Это выглядит
почти  как приглашение  сломать  их. - Я убрал револьвер и наклонился, чтобы
проверить нижние концы  досок.  Щель  под  ними позволяла просунуть  руку. Я
потянул,  дерево  сначала сопротивлялось, но  затем  треснуло и сломалось. Я
выбросил  отломившиеся  куски и прошел  через дыру в  конференц-зал, который
выглядел  совершенно  таким  же,  каким  я  видел  его  в  последний  раз  -
причудливая спиральная люстра и прочее.
     - Мы все ближе, - сказал я.
     Я прошел вокруг длинного стола  к двери, через которую входил последний
раз,  потянул ее... и снова оказался в своем номере  гостиницы  со всеми его
атрибутами;  обоями,  покрытыми  пятнами,  эмалированным  тазом  с  отбитыми
краями,  сломанной  роликовой  шторой  и  пружинным  матрацем. Дверь,  через
которую я проник в номер, в предыдущем воплощении была дверью ванной.
     - Не удивительно, что эти парни вошли так запросто, - сказал я.
     - Тебе знакомо  это место? - спросила мисс Реджис и вплотную подошла ко
мне.
     - Тут все и началось.  Вся моя жизнь. До этого  -  ничего. Ни дома,  ни
прошлого. Только множество непроверенных  предубеждений,  которые необходимо
проверить.  - Я  сделал  шаг к  двери в  холл, она распахнулась, и  покрытый
перхотью  человек ворвался в  номер, держа  в  руках самый большой дробовик,
который я когда-либо видел, направив его мне прямо между  глаз. Дульный срез
выглядел достаточно  широким, чтобы в него можно  было  въехать на маленьком
грузовике. Для того, чтобы убедить меня, что время слов прошло, никаких слов
не потребовалось.  Я прыгнул в сторону, когда дробовик загрохотал и  отколол
штукатурку на  стене позади того места, где я только  что стоял. Рыжеволосый
что-то  закричал, девушка заплакала,  а я  мгновенно  подтянул  ноги и  стал
поворачиваться, но пол,  казалось, вздыбился  подо мной, как палуба тонущего
лайнера. Я замер и наблюдал, как завертелся  и исчез потолок,  затем  другая
стена - ничего особо зрелищного,  обыкновенный  приятный  легкий аттракцион.
Мимо проплыл Рыжеволосый, затем девушка, двигаясь уже быстрее. Я слышал, как
она звала: "Флорин, вернись".
     Довольно долго эти слова  продирались  сквозь  серый  туман  туда,  где
раньше были мои мозги. "Вернись", - сказала она.
     Это  была неплохая мысль. Раньше  я  отправлялся  в  "путешествие", но,
может быть, теперь мне не следует уходить - а стоит сражаться. Мир кружился,
как вода в ванне, готовая к последнему долгому нырку  в трубу, и  неожиданно
до меня дошло, что если я уйду с ней, в этот раз это будет навсегда.
     Вдруг я почувствовал давление с одной стороны. Это подойдет в  качестве
пола. Я постелил  его  под  себя, возвел  стены и крышу,  удерживая их одним
усилием воли,  и рев затих, и  мир  прекратил кружиться.  Я  открыл глаза  и
увидел, что лежу на спине посреди величайшей в мире автомобильной стоянки.
     Мертвенная,   плоская,   белая,   как   сахар,  бетонная   поверхность,
разграфленная линиями  на  клетки  со стороной  в 50 футов, простиралась  до
самого горизонта. Это все, что здесь было. Ни зданий, ни деревьев, ни людей.
И небо цвета бледной сверкающей лазури,  без облаков, без видимого источника
света.
     Голоса раздались с неба.
     -  ...сейчас!  Выполняйте аварийные  процедуры, черт  побери. - Это был
пронзительный голос Носатого.
     - Я пытаюсь... но... - Это Круглолицый.
     - Сейчас не время для ошибок, ты, кретин!
     - Я не могу... не получается...
     - Эй, прочь с дороги!
     - Говорю тебе, я включил стирающий контур! Ничего не произошло. Он...
     - Что -  он? Не болтай, идиот! От него ничего не зависит! Я контролирую
эксперимент!
     - Ты?  Действительно ты? Уверен? Ты уверен,  что нас не перехватили, не
одурачили?
     - Черт тебя возьми, отключи энергию! Все отключить!
     - Я отключил, вернее, попытался. Ничего не произошло!
