и обыскать
все вокруг там.
     Поезд загудел,  дернулся и  стал  набирать  скорость,  постукивая  все
быстрее и  быстрее на  стыках. Брансом  не заметил,  что  детина  вышел  из
поезда. Очевидно, он остался в нем. Если он остался и не выйдет на станции,
где обычно  выходит Брансом,  то все в порядке. Все это просто докажет, что
его перепуганный мозг куста боится.
     Но если  этот тип  пойдет вдоль  поезда, если  попытается  следить  за
Брансомом, если сойдет на той же станции, что и Брансом...
     Возможно, он именно сейчас сидит и пытается втянуть в разговор Коннели
и Фамилоу,  стараясь свести  разговор на  интересующую его  тему и получить
кусочки информации,  которые не  имеют огромного значения для говорящих, но
имеют огромное  значение для  слушающего, и  все это  делается с  привычной
профессиональной сноровкой. Может быть, именно в этот момент детина узнает,
что сегодня  первый раз за многие месяцы Брансом отказался от своих обычных
попутчиков, что  вчера он  вел себя  очень странно, был чем-то озабочен или
просто болен и так далее.
     Это ставит перед преследуемым еще один выбор. Изменить ли свои обычные
действия, когда они уже известны противнику или продолжить все это как ни в
чем не  бывало.  Изменить  привычки  так  резко  -  значит  точно  привлечь
внимание. Вести себя как обычно - значит они будут знать, где тебя искать в
любой момент,  но прекрасно  знают, что  ты виновен,  но не знают, где тебя
искать, если ты изменишь привычки.
     "Невиновен, да? А почему ты тогда бегал от нас и петлял, как заяц?"
     Или же  "Нам пришлось  побегать за  тобой!  А  от  нас  бегают  только
виновные. Как ты все это объяснишь?"
     И с этого момента все и начинается.
     "Почему ты убил Элайн?"
     "Ну, давай рассказывай нам про Элайн... Элайн!"
     Это ударило его, как кирпичом.
     Элайн, а как дальше?
     Поезд подъехал к его станции и остановился. Он автоматически вышел, не
вполне соображая, что делает. Он был так занят попыткой вспомнить имя своей
жертвы, что совсем забыл проследить за детиной из буфета.
     "Я  должен  точно  знать  имя  женщины,  которую  убил.  Я  мог  стать
забывчивым, но  не до  такой же  степени. Имя  должно быть  у меня где-то в
памяти, просто я не могу его так срочно найти. Двадцать лет большой срок. Я
знаю, я  очень старался стереть этот эпизод из моей памяти, как дурной сон,
я пытался  убедить себя,  что этого  никогда не  было, что все это я просто
придумал. И все равно это очень странно, что я не могу вспомнить ее полного
имени.
     Элайн...?
     Детина из  буфета попал  в его  поле зрения,  когда поезд  дал гудок и
тронулся с места.
     Эта проблема сразу же вылетела из головы Брансома, он вышел со станции
и направился  по дороге  к дому. У него похолодел затылок, когда он услышал
спокойные уверенные шаги сзади себя, всего лишь в двадцати шагах позади.
     Вопросы один  за другим  нанизывались на  нитку. Он  завернул за угол,
шаги последовали  за ним.  Он пересек  улицу, шаги за ним. Он вышел на свою
улицу, человек следовал за ним.
     Теперь перед ним стоял новый вопрос. Знает ли преследователь его адрес
или же преследует его с целью выяснить это?
     В первом  случае Брансом  может спокойно  последовать домой. Во втором
варианте пойти  домой означало  снабдить их  информацией которую  они хотят
получить.
     Наконец он  пришел к  решению, и твердо прошел мимо собственного дома,
молясь в  душе, чтобы  дети не  увидели его и не выбежали с криком на улицу
вдогонку за  ним, раскрывая  незнакомцу то,  что он  старался скрыть. Ни на
одно мгновение  у него в голове не возник вопрос, почему его преследователь
делает свою  работу так  небрежно. Если  бы он  догадался бы  задуматься об
этом, то сразу же понял бы, что цель всего этого заставить его паниковать и
в панике выдать себя.
     Ни одна  знакомая фигура  не попадалась на его пути и не поставила под
угрозу его обходной маневр, пока он не заметил вдали фигуру молодого Джимми
Лингстрома. Но  он очень удачно избежал встречи, свернув на боковую улочку.
