ботам в самые ближайшие дни.
   - Понимаю, понимаю. Не терпится... Я сам такой! Но, дорогой Олег
Николаевич, я должен вас немного разочаровать. Видите ли, какое дело...
Сейчас весь институт занят выполнением ответственнейшего задания. Задания
необычайной государственной важности! Имеются весьма строгие директивы из
центра. Это не значит, конечно, что мы должны совершенно забыть о вашем
проекте. Он будет рассматриваться нашими специалистами, обсуждаться.
   - Немного обидно, но что ж делать, раз такое положение, - сказал
Крымов, глубоко вздохнув.
   - Ничего, ничего! Всему свое время. Я направлю вас работать в
конструкторское бюро, которым руководит очень знающий и опытный инженер.
Вы слышали о Трубнине?
   - Немного слышал... - неуверенно ответил Крымов, вспомнив фамилию
автора солидных технических статей.
   Олег Николаевич вышел из кабинета возбужденный и радостный. Открывая
дверь, он чуть было не столкнулся на пороге с человеком, с которым вчера
встретился на дороге.
   - Только что прошел ваш будущий начальник, - улыбаясь, сказала Нина
Леонтьевна, рассматривая резолюцию директора. - Петр Антонович Трубнин...
- продолжала она, не замечая удивленного выражения лица Крымова.


   Глава третья

   Крымов вошел в просторный и светлый зал. Вдоль стен с огромными окнами
тянулись ряды чертежных столов. На полу вдоль и поперек были разостланы
мягкие ковровые дорожки. Сотрудники ходили по ним совершенно бесшумно.
   Только изредка раздавалось чье-либо осторожное слово или слышалось
шуршание чертежной бумаги.
   Олег Николаевич сел на свое место.
   - Я к вам! - послышался мягкий и певучий голос.
   Крымов повернул голову и увидел перед собой стройного юношу с
мечтательными глазами, конструктора Катушкина, с которым он только что
познакомился в кабинете начальника.
   - Как я рад, что мне удалось встретиться с вами, - Катушкин приветливо
улыбнулся. - Это так неожиданно! Вы приехали из Ленинграда?
   - Совершенно верно, - ответил Крымов, недоумевая, почему инженер так
рад знакомству с ним.
   - Я никогда не был в Ленинграде, - продолжал конструктор, присаживаясь,
- но город этот люблю необычайно! С ним связано столько воспоминаний!
   - Воспоминаний? - удивился Крымов. - Вы же говорите, что никогда не
были в Ленинграде.
   - Это правда. Но я имел в виду не свои личные воспоминания, а, так
сказать, литературные. Ну, вы меня, конечно, поймете... Я совершенно
отчетливо представляю Неву, белые ночи, Адмиралтейскую иглу, - одним
словом, все, что воспето Пушкиным.
   - Это конечно... - неопределенно протянул Крымов, внимательно наблюдая
за собеседником.
   Катушкин осторожно пододвинул свой стул и заговорил еще тише, почти
шепотом:
   - Основное мое несчастие заключается в том, что я мало путешествовал. А
ведь это так важно! Ну, где я был? Учился в Новосибирске. Практику
проходил в Магнитогорске. Немного работал в Донбассе. Но все это, знаете,
не то...
   - Почему не то? - опять удивился Крымов.
   Из своего кабинета вышел начальник конструкторского бюро инженер
Трубнин. Он прошел через зал, окинув быстрым взором сотрудников, и скрылся
в противоположных дверях. Крымову показалось, что взгляд Трубнина дольше,
чем на ком-либо другом, задержался на нем и на конструкторе Катушкине.
   Олег Николаевич постарался вспомнить разговор, происходивший час назад
в кабинете Трубнина, куда он явился для знакомства со своим начальником.
   - Здравствуйте. Кажется, уже немного знакомы, - такими словами встретил
его Трубнин.
   - Да. Мы случайно встретились, когда я шел со станции.
   Затем начались расспросы о Ленинграде, об общих знакомых -
преподавателях.
   После этого Трубнин вынул папку с чертежами сложного гидравлического
бура и начал советоваться по мелким техническим допросам. Крымов отлично
понимал, что это своего рода экзамен, и постарался сосредоточиться. Но в
то же время он внимательно следил за инженером Трубниным, стараясь понять,
что за человек его начальник.
