ом огляделся. Ничего не видно, кроме  моря  да  льда
вокруг. Тут вопль повторился:
   - Дэвидж!
   Джерри. Я выронил из рук очередную охапку дров и помчался к расселине
в скале - по этой расселине пролегал кратчайший путь от пещеры  к  лесу.
Джерри вновь завопил; тут я  поскользнулся  и  дальше  уж  не  бежал,  а
катился вниз до самого выступа, который располагался вровень со входом в
пещеру. Я вихрем пронесся по проходу и наконец добрался до жилого грота.
На постели, взрывая пальцами песок, корчился Джерри.
   Я упал на колени рядом с драконианином.
   - Я здесь, Джерри. Что с тобой? Что случилось?
   - Дэвидж! - Драконианин закатил невидящие глаза; некоторое  время  он
беззвучно шевелил губами, потом испустил очередной вопль.
   - Джерри, вот я! - Я потряс  драконианина  за  плечи.  -  Это  же  я,
Джерри, Дэвидж!
   Джерри повернул ко мне искаженное  лицо  и  с  силой,  какую  придает
нестерпимая боль, вцепился в мою руку.
   - Дэвидж! Заммис... что-то неладно!
   - Что? Чем тебе помочь?
   Джерри опять закричал, но тут  же  безвольно  обмяк  в  полуобмороке.
Неимоверным усилием Драконианин заставил себя очнуться  и  притянул  мою
голову к своим губам.
   - Дэвидж, поклянись мне.
   - В чем, Джерри? В чем поклясться?
   - Заммиса... на Драко. Пусть предстанет  перед  фамильными  архивами.
Сделай это для меня.
   - Как тебя понять? Ты так говоришь, словно помирать собрался.
   - Собрался, Дэвидж. Заммис  -  двухсотое  поколение...  очень  важно.
Выведи мое дитя в жизнь на прямую дорогу, Дэвидж. Поклянись!
   Свободной рукой я утер взмокший лоб.
   - Ты не умрешь, Джерри. Крепись!
   - Полно! Взгляни правде в лицо, Дэвидж! Я умираю! Ты  должен  обучить
Заммиса родословной Джерриба... и книге Талман, гавей?
   - Прекрати! - Осязаемой тяжестью на меня навалился панический  страх.
Прекрати такие разговоры! Ты ведь не умрешь, Джерри. Давай же, борись за
жизнь, кизлодда ты, сукин сын...
   Джерри вскрикнул. Дышал он неглубоко, то  погружался  в  забытье,  то
вновь приходил в сознание.
   - Дэвидж.
   - Что? - Я вдруг понял, что всхлипываю как маленький.
   - Дэвидж, помоги Заммису появиться на свет.
   - Что... как то есть? Ты о чем?
   Джерри отвернулся к пещерной стенке.
   - Подними мне куртку, Дэвидж. Скорее!
   Я задрал вверх куртку  змеиной  кожи;  обнажился  вздутый  живот.  Из
ярко-красной складочки посреди живота сочилась прозрачная жидкость.
   - Что же... что я должен делать?
   Джерри учащенно задышал, потом затаил дыхание.
   - Раздвинь! Раздвинь пошире, Дэвидж!
   - Нет!
   - Сделай это! Прошу тебя; иначе Заммис погибнет!
   - Какое мне дело до  твоего  треклятого  ребенка,  Джерри?  Ты  лучше
скажи, как спасти тебя?
   - Раздвинь пошире... - прошептал Драконианин.  -  Позаботься  о  моем
малыше, иркмаан. Пусть Заммис предстанет перед архивами  рода  Джерриба.
Поклянись мне в этом.
   - Ох, Джерри...
   - Поклянись же!
   - Клянусь... - Жгучие слезы градом хлынули у меня по  щекам.  Джерри,
закрыв глаза,  ослабил  хватку  на  моей  кисти.  Окаменев  от  горя,  я
опустился на колени возле драконианина. - Нет. Нет, нет, нет, нет.
   - Раздвинь! Раздвинь пошире, Дэвидж!
   Я нерешительно дотронулся до складки на животе у  Джерри.  Под  моими
пальцами пульсировала жизнь, пытаясь вырваться из  безвоздушной  темницы
драконьего чрева. Эту новую  жизнь  я  возненавидел,  люто  возненавидел
треклятое отродье, как никогда  ничего  прежде  не  ненавидел.  Меж  тем
пульсация у меня под пальцами слабела, а там и вовсе замерла.
   Пусть Заммис предстанет перед архивами рода Джерриба. Поклянись мне в
этом...
   Клянусь...
   Собравшись с духом, я ввел свои большие пальцы в складку  и  тихонько
потянул на себя. Постепенно я наращивал  усилие  и  наконец  исступленно
рванул. Складка поддалась, при  этом  забрызгав  мне  куртку  прозрачной
жидкостью.   Расширив   отверстие,   я   увидел   недвижного    Заммиса,
скорчившегося как бы в ванночке, наполненной жидкостью.
   Меня стошнило. Когда блевать стало нечем, я погрузил руки в  жидкость
и подвел их под младенца-драконианина. Приподнял его, вытер свои губы  о
верхнюю часть  рукава,  прижался  губами  к  ротику  Заммиса  и  раскрыл
крохотные  губенки.  Трижды,  четырежды  вталкивал  я  воздух  в  легкие
младенца, но вот он закашлялся, а там и закричал. Растительным  волокном
я перетянул две пуповины, затем перерезал их, отделив  Джеррибу  Заммиса
от плоти бездыханного родителя.