     - Заткнись, черт тебя побери. -  Голос Носатого сорвался на визг. В это
же  самое время боль в моих кистях,  лодыжках и груди поднялась до крещендо,
огненные оркестры резали меня на части; и вдруг раздался гром, небо треснуло
и упало, окатив меня заостренными кусочками, которые задымились и исчезли, а
я лежал на спине, привязанный ремнями, и смотрел на прямоугольную бестеневую
операционную лампу в маленькой комнате с зелеными стенами; человек, которого
звал Носатый, нагнулся надо мной.
     - Ну, черт меня побери, - сказал он. - И после этого он все еще жив!

XXII
     Какой-то человек с седыми волосами в белом халате  и человек с перхотью
в пыльной спецодежде подошли и  посмотрели на меня. Наконец кто-то отстегнул
ремни и  снял что-то с  моей головы. Я  сел, чувствуя головокружение,  и мне
протянули чашку с  чем-то, что имело  ужасный вкус, но, видимо, должно  было
помочь. Действительно, головокружение прошло, оставив мне в подарок тошноту,
привкус во рту,  тупую головную  боль и  боль в лодыжках, которая совсем  не
была тупой. Седой человек, которого звали, как  я вспомнил (так вспоминают о
давно забытых вещах), доктор Иридани, смазал каким-то бальзамом кровоточащие
ранки.  Остальные  были заняты  тем, что  смотрели на показания приборов  на
большом, занимающем почти всю стену табло и тихо переговаривались.
     - Где Сенатор? - спросил  я. Мои мысли  двигались медленно, как грузные
животные по глубокой грязи.
     Носатый оторвался от работы и нахмурился.
     - Он шутит, - сказал человек с перхотью. Его  звали  Ленвелл  Трейт, он
был ассистентом.
     Носатый - Ван Ваук - посмотрел на меня без каких-либо видимых- эмоций.
     - Видите ли, Барделл, - сказал он. - Я не знаю, какого рода идеи у  вас
возникли, но забудьте их. Мы располагаем юридически оформленным соглашением,
подписанным при свидетелях. Вы пошли на это с открытыми глазами, вы получите
все, что вам положено, но ни пенни больше, и это окончательно.
     - Барделл - актер, - сказал я. Мой голос показался мне слабым и старым.
     -  Ты  опустившийся  бездельник, которого мы  вытащили из канавы и дали
возможность заработать, - прорычал Ван  Ваук. - А сейчас ты воображаешь, что
можешь получить больше. Но это пройдет. Твое здоровье не пострадало, поэтому
не скулить.
     - Не  смейтесь надо мной,  Док, - сказал я, беря  его на пушку. - А как
отключение энергии? Как  насчет  уровня Эты? Это заставило  их замолкнуть на
пару секунд.
     - Где ты нахватался этих терминов? - спросил Круглолицый.
     -   Маленькая   ящерица  рассказала  мне,  -  сказал  я   и  неожиданно
почувствовал себя слишком усталым, чтобы беспокоить себя  играми. - Забудьте
об этом; я просто пошутил. Нет ли у вас чего-нибудь выпить под рукой?
     Трейт  вышел и через  минуту вернулся с бутылкой  виски. Я отглотнул из
горлышка пару унций, и все происходящее показалось более сносным.
     - Что-то здесь говорилось о плате? - сказал я.
     - Сотня долларов - огрызнулся Носатый. - Не так уж плохо для пьяницы за
час или два работы.
     - У меня ощущение, что это  было дольше, - сказал я.  - Никакого вреда?
А? А как насчет амнезии?
     - Ну... - сказал лениво Трейт, - тебе лучше знать, Барделл.
     - Выкиньте  его отсюда, - сказал Ван Ваук. - Меня  тошнит от его  вида.
Вот. - Он полез в карман, достал бумажник, извлек пачку купюр и кинул мне.
     Я пересчитал бумажки.
     -  Сотня,  верно,  - сказал  я. - Но насчет амнезии  - это  была прямая
подача.  Я  немного  смущен,  джентльмены.  Вас,  ребята,  я  помню...  -  Я
огляделся, запоминая всех. - Но я почему-то не помню нашей сделки...
     - Выкиньте его! - завопил Ван Ваук.
     - Я ухожу, - сказал я Трейту.
     Он вывел меня в коридор.
     - Между нами, мальчиками, - сказал я, - что здесь случилось?
     - Ничего, дружище. Маленький научный эксперимент, вот и все.
     - Тогда как получилось, что  я ничего  о нем не помню? Черт, я  даже не
знаю, где живу. Как называется этот город?
     - Чикаго, дружище. И ты нигде не живешь. Но теперь можешь снять номер.
     Двойные  двери  открылись  на  цементные ступеньки.  Лужайки и  деревья
выглядели очень старыми и знакомыми даже в темноте.