   Однообразно и монотонно говорил Петр Антонович, не повышая и не понижая
голоса.
   - Я не согласен с вами, что равнопрочность этого рычага можно
рассчитывать по упрощенной формуле, - настаивал он, устремив взор на
чертеж. - Эти вольности иногда могут привести к довольно печальным
результатам.
   - Но ведь в некоторых случаях такие расчеты возможны... - попытался
отстоять свое мнение Крымов.
   Однако Трубнин продолжал возражать. В его рассуждениях чувствовалась
большая доля твердой и непоколебимой педантичности.
   - Первое время вы будете заниматься разработкой узла Б-28 совместно с
конструктором Катушкиным. Этот молодой инженер, мне кажется... близок вам
по духу, - закончил Петр Антонович со странной улыбкой.
   - Почему? - тоже улыбаясь, спросил Олег Николаевич.
   - А вот увидите... Кстати, наш спор относительно искусства и техники мы
с вами при случае продолжим. Как устроились с квартирой?
   - Очень хорошо. Спасибо!
   На пороге появился Катушкин. Некоторое время они беседовали втроем, а
затем Крымов ушел, оставив начальника наедине с конструктором.
   И вот теперь он сидит за чертежным столиком и слушает словоохотливого
инженера, который жалуется на то, что мало путешествовал.
   - Я бесконечно рад, что вы попали именно к нам, Олег Николаевич... -
продолжал Катушкин. - Меня тут мало кто понимает.
   - Ну, а что тут у вас с узлом Б-28? - осторожно спросил Крымов, который
тоже не мог понять странных жалоб молодого инженера.
   Лицо Катушкина приняло строгое выражение.
   - Да, да. Пора заняться делом, - заторопился он. - Вы уж простите меня.
Я так обрадовался вашему появлению, что, понимаете... Сейчас введу вас в
курс работы.
   Конструктор направился к своему столику и вскоре вернулся с папкой
чертежей.
   Разложив их перед Крымовым, он начал объяснять. Голос его потерял всю
свою мелодичность.
   - Тут, по этой трубе, будет поступать вода, - говорил медленно
Катушкин. - Здесь должен быть клапан. Нет, простите, не клапан. Хотя,
позвольте, действительно клапан. Вода будет уходить вот сюда...
   Раздается звонок. Слышится шелест сворачиваемой бумаги и оживленный
разговор. Сотрудники собираются покинуть конструкторский зал. И Крымов
видит, как меняется Катушкин: радостные искры блестят в его глазах, голос
снова приобретает мелодический оттенок.
   - Вот вам одно из моих произведений. Это, конечно, не из самых лучших.
Вы должны меня понять... - С этими словами конструктор протянул Крымову
лист бумаги, на котором красивым бисерным почерком были написаны стихи.
   - Ваше мнение для меня особенно ценно!
   - Почему именно мое мнение? - улыбаясь, спросил Крымов.
   - Не скромничайте, Олег Николаевич, - лукаво посмотрев на инженера,
проговорил Катушкин. - Неужели не хотите прочесть?
   Крымов пожал плечами и принялся внимательно рассматривать поданную ему
бумажку.
   Никогда в жизни он не питал особого пристрастия к стихам. Поэзией
интересовался в меру, как интересуются люди его возраста. Но не нужно было
быть хорошим знатоком, чтобы сразу определить беспомощность показанных ему
строк.
   Вот как они выглядели:
   В знойном воздухе, мятном, пьянящем, Средь музыкального рокота волн
океана, Под солнцем искристым, палящим Зреет сочная, золотистая Гирлянда
бананов.

   Дальше следовало все в том же духе.
   - Ну, как? - заволновался Катушкин, когда Крымов кончил читать. - Будут
замечания?
   - Вообще, ничего... - пробормотал тот, не решаясь обидеть поэта. -
Правда, очень много неясностей... недоделок, что ли. Вот, например, вы
пишете:
   "зреет гирлянда бананов". Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что
плоды бананов могут быть расположены в виде гирлянды только в том случае,
когда их продают нанизанными на бечевку. А растут они иначе.
   - Черт возьми! - смущенно сказал Катушкин. - Вы правы. Надо было
посмотреть в учебнике ботаники...
   - Вы, значит, пишете стихи? - спросил Олег Николаевич, чтобы прервать
наступившее неловкое молчание.