***

   Занеся камень высоко над головой, я с размаху изо всех сил ударил  по
льду. Во все стороны брызнула ледяная крошка, обнажив темную  зелень.  Я
опять поднял камень и опять с  силой  опустил,  выбив  изо  льда  другой
камень. Я подобрал этот второй камень и отнес к  наполовину  засыпанному
трупу дракошки. Дракошка, подумал я. Хорошо. Так и называй его в  мыслях
дракошка. Жабья рожа. Гермафродит паршивый. Враг.  Как  угодно  называй,
лишь бы заглушить боль утраты.
   Оглядев груду камней,  я  решил,  что  этого  хватит  для  завершения
похорон, и преклонил колени у могилы. Укладывая  на  пирамиду  последние
камни, не обращая внимания на мокрый снег, застывающий на  змеиной  коже
моей одежды, я едва сдерживал слезы. Потер руки, чтоб  согрелись.  Весна
не за горами,  но  слишком  долгое  пребывание  на  воздухе  по-прежнему
опасно. А ведь  возиться  с  могилой  драконианина  пришлось  порядочно.
Подняв очередной камень, я уложил его  на  место.  Он  придавил  кожаное
покрывало, и тут я понял,  что  труп  уже  окоченел.  Торопливо  навалил
сверху остаток камней и встал.
   Ветер едва не сбил меня с ног, я с трудом балансировал на льду  возле
могилы. Бросив взгляд на бурлящее море, я  поплотнее  запахнул  на  себе
змеиные шкуры и глянул вниз, на каменную пирамидку. Хоть бы какие-нибудь
слова высечь. Нельзя же просто предать прах земле и тут же как ни в  чем
не бывало сесть за обед. Нужны хоть какие-нибудь слова. Но какие именно?
Я не религиозен, не был религиозным и драконианин. Что касается  смерти,
то его  официальная  философия  относится  к  ней  так  же,  как  и  моя
неофициально-личная,   отрицающая   мусульманские   услады,    языческие
валгаллы, христианское царствие небесное.  Смерть  есть  смерть,  конец,
финал; прахом был и  в  прах  обратишься...  Но  все  равно  нужны  хоть
какие-нибудь слова.
   Я сунул руку за пазуху и сомкнул ее на золотом кубике Талмана. Ощутив
сквозь варежку острые углы, я  с  закрытыми  глазами  мысленно  перебрал
изречения выдающихся драконианских философов. Однако ничего  подходящего
к случаю не припомнил.
   Талман - книга  о  жизни.  Слово  талма  означает  "жизнь",  ею-то  и
занимается философия дракониан. До смерти у этой  философии  не  доходят
руки. Смерть есть непреложный факт, конец жизни. В  Талмане  не  нашлось
нужных слов. Порывами налетал  леденящий  ветер,  я  зябко  ежился.  Мои
пальцы уже успели онеметь, закоченевшие ноги пронизывала  боль.  Но  все
равно нужны слова. Однако на  ум  приходили  только  такие,  от  которых
откроется некий шлюз и меня всего затопит горе, горе осознанной  утраты.
Но все равно... все равно нужны слова.
   - Джерри, я... - Слов не было. Я отвернулся от могилы,  и  мои  слезы
смешались с мокрым снегом.