     - Летнее убежище Сенатора, - сказал я. - Только без прожекторов.
     - Не  стоит  верить этим политикам,  - сказал Трейт. -  Послушай  моего
совета и не пытайся вымогать  больше,  Барделл. Ты получил свою сотню,  даже
если  твои шарики  и смешались  немного,  но,  черт  возьми,  они не были  в
отличной форме и до того, как ты пришел сюда. И я был бы поосторожнее с этим
мускателем без фабричного клейма, дружище.
     - "Ластрион Конкорд", - сказал я. - Дисс.  Мисс Реджис. Ничего этого не
было, а?
     - У тебя было что-то вроде ночного  кошмара.  Ты чуть  не  взорвал  все
электронные лампы в старом любимчике Франкенштейна. Иди заправься, выспись и
будешь как новенький.
     Мы сошли со ступеней, и он подтолкнул меня в сторону ворот.

XXIII
     Зима  выдалась  холодной. Я  направился  к порту, надеясь начать  кутеж
пораньше. По цене 1.79 за бутылку, имея сотню долларов,  можно  было  просто
упиться мускателем. Я попытался вычислить, сколько  мне причитается выпивки,
дошел до 15 галлонов и случайно увидел свое отражение в витрине.
     По  крайней  мере, я догадался,  кто это. Но  узнал себя с  трудом. Мои
глаза уставились  на  меня  из  темного  стекла,  как  парочка  заключенных,
проводящих  жизнь  в  одиночках. Мое  лицо  выглядело  больным,  изношенным,
изборожденным морщинами. Седая щетина была с четверть дюйма, голова  покрыта
седыми  нечесаными  лохмами.  Мое адамово яблоко  ходило  ходуном,  когда  я
сглатывал. Я высунул язык, он тоже выглядел неважно.
     -  Ты  в  плохой  форме,  старина, - сказал я незнакомцу в  витрине.  -
Наверное, пятнадцать галлонов выпивки - не то, что тебе необходимо сейчас.
     Я  стоял,  глядя  на свое  отражение,  и ждал,  когда внутренний  голос
запищит  и  напомнит, как согревает сердце  выпивка,  как  замечательно  она
проскальзывает  по  языку и  добирается  до  желудка,  прожигая  путь  вниз,
успокаивает  боль в костях и делает гибкими суставы, приносит уют и легкость
мыслям.
     Но он  не  напомнил.  А  если и  напомнил,  то  я  не  услышал  его.  Я
чувствовал, как  бьется  сердце  глухими больными ударами,  работая чересчур
напряженно  только  для того, чтобы я мог продолжать  идти. Я слушал хрипы в
легких,  ощущал толчки, когда колени шатались из стороны в сторону,  подобно
струнам контрабаса, болезненную истощенность ослабших мышц.
     - Что случилось со мной? - спросил я старика в витрине. Он не  ответил,
лишь облизнул губы серым языком.
     - Ты выглядишь  таким  же испуганным, каким чувствую себя  я, папаша, -
сказал я. - Между прочим, как тебя зовут?
     - Носатый называл тебя Барделл.
     - Да, Барделл. Я... был  актером. - Я попробовал примерить эту мысль на
себя. Она подходила, как бывший в употреблении гроб.
     -  Они вытащили  меня из канавы, -  сказал я.  -  Эти мальчики в  белых
халатах, Ван  Ваук  и  другие. Им  нужна была  морская свинка.  Я  записался
добровольцем.
     - Так заявили они. А до этого - что?
     - Я  что-то не могу вспомнить. Должно быть из-за мускателя. Он испортил
твои мозги. Мои мозги. Наши мозги.
     - Итак, что мы намерены  делать  со  всем этим? Я  подумал о выпивке  и
почувствовал приступ
     тошноты.
     -  Никакой  выпивки,  - сказал  я. - Окончательно  -  никакой  выпивки.
Возможно,  нужно посетить доктора. Но  не  такого,  как  Иридани.  Возможно,
улучшить  питание. Больше  спать.  Когда  последний раз  ты спал в  постели,
старина?
     Этого я тоже  не мог вспомнить.  Теперь я  был послушным и  испуганным.
Незнание, кто ты и откуда, вызывает чувство глубокого одиночества. Я оглядел
улицу.  Если я когда-нибудь и  видел ее до этого, то не мог вспомнить когда.
Но я  знал,  что в порт нужно идти  этой дорогой, а к кварталу, где на домах
висели таблички "Сдаются комнаты - на день, на неделю, на год" - другой.