   - Разве Трубнин не говорил вам об этом? - удивился конструктор и, не
дожидаясь ответа, тут же добавил: - У меня еще есть небольшая поэма о
северном сиянии. Хорошо, если бы вы прочли ее.
   - Прочту. Обязательно прочту... - ответил Крымов. - Но только я хочу
предупредить вас: в стихах разбираюсь посредственно. Честно скажу: ничего
не понимаю!
   - Да вы смеетесь надо мной, что ли! - недоверчиво проговорил Катушкин.
- Ваша скромность переходит всякие границы.
   Крымов готов был уже не на шутку рассердиться, но, увидев обиженное
лицо инженера, вовремя остановился. Не зная, что делать, Олег Николаевич
принялся вновь просматривать стихотворение о бананах, зреющих под лучами
тропического солнца.
   - Да, - наконец произнес он, стараясь придать своему голосу как можно
более авторитетный тон. - Призвание, то есть, простите, дарование, у вас,
по-видимому, есть, но работать над собой придется еще очень много... очень
много.
   В это время по опустевшему залу пронесся звонкий голос, кто-то звал
Трубнина по имени и отчеству. Крымов вспомнил, что уже слышал этот голос,
когда вечером шел со станции. Он принадлежал женщине, с которой прощался
Трубнин.
   Олег Николаевич повернул голову и увидел быстро идущую по залу высокую
девушку, одетую в пестрое платье. Умное и энергичное лицо ее было чем-то
обеспокоено. Она еще раз позвала Трубнина и, убедившись, что его нет в
конструкторском зале, направилась к дверям, ведущим в кабинет начальника.
   - Кто это? - тихо спросил Крымов, провожая девушку взглядом.
   - Зоя Владимировна Семенова. Геолог... Очень милая девушка. Она
является консультантом по геологическим вопросам в нашем институте, -
хмуро проговорил Катушкин. - В поэзии также разбирается неплохо, - добавил
он уже более веселым тоном.
   - Вы, кажется, не на шутку увлекаетесь поэзией... - заметил Крымов,
приводя в порядок свой стол.
   - Я тут не один! - обрадовался конструктор. - У нас в институте есть
еще несколько человек: товарищ Петряк, счетовод производственного отдела,
слесарь Томилин, очень одаренный юноша, Галуновский, работник отдела
технического контроля, и еще ряд товарищей. Имеются прозаики. В работе
нашего литературного кружка много недостатков, нет опытного руководителя!
Но люди - определенно талантливые! Вы убедитесь в этом сами. Кстати... Не
устроить ли в нашем клубе вечер поэзии? Мы бы все выступили... Как вы
думаете? Мы часто устраиваем такие вечера. Обычно на них приходит много
народу, большинство принимает активное участие в обсуждениях... Может
быть, вы тоже выступите?
   - Отчего же не устроить. Конечно, устраивайте! Я тоже приду на вечер
послушать местных поэтов, - ответил Крымов, - приму участие в обсуждении
их стихов...
   Этот ответ произвел на Катушкина магическое действие. Лицо инженера
просияло. Он схватил Крымова за руку и начал ее трясти, радостно улыбаясь.
   - Вот замечательно, Олег Николаевич! Чудесно! В таком случае я пойду
немедленно. Необходимо застать на месте секретаря комсомольской
организации и договориться насчет вечера. Всего доброго, Олег Николаевич!..
   С этими словами Катушкин помчался к выходу. Крымов проводил его
недоумевающим взглядом.


   Глава четвертая

   В кабинет секретаря комсомольской организации Катушкин вошел с
торжественным видом.
   - Здравствуйте, товарищ Ермолов! - проговорил он, переступая порог.
   - Приветствую вас, Валентин Дмитриевич, - ответил смуглый юноша,
поднимаясь и протягивая руку. - Вот хорошо, что зашли!
   - Как же я мог не зайти, когда творятся такие чудеса? - конструктор
потряс в воздухе журналами.
   - Что такое? Садитесь.
   - Не знаю, как с прозаиками, а с поэтами работу в нашем литературном
кружке можно будет наладить неплохо...
   - Давно пора.
   - Есть все основания для этого! Представьте себе: к нам на работу
прибыл новый инженер, Олег Николаевич Крымов... - с этими словами Катушкин
протянул Ермолову пачку журналов.