Тяжелые шаги продолжали преследовать его.
     На другом конце своей улицы он заметил полицейского, прислонившегося к
столбу. Вид человека заставил Брансома на мгновение засомневаться. Затем он
понял, что это очень удачное решение в сложившейся ситуации.
     Ускорив шаги, он подошел к полицейскому и сказал:
     - Здоровенный  детина преследует  меня вот  уже полчаса.  Мне  это  не
нравится. Я боюсь, что он хочет обокрасть меня.
     - Что за парень? - спросил полицейский, уставившись вдоль улицы.
     Брансом обернулся, парня нигде не было видно.
     - Я слышал, как он повернул за мной еще у того угла.
     Полицейский со свистом втянул воздух сквозь сжатые губы и сказал:
     - Пойдемте туда, посмотрим.
     Они вместе подошли к углу. Парня нигде не было видно.
     - Вы уверены, что вам не показалось?
     - Вполне, - ответил Брансом.
     - Значит,  он свернул в одну из боковых аллей или зашел в какой-нибудь
дом.
     - Возможно. Но я знаю почти все здесь в округе. Его я видел впервые.
     - Это  ничего не  значит, -  отрезал полицейский,  - люди  приезжают и
уезжают. Если  бы я  дергался каждый раз как увижу новое лицо, я бы поседел
десять лет  назад, - он внимательно осмотрел Брансома. - У вас что, с собой
большая сумма денег?
     - Да, нет.
     - Где вы живете?
     - Вон там, - указал Брансом.
     - Хорошо,  мистер, идите  домой и  не думайте об этом. Я понаблюдаю за
вами. И буду здесь еще какое-то время, так что успокойтесь.
     - Спасибо, - ответил Брансом. - Извините, что побеспокоил.
     Он направился  к дому,  стараясь сообразить,  правильно ли  поступить.
Этот детина  вполне может  и сейчас  наблюдать за  ним, просто  присутствие
полицейского  заставило   его  быть   более   осторожным.   Конечно,   этот
преследователь мог  быть и  вполне невинным новоселом в этом районе. А если
нет...
     Быть в  бегах, даже  если это происходит только в голове, - все равно,
что играть  в шахматы  на время  со ставкой игры - твоя жизнь. Неправильный
ход  там  и  ошибка  тут  неизбежно  приведут  к  поражению.  Ему  казалось
невозможным, что преступники могут вести такую жизнь месяцами, даже годами,
пока у них не наступит психологический срыв.
     Впервые он  начал задумываться,  сколько он  так протянет  и к  какому
концу это может привести.
     Дороти встретила его с видом заботливой жены.
     - Рич,  у тебя  такое разгоряченное  лицо. А  сегодня на  улице  очень
холодно.
     Он поцеловал ее.
     - Я очень спешил. Не знаю даже почему. Просто хотелось быстрее домой.
     - Спешил? - она с удивлением нахмурилась и посмотрела на часы. - Но ты
ведь минут на семь позже обычного. Что, опоздал на поезд?
     Он постарался проглотить подтверждение, прежде чем оно сорвалось с его
губ. Так  просто сказать  ложь и  так же  просто она будет открыта. Вопросы
продолжали нанизываться.  Теперь он  должен был  решать как  себя  вести  с
собственной женой. Даже в такой мелочи, как эта, он не мог врать и не хотел
этого, по крайней мере, пока.
     -  Нет,  дорогая,  -  ответил  он,  -  я  просто  поболтал  немного  с
полицейским.
     - Но  не это  же заставило  бежать тебя  как сумасшедшего. Обед всегда
может подождать  несколько минут, ты же знаешь, - она положила свою изящную
руку ему на щеку. - Рич, ты говоришь мне правду?
     - Правду о чем?
     - О себе.
     - Ты правда задаешь такие вопросы? - поинтересовался он.
     - Ты  весь горишь,  я тебе это уже сказала. И ты какой-то необычный. Я
все время чувствую это. Я прожила с тобой довольно долго, достаточно, чтобы
видеть когда с тобой что-то не в порядке.
     - Хватит  придираться ко  мне, -  огрызнулся он,  но тут же пожалел об
этот и добавил. - Извини, дорогая. У меня сегодня был очень тяжелый день. Я
сейчас умоюсь и несколько освежусь.