     - Вот то, что мне нужно, - сказал я. - Мой голос был столь же скрипучим
и старым, как изношенный  башмак. - Чистая постель и сон на всю ночь. Завтра
ты почувствуешь себя лучше. И тогда ты вспомнишь.
     - Обязательно. Все будет отлично - маньяна.
     - Благодарю, приятель: ты оказал большую помощь. -  Я помахал старику в
витрине, и он помахал в ответ, я повернулся и пошел, но не в сторону порта.

XXIV
     Пожилой женщине не понравилась моя внешность (за  что я ее не виню), но
понравилась  десятидолларовая банкнота. Она пропыхтела два этажа, распахнула
дверь голой убогой маленькой комнаты  с высоким  потолком  и черным полом  и
показала  потертый  ковер, латунную узкую  кровать,  шифоньер и  умывальник.
Ржавые пружины жалобно заскрипели, когда я сел на матрац.
     За  доллар  сверх  платы она  снабдила меня  бело-желтым  полотенцем  и
простыней с бледным пятном  посередине, жесткой, как скребница,  и  обмылком
кораллового цвета, который  пах формальдегидом. Аромат одиннадцати  долларов
наличными,  видимо, ударил ей  в голову,  потому что она  даже пожелала  мне
спокойной ночи.
     Я   помок  некоторое  время  под  душем,  затем  поскреб  бритвой  свои
бакенбарды  и  перешел  к  свисающим  на  шею  лохмам,  чтобы  навести  хоть
какой-нибудь порядок.
     - Хорошая  работа,  старина, -  сказал  я  лицу  в зеркале.  -  Ты  уже
выглядишь как хорошенький труп.
     Вернувшись в  комнату,  я  скользнул  между  простынями,  напоминающими
накрахмаленную  мешковину, свернулся  клубком вокруг пары  сломанных пружин,
которые торчали сквозь хлопчатобумажный материал, и отплыл  в то  место, где
годы, болезни  и  человеческая  бренность не  существуют, где  небо  розовое
круглый  день,  где  мягкие  голоса наших  любимых  рассказывают,  какие  мы
замечательные, отныне и навсегда, аминь.

XXV
     Утром   я  чувствовал   себя  лучше.  Я   доверил   хозяйке   еще  одну
десятидолларовую бумажку с поручением  купить  мне нижнее белье и носки. То,
что она  принесла, не было новым, но  было чистым, а кроме того, было девять
долларов сдачи.
     Я отклонил ее предложение позавтракать (семьдесят пять  центов) и купил
яблоко  во фруктовом киоске. По соседству  было множество магазинов готового
платья,  специализирующихся  на  продаже  полосатых  костюмов  и  рубашек  с
заштопанными рукавами. Я выбрал розовато-коричневый двубортный пиджак и пару
черно-зеленых свободных штанов, которые  были толстыми и прочными, хотя и не
модными, пару  рубашек, в прошлом белых, пару сморщенных  ботинок, сделанных
для  чьего-то   дедушки,  и  щегольский   красно-зеленый  галстук,  который,
вероятно, принадлежал батальону  шведских  моряков.  Не  все углядели  бы  в
получившемся ансамбле хороший вкус, но я решил быть выше этого.
     Через   полчаса   я  представил   возможность  счастливчику-парикмахеру
поработать  над  моими  лохмами.   Он  возвратил  им  длину  раннего  Джонни
Вайсмюллера и сказал:
     - Невероятно.  Я  видел  черные  волосы  с  седыми корнями,  но никогда
наоборот.
     -  Это  все  моя  диета,  -  сказал  я.  -  Я  только  что  перешел  на
дистиллированный  морковный сок и яйца уток-девственниц,  сваренные в чистой
ключевой воде.
     Он  бесплатно побрил меня,  удалив остатки  щетины, которые я пропустил
предыдущим вечером, а затем  предложил испытать  судьбу  в том,  что  назвал
лотереей.
     -  Я  делаю  вам  одолжение,  -  сказал он доверительно.  -  Это  самая
популярная  игра  в  городе.  - Он показал мне фиолетовый билет  в  качестве
доказательства.
     Я  заплатил доллар  и спрятал билет. Когда я уходил, он смотрел на меня
из-за кассового аппарата, улыбаясь безгубой  усмешкой и поблескивая  глазами
так, что напомнил мне кого-то смутно знакомого...
     Так  прошло две  недели. Я не  выпил  ни капли  спиртного, набрал  пять
фунтов,  простился  с  болью в  желудке и остался  на мели. Последний день я
провел в поисках работы,  но  оказалось,  что для просителей неопределенного
возраста  и  неопределенных занятий избытка рабочих мест не наблюдалось. Моя
хозяйка не испытывала  желания  предоставить мне  кредит.  Мы  расстались  с
выражениями сожаления, я  пошел в парк и просидел в нем немного  дольше, чем
обычно.