   - Конечно, Крымов поэт не первой и не второй величины, - продолжал
конструктор, - однако не нам чета: уже довольно известный! Вот я принес
несколько номеров "За доблестный труд", в которых помещены его
стихотворения. Олег Крымов!
   Ермолов откинулся на спинку кресла и принялся внимательно рассматривать
Катушкина.
   - Подождите, - сказал он через некоторое время. - Вы думаете, что
прибывший к нам инженер Крымов - поэт Крымов?
   - Да! Представьте себе, Сергей Иванович, такой невероятный случай...
   Вызывает меня Трубнин. Знакомит с только что прибывшим. Еще ничего не
сказал мне, я сам, понимаете, почувствовал. Очень мало он походит на
обычных инженеров, сразу заметно по внешнему виду, что это человек
искусства... Вы знаете? Я даже почти не удивился, когда Трубнин мне
заявил: "Будете работать вместе с товарищем Крымовым. Это ваш
единомышленник - тоже поэт". Как, - спрашиваю, - поэт Крымов! Олег Крымов?
"Совершенно верно, - отвечает. - Вы угадали: Олег Николаевич Крымов".
   - Очень интересно, - посмотрев на разгоряченного и взволнованного
Катушкина, промолвил Ермолов. - Что нового он рассказывает?
   - Человек необычайной скромности! Заявляет мне, что в поэзии
разбирается плохо, как-то стесняется... Одним словом, ведет себя так, как
и полагается в этом случае. Правда, он дал согласие принять участие в
нашем ближайшем литературном вечере...
   - Ну что ж, - обрадовался Ермолов, - дело очень хорошее. Организацию
вечера я поручу вам и товарищу Петряку. Договоритесь с Крымовым как
следует, составьте план, и мы его быстренько обсудим.
   - Только... - забеспокоился Катушкин, - договариваться с Крымовым буду
я сам. Повторяю, человек он необычайно скромный, к нему нужен особый
подход...
   Вот тут, в журнале, я закладочками отметил наиболее выдающиеся
произведения.
   - Хорошо. Я посмотрю.
   - Так я побегу разыскивать Петряка...
   - Подождите минуточку, - Ермолов встал из-за стола, подошел вплотную к
Катушкину и взял его за руку. - Мне нужно поговорить с вами по одному
вопросу. Валентин Дмитриевич, - начал он тихо, - все это хорошо. Я понимаю
вас. Не каждому дано так любить поэзию, как любите вы. Не всякий из нас
может слагать стихи. Вы знаете, что комсомольская организация помогает вам
чем может... Но скажите мне откровенно, что нужно сделать, чтобы как
следует помочь вам в работе?
   Наступило молчание.
   - В работе ведь тоже нужно горение, - продолжал Ермолов. - Нужна
страсть! Вы согласны со мной?
   Катушкин поднял глаза на говорившего.
   - Конечно... - ответил он чуть слышно.
   - Что-то неладное произошло у вас в жизни. Мы все это прекрасно
понимаем.
   Вам не следовало учиться на инженера. У вас нет к технике глубокого,
настоящего призвания. И теперь вам тяжело. Вас тянет заниматься
литературой.
   Где же выход? Насколько мне известно, вам двадцать четыре года. Может
быть, еще не поздно... вы понимаете меня?
   Катушкин сжал руку Ермолова.
   - Вы правы. Я много думал над этим...
   - Как у вас обстоит дело с последними стихами? Собираются их печатать?
   - Нет. Рукопись вернули...
   - Может быть, теперь вам поможет Крымов?
   - Поможет! Конечно, поможет! - уверенно проговорил Катушкин, поднимаясь
со своего места. - Он должен мне помочь! Все-таки признанный поэт...



   - Представьте себе, Зоя Владимировна, еще один поэт! Катушкин от него в
восторге, - говорил Трубнин своей спутнице, идя по широкой песчаной аллее
институтского парка.
   - Это очень интересно, - ответила Семенова.
   - Директор назначил его в мое конструкторское бюро. При разговоре с ним
я с первых же слов выяснил, что это ягода того же поля, что и Катушкин.
Боюсь, у него нет склонности к точному математическому мышлению, которым
должен обладать настоящий инженер. Натура романтическая... - закончил со
вздохом Петр Антонович.
   - Что вы сказали директору?..
   - Я спросил, не слишком ли много будет в моем подчинении поэтов. Один
уже есть, а мне второго прислали.