***

   Окутанный теплом и безмолвием пещеры, я сидел на тюфяке, привалясь  к
пещерной стенке. Все пытался развлечься  игрой  теней  и  бликов  света,
которые огонь отбрасывал на противоположную стенку.  Причудливые  фигуры
формировались лишь наполовину и тотчас исчезали вприпляску, прежде чем я
успевал сосредоточиться и  Толком  их  разглядеть.  В  детстве  я  любил
всматриваться в облака,  видел  там  всякие  лица,  крепости  да  замки,
зверей, драконов, великанов. Это  был  мир  ухода  от  действительности,
ухода в фантазию, он как бы впрыскивал диво и приключение  в  скучные  и
размеренные будни мальчишки, родившегося в обеспеченной семье и ведущего
обеспеченное  существование.  На  пещерной  же  стенке   мне   удавалось
разглядеть всего лишь некую проекцию ада: языки  пламени  словно  лизали
искаженное, гротесковое изображение осужденных грешников. При  мысли  об
аде  мне  стало  смешно.  Ведь  ад  рисуется  нам  этаким  пожаром   под
управлением  зубоскала-садиста,  облаченного  в  форму   пожарника.   На
Файрине-4  я  твердо  усвоил  другое:  ад  это  одиночество,   голод   и
нескончаемые холода.
   До меня донеслось повизгивание, я бросил взгляд в полумрак  -  там  в
уголке пещеры был припасен тюфячок.  Джерри  собственноручно  приготовил
для Заммиса мешочек змеиной кожи и набил его шелухой от семян. Маленькое
существо снова пискнуло, и я повернулся к нему, недоумевая, чего же  ему
надо. От страха я даже похолодел. Что  едят  драконьи  дети?  Дракониане
ведь не млекопитающие. А нас на боевой подготовке  всего-то  и  научили,
что распознавать дракошек... да еще  убивать  их.  Потом  меня  охватила
сущая паника: что же я пущу в ход вместо пеленок?
   Дитя вновь заскулило. Я с усилием поднялся на ноги, подошел к крохе и
опустился возле него на песок. Из свертка,  когда-то  служившего  Джерри
летной формой, мне  замахали  пухленькие  трехпалые  ручонки.  Я  поднял
сверток, перенес поближе к огню и уселся на  камень.  Кое-как  примостив
сверток у себя на коленях, я осторожненько развернул его.  Под  желтыми,
налитыми сном веками я приметил  поблескивание  желтых  глазок  Заммиса.
Начиная от чуть ли не безносой мордочки и  сплошных  челюстей  и  кончая
насыщенно-желтым цветом кожи, Заммис по  всем  статьям  был  миниатюрной
копией  Джерри,  если  не  считать  подкожного  жирка.  Младенец,  можно
сказать,  оброс  складочками  жира.  Я  внимательно   осмотрел   его   и
обрадовался, увидев, что дитя нигде не напачкало.
   - Есть-то хочешь? - Я глянул Заммису в личико.
   - Гу.
   Челюсти у него были готовы к действию, и  я  решил,  что  дракониане,
скорее всего, с первого же дня жуют твердую  пищу.  Я  отщипнул  кусочек
сушеной  змеятины  и  коснулся  им  губок  младенца.   Заммис   отвернул
головенку.
   - Ешь давай, ешь. Ничего лучше здесь не сыскать.
   Я опять прижал змеятину к его губам,  и  тогда  Заммис  оттолкнул  ее
пухлой ручонкой.
   - Ладно, проголодаешься - получишь, - уступил я.
   - Гу, ме! - Головенка  покачивалась  у  меня  на  коленях,  крохотная
трехпалая  ладошка  сомкнулась  вокруг  моего  пальца,  и   дитя   вновь
захныкало.
   - Есть ты не хочешь, пеленки менять не нужно, так чего ж  тебе  надо?
Кос ва ну?
   Личико Заммиса сморщилось,  одна  ручонка  потянула  меня  за  палец,
другая махнула в направлении моей груди. Я взял Заммиса на  руки,  чтобы
завернуть, как раньше, в летную форму, а крохотные ручонки  вцепились  в
змеиную кожу моей куртки, и дитя подтянулось ко мне вплотную.  Я  прижал
его теснее - оно прильнуло щечкой к моей груди и тут же уснуло.
   - Вот оно что... Разрази меня гром!