     Когда солнце зашло, мне стало зябко. Но все еще горели огни в публичной
библиотеке  через  дорогу. Библиотекарь бросила  на  меня  острый взгляд, но
ничего  не сказала.  Я нашел  тихий уголок  и устроился,  чтобы  насладиться
теплом. Есть что-то успокаивающее в тихих  книгохранилищах, в тяжелых старых
дубовых стульях, в  запахах  бумаги и переплетов, даже  в шорохах  и  мягких
шагах.
     Шаги остановились,  скрипнул отодвигаемый  стул, зашуршала одежда. Я не
открывал  глаз  и  старался  выглядеть старым  джентльменом,  который пришел
полистать переплетенные тома "Харпер" и  совсем случайно задремал в середине
1931 года; но я слышал мягкое дыхание и чувствовал на себе чей-то взгляд.
     Я открыл глаза.  Она  сидела  за  столом  напротив. Выглядела молодо  и
печально, немного бедно одетой. Она спросила:
     - С вами все в порядке?

XXVI
     -  Не исчезайте, леди, - сказал я. -  Не превращайтесь  в  дым.  И даже
просто  не вставайте и не  уходите. Позвольте моему пульсу опуститься до  90
ударов.
     Она слегка покраснела и нахмурилась.
     -  Я... подумала, что  вы, возможно, больны, - сказал  она,  вся  такая
чопорная  и  правильная, готовая  сказать  все те волшебные  слова,  которые
делали ее членом королевской семьи.
     -  Точно. А  что  с парнем, который  вошел  со мной?  Не так ли  звучат
следующие строчки?
     -  Не понимаю, что вы имеете в  виду. Никто  с вами  не  входил, я,  по
крайней мере, не видела.
     - Вы давно наблюдаете за мной?
     На этот раз она действительно покраснела.
     - Сама мысль о том...
     Я  потянулся  и  взял ее за руку.  Она была нежной,  как первое дыхание
весны,  мягкой,  как  выдержанное  виски, теплой, как  материнская любовь. Я
разжал пальцы, рука не шелохнулась.
     - Давайте  пропустим все ритуальные ответы,  - сказал  я.  - Происходит
что-то довольно странное; и мы знаем это, верно?
     Румянец  исчез, она побледнела: ее глаза пристально смотрели в мои, как
будто я знал секрет, который мог спасти ей жизнь.
     - Вы... вы знаете? - прошептала она.
     - Не уверен, мисс, но все возможно.
     Я выбрал  не  тот  тон:  она напряглась, поджала губы  и стала  истовой
праведницей.
     - Это был просто порыв христианина...
     -  Чепуха, - сказал  я.  - Извините за грубость, если это  грубость. Вы
заговорили со мной. Почему?
     - Я сказала вам...
     - Я слышал. А сейчас сообщите настоящую причину.
     Она посмотрела на  кончик  моего носа, на мое левое ухо и наконец мне в
глаза.
     - Я... видела сон, - сказала она.
     - Пивной бар,  -  сказал я, -  в  захудалом районе.  Толстый  буфетчик.
Кабина справа от входной двери.
     - Боже мой, -  сказала она тоном человека, никогда не упоминающего  имя
Божье всуе.
     - Как вас зовут?
     - Реджис. Мисс Реджис, -  она  остановилась, как  будто сказала слишком
много.
     - Продолжайте, пожалуйста, мисс Реджис.
     - Во сне я была той, в которой нуждаются, -  сказала она, обращаясь уже
вроде бы  не  совсем ко мне.  - Мне доверили  что-то  важное,  я должна была
выполнить свой долг, в нем был смысл всей моей жизни.
     У меня хватило ума не перебивать ее, пока она рассказывала.
     -  Зов был ниспослан среди ночи:  тайное послание,  которого я ждала. Я
была  готова. Я знала, что существует громадная опасность,  но не боялась. Я
знала, что  делать.  Я  встала, оделась, пошла в назначенное место.  И... вы
были там. - Тут она посмотрела на меня. - Вы были  моложе и  сильнее. Но это
были вы. Я уверена.
     - Продолжайте.
     - Я должна была предостеречь вас. Существовала  опасность -  я не  знаю
какая. Вы намеревались встретить ее один на один.
     - Вы просили меня не уходить, - сказал я. Она кивнула.
     -  Но...  вы пошли. Я хотела закричать, побежать следом  за  вам