     Он пошел в ванную, в голове его крутилась мысль, что все это с ним уже
было. Нервозное возвращение домой, раздражающие вопросы Дороти, огрызание с
его стороны,  бегство в ванную. Это не может продолжаться вечер за вечером,
неделю за  неделей, рассчитывая что впереди еще есть время. Теперь у него и
на этот счет было сомнение.
     Раздевшись по  пояс, он  осмотрел свой  локоть. На нем был еще синяк и
подсохшая царапина,  но локоть  больше не  саднил.  Шишка  на  голове  тоже
уменьшилась. В конце концов, это падение было не очень серьезным.
     Скоро он присоединился к своей жене за обеденным столом. Они сидели за
столом и  ели в непривычной тишине. Даже щенок вел себя тихо. Над домом как
будто нависла  какая-то темная  туча, которую  все чувствовали, но никто не
видел. Через  некоторое время  напряжение стало  невыносимым. Они  нарушали
тишину короткими  вопросами и такими же короткими ответами. Но разговор был
вымученным и фальшивым и все понимали это.
     В эту  ночь, в  кровати, Дороти  не могла  угомониться около часа, она
ворочалась с боку на бок и наконец прошептала:
     - Рич, ты спишь?
     - Нет, - ответил он, понимая, что не сможет провести ее, притворившись
спящим.
     - Может, тебе взять неделю отпуска?
     - Мне еще далеко до отпуска.
     - Разве ты не можешь попросить неделю авансом?
     - Зачем?
     - Тебе надо отдохнуть, это пойдет тебе на пользу.
     - Слушай...  - начал  он, но  тут же постарался скрыть раздражение - в
голову ему  пришла идея.  - Я  посмотрю, как буду чувствовать себя утром. А
сейчас давай спать, ладно? Уже поздно.
     Она дотронулась до него и нежно погладила.
     За завтраком она вернулась к этой мысли.
     - Возьми  себе отпуск,  - сказала  Дороти.  -  Другие  же  делают  это
довольно часто,  когда чувствуют  себя хоть  немного уставшими.  Ты  же  не
железный.
     - Почему другим? Каким другим?
     - Ты  будешь ко всему спокойней относиться и не будешь таким загнанным
и издерганным,  - убеждала  она. -  Я знаю,  что работа  для тебя  все,  но
здоровье прежде всего.
     - Никто еще не умирал от работы.
     - Тоже самое говорил Джеф Андерсен своей жене, помнишь?
     Он кивнул и возразил:
     - Джеффа  разбил  удар  не  обязательно  от  работы.  У  многих  людей
случаются удары.
     - Возможно и так, - согласилась она, но добавила. - А может и нет.
     - Посмотри  на меня,  - сказал  Брансом раздраженно. - Ты уговариваешь
меня не  раздражаться, а  сама занята  с самого  утра тем,  что раздражаешь
меня.
     - Рич, но мы же женаты. Мы должны заботиться друг о друге. Если не мы,
то кто же еще?
     - Хорошо, - сказал он.
     Он встал из-за стола, нашел свою шляпу и портфель.
     Поцеловав ее на крыльце, он сказал:
     - Я обдумаю это в поезде.
     С этим он и уехал.
    
    
     Все это  еще продолжалось  еще четыре  дня. Отражал  он  любопытных  и
разговорчивых на  работе и  продолжительные споры  с Дороти  дома. В первый
вечер верзила опять преследовал его до дома. В остальные три дня он изменил
маршрут и  отвязался от  непрошеного попутчика.  Но так как каждый обходной
маршрут был  длиннее обычного,  он приходил  домой все позже и позже. А это
опять означало  объяснение с  Дороти и все больше волнение с ее стороны. Он
видел как  ее беспокойство все растет и что она делает все, что в ее силах,
чтобы скрыть это.
     На работе  было еще  труднее. Не  смотря на  то, что  он изо  всех сил
старался казаться  вполне нормальным  и обычным,  люди, которые  его хорошо
знали, были  удивлены резкой  перемене в  его поведении.  Они с подозрением
смотрели не  него, когда  он делал  неожиданные промахи,  когда он не сразу
соображал, о  чем идет  речь. Многие начали обращаться с ним, как с больным
че