***

   Пока Джерри-драконианин был жив-здоров, у меня и мысли не возникало о
том, как я близок к сумасшествию. Мое теперешнее одиночество было сродни
раку и, подобно злокачественной опухоли, питалось ненавистью: ненавистью
к  планете  с  ее  нескончаемыми  морозами,  нескончаемыми   ветрами   и
нескончаемой  уединенностью;  ненавистью  к   беспомощному   желтокожему
младенцу, который, цепляясь за меня, требовал заботы, еды и любви,  хоть
я и не  мог  дать  ему  ни  того,  ни  другого,  ни  третьего;  наконец,
ненавистью к самому себе. Я ловил себя на том, что совершаю чудовищные и
омерзительные поступки. Пытаясь пробить  глухую  стену  одиночества,  я,
бывало, разговаривал сам с собой, кричал, распевал песни, ругался на чем
свет стоит, городил вздор и вообще отводил душу как умел.
   Глаза малыша были раскрыты, он  махал  пухлыми  ручками  и  гулил.  Я
подобрал с полу увесистый камень, проковылял в  угол  и  занес  каменную
тяжесть над крохотным тельцем.
   - Мне ведь недолго и уронить эту штуковину, малыш. Что с тобой  тогда
станется? - К горлу подступил истерический смех. Я отшвырнул  камень.  -
Но стоит ли пачкать пещеру? Наружу  тебя!  Вынесу  на  минутку,  и  тебе
крышка! Слышишь меня? Крышка!
   Дитя  покрутило  трехпалыми  лапками  в  воздухе,  закрыло  глазки  и
расплакалось.
   - Почему ты не ешь? Почему под  себя  не  ходишь?  Почему  ничего  не
делаешь, что положено, только ревешь?
   Дитя заплакало еще пуще.
   - Ба! Надо было прикончить тебя тем камнем. Самое милое дело...
   Тут меня захлестнула волна отвращения к себе, я  осекся,  вернулся  к
своему тюфяку, взял шапку, варежки, шарф и полез вон из пещеры.
   Еще не дойдя до каменной загородки у входа, я  съежился  от  колючего
ветра. Выбравшись на воздух, остановился, обвел взглядом  море  и  небо,
увидел перед собой мутную панораму, выдержанную в  восхитительных  тонах
черном и белом, сером и темно-сером. Очередной порыв  ветра  кинулся  на
меня, едва не загнав обратно в пещеру. Я все-таки  удержался  на  ногах,
подошел к кромке обрыва и погрозил морю кулаком.
   - Ну давай! Давай же, дуй, бушуй, сучье ты отродье, кизлодда! Меня ты
пока не прикончило!
   Я покрепче зажмурил опаленные  ветром  веки,  потом  открыл  глаза  и
посмотрел  вниз.  До  ближайшего  выступа  -  метров  сорок,  но,   если
разбежаться, это расстояние можно преодолеть. А там уж до  скал,  что  в
самом низу, останется  каких-нибудь  сто  пятьдесят  метров.  Прыгай.  Я
попятился от обрыва. Прыгай!  Конечно,  прыгай!  Я  отрицательно  мотнул
головой, глядя на море: нет  уж,  я  вместо  тебя  трудиться  не  стану!
Желаешь мне погибели, так потрудись умертвить меня само, своими силами!
   Я глянул назад и вверх - небо темнело  на  глазах,  через  час-другой
весь пейзаж будет укрыт саваном ночи. Я обернулся к расселине - той, что
ведет к приземистому лесу над пещерой.
   Присев на корточки у могилы драконианина, я обследовал груду  камней:
их уже скрепила пленочка льда. Джерри! Как же я теперь без тебя?

