пускается в подземное святилище Боулдера и поступает в соответственную
    обработку перед отправлением за горизонты возможных завтрашних несчастий. Он
    шествует в стерильном хитоне по сверкающему кафельному коридору в окружении
    блистающих красотой и гигиеной фирменных богинь. Все с тем же неподвижным
    лицом, несмотря на состояние помрачительного физического блаженства, он
    ежится от перламутрово-мыльной пены, пронизываемой искрящимися
    очистительными электротоками. Наконец, развалясь на элегантной рессорной
    тележке, м-р Мак-Кинли под слегка надоевшую нам райскую мелодию направляется
    в свое долговременное уединение.
      Д и к т о р. Итак, до свидания, мистер Мак-Кинли... (Со вздохом зависти.)
До свидания, любимчик судьбы! Вспоминайте нас, которым, видно, придется здесь
бороться с горем своими, домашними средствами.
          Надлежаще обработанного м-ра Мак-Кинли вставляют в круглое, среди
    прочих в стене, отверстие, завинчивают гайки огромными французскими ключами,
    и вскоре все плавно погружается в приятное, волнообразное от сгущений и
    разрежении чего-то мерцание, расчерченное волшебно пробегающими, как на
    экране осциллографа, кривыми и искрами. Вероятно, так же увлекательно будут
    выглядеть некоторые самые заурядные электрохимические процессы в мозгу,
    наблюдаемые в не изобретенный пока микроскоп ощущений. Одновременно как бы
    гремит спускаемая якорная цепь, и сквозь ее оглушительный лязг проступают
    сперва шаркающие шаги взбирающегося по лестнице сердитого великана,
    переходящие затем в учащенное сипение набирающих скорость паровозных
    поршней, а все вместе это мучительно напоминает тоскливое, со всхлипом
    дыхание насмерть загнанного человека!.. Его почти предсмертную задышку, в
    свою очередь, наотмашь оборвет крик птицы, похожий на скрежет камня по
    стеклу. Все это отголоски недавних впечатлений в гаснущем человеческом
    сознании, невыносимо тесном по диаметру, но как бы с высоким и гулким -
    тройного и больше эха - куполом над головой.
          На экране сперва какая-то тряска запавших однажды в память, прыгающих
    картинок, ужасов и загадок, начиная с детства. Бык хочет забодать мальчика
    Мак-Кинли, но чья-то благодетельная, во весь экран, видно отцовская, рука
    закрывает поле зрения. Страшная черная тетя с чудовищным клетчатым мешком
    проходит впритирку близко от ребенка. Песчаная башня рушится, какие-то люди
    бегут мимо, беззвучно разевая рты, большой костер полыхает, и дым чудесно
    преображается в роскошные густолиственные деревья. Вдруг сразу откуда-то два
    нарядных, под геометрически равными углами порхающих над уютным бочажком
    мотылька в настороженной пока тишине, которая звучит затухающей
    виолончельной нотой.
          По мысли автора, как звуковое, так и зрительное изображение
    дальнейшего становится возможным лишь посредством искусственного
    вмешательства в фонограмму: рисованной, в динамике темы, причудливой
    графикой. Вероятно, это будет долгое, сообразно контрактному сроку м-ра
    Мак-Кинли, скольжение по бесконечному тоннелю с уклонами то вправо и влево,
    то по вертикали, с неизбежным в живой, хоть и спящей психике преодолением
    возникающих преград, падений и круч. Впоследствии все это станет как бы
    завинчиваться в глубь окончательного мрака и ненадолго погаснет вовсе, кроме
    роящейся где-то в поисках выхода и подобной шмелю вибрирующей музыкальной
    ноты. Приближение к заказанному м-ром Мак-Кинли полустанку бытия обозначится
    качанием световых пятен одновременно с нарастанием смутной и тревожной
    мелодии, обычной перед пробуждением. Последнее видение - отвлеченный, без
    всяких подробностей пейзаж с восходящим из-за горизонта неярким солнцем.
          Несколько металлично и гулко, как на вокзальной платформе, прозвучит
    первый по прибытии т у д а  человеческий голос:
      - Проснитесь, мистер Мак-Кинли. Вас поздравляют с возвращением к жизни...
          Вынутый из своей гранитной кабины м-р Мак-Кинли покоится на тележке, с
    закрытыми глазами. Он ровно дышит, и в такт колеблются стрелки гигантских
    пульсомеров у его изголовья. Щедрая растительность, покрывающая его щеки,
    подтверждает расчетную экономию на парикмахере.
      Д и к т о р. Ну, довольно нежиться, мы и так задержали чужое внимание.
Приступайте к счастью, Мак-Кинли! Парикмахер ждет вас...
          Едва он открывает глаза, его уже окружают почти такие же, как раньше,
    корректные и строгие богини, лишь, пожалуй, малость поневзрачнее и ростом
    помельче. Они привычно пересаживают в кресло весьма полегчавшего клиента,
    подключают к нему профилактические электроды, а парикмахер, время от времени
    спраляясь со старой фотографией м-ра Мак-Кинли, быстро возвращает клиенту
    его сравнительно прежний вид.