   - И вы... - Зоя Владимировна остановилась и с упреком взглянула на
Трубнина.
   - Вы сочли возможным это сказать?
   - То есть... позвольте... - смущенно забормотал тот, снимая роговые
очки, что он делал обычно, когда начинал волноваться.
   - Вы же прекрасно знаете, что директор не любит Катушкина именно за то,
что, увлекаясь поэзией, он недостаточно внимательно относится к своей
работе.
   Зачем же вы, не зная человека, рекомендуете его как второго Катушкина?
   - Гм-м... Да-да, - протянул Трубнин, растерянно оглядываясь по
сторонам. - Вы правы. Я действительно поступил нехорошо...
   - Сядем, - предложила Зоя Владимировна, указывая на скамейку.
   - Видите ли, вообще, конечно... - начал было Трубнин, но сразу осекся.
Надев снова очки, он машинально вынул из бокового кармана свою неразлучную
логарифмическую линейку и принялся ее внимательно разглядывать.
   - Петр Антонович! Объясните мне, пожалуйста, почему вы так не любите
искусство и, в частности, поэзию? - спросила Семенова, опускаясь на
скамейку.
   - Да как вам сказать... Не люблю, да и только! Признаться, мне ни разу
не приходило в голову анализировать это. Хотя, позвольте... позвольте...
Был в моей жизни такой случай... Как-то в дни юношества судьба свела меня
с одним человеком. Мы оба ухаживали за одной девушкой. Мой соперник
считался представителем мира искусства: он писал стихи, хорошо играл на
рояле, сочинял музыку. А девушка, представьте себе, была студенткой -
будущим инженером. Мой соперник презирал технику и, смеясь, говорил: что
за охота возиться с машинами? Как вы можете их любить! Не понимаю... Ну,
я, конечно, спорил с ним...
   - И кого же из вас предпочла девушка?
   Трубнин молча поджал губы.
   - Понятно, - проговорила Семенова.
   Уже заходило солнце. Силуэты деревьев, сквозь густую листву которых
пробивались яркие блики, четко вырисовывались на фоне багряного неба.
   - И природу вы не любите? - тихо спросила Зоя Владимировна.
   - И природу не люблю, - отрезал Трубнин.
   - Почему? Быть может, тоже помешала девушка?..
   Инженер нахмурился. Было видно, последнее замечание задело его за живое.
   - Искусство неотделимо от жизни, - начала Семенова, не глядя на своего
собеседника. - Странный вы человек... Сколько красивого вокруг нас! Вы
только посмотрите, как самоотверженно трудятся люди, как борются за
переустройство мира! Наконец возьмите технику, которую вы так любите.
Разве все это не замечательный материал для величественных поэм,
увлекательных романов, красочных картин?
   - Техника не нуждается в поэзии.
   - Нет, нуждается! Я уверена, что люди, не любящие искусство и природу...
   Простите, Петр Антонович, - прервала Семенова сама себя, - мне трудно
пояснить свою мысль... Мне только хотелось вас спросить, почему вы,
человек, горячо любящий технику, замечательный специалист, наизусть
знающий все формулы, какие только существуют, разбирающийся во всех
машинах и конструкциях, почему вы... не изобрели ничего сами? Понимаете?
Не создали какой-либо оригинальной системы... Вы думали об этом?
   Трубнин сразу поник. Его лицо приняло свойственное ему сухое выражение.
   - Думал... - наконец ответил он.
   - И к какому заключению пришли?
   - Видите ли... как вам объяснить? Изобрести что-либо - это значит
всего-навсего дать первоначальную идею. Но кому нужна идея, не воплощенная
в жизнь? Изобрести что-либо - это значит затратить, как признался один
очень крупный изобретатель, одну десятую часть одного процента тех усилий,
которые требуются, чтобы изобретение было реализовано... Вы понимаете
меня! Одна десятая часть одного процента! Целая армия трудолюбивых
инженеров работает над осуществлением проекта! При этом первоначальная
идея обычно настолько видоизменяется, что уже не может считаться
принадлежащей одному человеку...
   Когда я слышу, что такая-то машина изобретена таким-то инженером, мне
это не нравится! А почему не упоминаются люди, трудившиеся, может быть,
всю свою жизнь для того, чтобы изобретение получило практическое
применение, чтобы машина приобрела форму, известную нам теперь?
   - Вот