***

   Сидит,  бывало,  драконианин  у  огня,  оба  мы  что-нибудь  шьем.  И
беседуем.
   - А знаешь, Джерри, все это, - я приподнимаю повыше Талман, - все это
я слыхал и прежде. Я-то ожидал чего-нибудь нового.
   Драконианин кладет рукоделие на колени и секунду испытующе смотрит на
меня. Затем, качнув головой, вновь принимается за шитье.
   - Не слишком глубоко ты мыслишь, Дэвидж.
   - Это как же понимать?
   Джерри протягивает трехпалую ладонь.
   -  Вселенная,  Дэвидж,  вокруг  нас  Вселенная  -   живые   существа,
неодушевленные  предметы,  всевозможные  события.   Не   все,   конечно,
одинаково, есть и различия, но Вселенная-то одна  и  та  же,  и  все  мы
обязаны  подчиняться  одним  и  тем  же  законам  природы.  Ты  об  этом
задумывался?
   - Нет.
   - Вот так и надо понимать. Не слишком глубоко мыслишь.
   Я фыркаю.
   - Говорил же я тебе, что все эти мысли мне  и  раньше  были  знакомы.
Стало быть, как я себе представляю, люди не менее  глубоко  мыслят,  чем
дракониане.
   Джерри смеется.
   - Из каждого  моего  слова  ты  упорно  выводишь  какие-то  обобщения
расового характера. Мое  замечание  относится  к  тебе  лично,  а  не  к
человечеству в целом...

***

   Я сплюнул на мерзлую почву. Вы, дракошки, воображаете  себя  великими
умниками. Ветер  крепчал,  в  нем  ощущался  солоноватый  привкус  моря.
Надвигался очередной  штормяга.  Небо  приобретало  своеобразную  темную
окраску,  не  раз  вводившую  меня  в  заблуждение:  вопреки   всему   я
воспринимал этот цвет не как черный,  а  как  темно-синий.  За  воротник
откуда-то скользнула сосулька.
   Что же тут дурного,  если  я  просто-напросто  я?  Не  всем  же  быть
философами, жабья ты рожа! Ведь таких, как я, во Вселенной насчитываются
миллионы  и  даже  миллиарды.  Если  не  больше.  Кому  какая   разница,
задумываюсь я над смыслом жизни или не задумываюсь? Живем - и  все  тут,
больше мне и знать-то ничего не положено.

***

   - Дэвидж, ты и свою-то родословную  выучил  не  дальше  родителей,  а
теперь  вдобавок  отказываешься  узнавать  о  своей  Вселенной  то,  что
доступно познанию. Каким же образом ты определишь свое  место  в  жизни,
Дэвидж? Где ты обретаешься? Кто ты есть?

***

   Качая головой, я воззрился на могилу, потом отвернулся к морю.  Самое
позднее через час стемнеет окончательно, и  белые  барашки  пены  станут
невидимками во мгле. Я - это я, вот кто я есть.  Но  тот  ли  самый  "я"
занес недавно камень над Заммисом, желая смерти  беспомощному  младенцу?
Мне  прямо  кишки  скрутило  -  до  того  явственно  почудилось,   будто
одиночество, отрастив клыки и когти, впилось в меня, вгрызлось и  теперь
высасывает жалкие остатки моего здравого рассудка. Я вновь повернулся  к
могиле, закрыл глаза, потом открыл. Я  космоистребитель,  Джерри.  Разве
этого мало?

***

   - Это твое занятие, Дэвидж, но отнюдь не ты и не  то,  что  ты  собой
представляешь.

***

   Став на колени у  могилы,  я  принялся  было  разгребать  обледенелые
камни.
   - Не надо, дракошка, не разговаривай со мной больше! Ты  ведь  мертв!
Тут я умолк, сообразив, что слова, всплывшие в моем сознании и будто  бы
произнесенные Джерри, на самом деле почерпнуты  из  Талмана,  но  только
видоизменены применительно к моим собственным обстоятельствам. Я  рухнул
на камни, дрожа от ветра, затем не без труда поднялся на  ноги.  Знаешь,
Джерри, Заммис ведь ничего не  ест.  Вот  уже  трое  суток  подряд.  Что
делать? Ну почему ты ничегошеньки не рассказал мне о  драконятах,  перед
тем как... Я закрыл лицо руками. Спокойно, парень. Не вешай носа, и тебя
поместят в приличный дурдом. Ветер отчаянно давил мне в спину; я  уронил
руки и отошел от могилы.

***

   Я сидел у очага, глядя в огонь.  Сквозь  каменные  своды  пещеры  вой
ветра не проникал, дрова были сухие,  пламя  горело  жарко  и  ровно.  Я
постучал пальцами по коленям, потом замурлыкал какую-то мелодию.  Шум  -
любого происхождения - помогает отгонять гнетущее одиночество.
   - Сукин ты сын. - Рассмеявшись,  я  покивал  головой.  -  Да-да,  еще
какой,  и  кизлодда  ва  ну,  дутшаат.  -  Я  хмыкнул,  припоминая   все
драконианские проклятия и ругательства, которым выучился  у  Джерри.  Их
набралось порядком. Отбивая ногой такт по  песку,  я  опять  замурлыкал.
Потом умолк и сосредоточенно нахмурился - стал восстанавливать в  памяти
слова.

   Левой, правой! Боже правый,
   Знай, кто мы такие!
   До-ре-ми, черт нас возьми, -
   Космачи лихие.

   Прислонясь к стенке пещеры, я попытался  вспомнить  еще  какую-нибудь
военную песенку.

   Вы здесь в казарме, мистер Джон.
   Вы здесь солдат, а не пижон.
   Нынче война, и любовь не для вас,
   Разве что будет секретный приказ -
   Ублажать подполковничьих жен.

   - О черт! - Я хлопнул себя по коленке, вообразив  физиономии  пилотов
из нашей эскадрильи, какими они запомнились мне по  казарменному  уголку
отдыха. До того  явственно  они  мне  представились,  что  прямо  ноздри
защекотало от перегара. Ваддик, Вустер, Арнолд, этот... как бишь его,  с
перебитым  носом...  Димирест,  Кадиц.  Схватив  воображаемую  кружку  с
воображаемым грогом, положенным нам по нормам довольствия,  и  помахивая
ею в такт песне, я вновь замурлыкал:

   Мы пленного отправим в чем мама родила,
   А ежели представится нам случай,
   Врагу насыплем в задницу толченого стекла,
   Для верности заклеив-засургучив.

   Пещеру заполнило эхо разухабистой песни. Я встал, потянулся и гаркнул
во всю глотку:
   - Йе-э-э-э-э-хо-о-о-о-о!
   Тут разревелся Заммис. Я подошел к тюфячку.
   - Ну что? Проголодался?
   - Анх, анх, веэ. - Дитя мотало головкой: туда-сюда, туда-сюда.
   Подойдя к очагу, я отщипнул волоконце змеятины и вернулся  к  малышу.
Опустившись на колени рядом с Заммисом, я поднес волоконце к его губкам.
Как и раньше, дитя оттолкнуло предложенную еду.
   - Это ты зря. Есть-то надо!
   Я предпринял еще одну  попытку  -  с  тем  же  результатом.  Тогда  я
распеленал Заммиса и осмотрел крохотное тельце. Дитя