          Естественно, м-ру Мак-Кинли очень хотелось бы теперь взглянуть через
    окно на обетованную землю его мечтаний, но большинство стен почему-то до
    потолка глухие, а неопределенного назначения просветы в них задернуты, кроме
    занавесей, тяжелыми металлическими жалюзи.
          Приветливая богиня с чуть заплаканными глазами тотчас же подносит ему
    довольно скромный, после двухсполовинойвекового воздержания, завтрак.
      М а к - К и н л и (как-то невпопад весело). Ну, как, на ваш взгляд, мисс,
еще гожусь я теперь в женихи?
          Та кроткой служебной улыбкой отвечает на шутку клиента, и едва тот
    успевает разделаться со своим договорным, подозрительно быстро исчезающим
    завтраком, уже приглашает на очередную выпускную процедуру.
      - Пожалуйста, здесь, сэр,- говорит ближайшая богиня, механично указывая на
дверь.
          Непонятно, как там у них происходит дело, но почти немедленно м-р
    Мак-Кинли выходит к нам из помещения в фирменном, полосатом,
    пижамно-каторжного образца костюме.
      - Теперь вас просят сюда, сэр,- говорит другая, приглашая к прилавку, где
клиенту отсчитывают руками десяток тощих и отвратительно кривых сигарет с
добавкой сомнительных денег, похожих на карамельные обертки.
          К прискорбию, м-ру Мак-Кинли никак не удается с кем-нибудь
    потолковать, расспросить, поделиться собственными впечатлениями о
    ненавистной старине, оставшейся, слава богу, позади. Ему кажется даже, что
    эти люди просто не слышат его.
      - Пожалуйте сюда, сэр,- говорит третья, указывая на явно вестибюльную
дверь.
          Неприличная поспешность, с какой персонал сальватория стремится
    выдворить своего клиента, да еще в столь легкомысленном облачении, внушает
    м-ру Мак-Кинли глубочайшее негодование, и лишь высшее благоразумие голосом
    диктора призывает его смириться перед обычаем чужого века. Соблюдая личное,
    оскорбленнейшее теперь достоинство и воздерживаясь от излишних слов, м-р
    Мак-Кинли покидает сальваторий, не желая даже обернуться на столь
    многозначительные сейчас лязг и дребезг за спиною.
          Меж тем своеобразный колорит и мрачноватый облик открывшейся перед
    м-ром Мак-Кинли слегка покатой местности тоже способны омрачить самое
    идиотски-безоблачное настроение. Если не считать множества странных,
    разбросанных по скату канализационного типа сферических крышек, которые,
    видимо, и есть крыши нового, целиком подземного теперь города, да разве еще
    обугленного дерева впереди, с мольбой воздевающего к небу свои черные голо
    вешки, во всем пейзаже ни черта больше не имеется вплоть до самого
    горизонта. Не слыхать также ни желательного пения птичек, ни детских
    песенок, никаких знакомых звуков - ничего, если не считать вдруг
    поднявшегося ужасающего воя сирены в духе недоброго старого времени.
           Итак, ловушка: бегство не состоялось! Заветная мечта м-ра Мак-Кинли
    завершается обыкновенной в о з д у ш н о й  т р е в о г о й, только в
    несколько обновленном, каком-то устрашающе трубном стиле, с замирающим
    стоном в конце. Тотчас необычайные перемены наступают кругом. На глазах у
    м-ра Мак-Кинли надземные строения сальватория плавно погружаются в землю, а
    небо начинает зловеще темнеть, и вот уже ни расселины нигде, ни подворотни
    или норки, ни живой души кругом. Только обезумевшая от смертного ужаса кошка
    дикими скачками и зигзагами мчится между крышек, пока высунувшаяся наружу
    меткая хозяйская рука не хватает ее на скаку и не втаскивает под слегка
    приподнявшуюся крышку, которая с грохотом падает в свое гнездо.
          В тот же момент вереница страшных, визгливых и плывучих огней
    показывается из-за черного горизонта. Одни, как бы в разведке, забегают
    вперед и возвращаются, другие блуждают в небе, подобно громадным светлякам,
    высвечивая себе добычу... Но вот различили одинокую фигуру м-ра Мак-Кинли,
    взяли в вилку и, подпрыгивая, отовсюду с воем устремляются к нему. Новичку
    выдержать это никак нельзя - м-р Мак-Кинли с воплем бросается ничком на
    мерзкую, обожженную землю своей мечты, и потом все заволакивается
    спасительным небытием.
          Когда же тьма, как все на свете, понемножку рассеивается, то вокруг
    распростертого, с раскинутыми руками м-ра Мак-Кинли проступают очертания
    знакомой нам комнаты, его кровать и незамысловатая мебель. Он лежит у себя
    дома, в своей пижаме, на полу, с крестообразно раскинутыми руками... Значит,
    сон? Правда же, и богини в сальватории выглядели чуть подозрительно, все
    как-то на одно лицо, чего не бывает в действительности, да и парикмахер
    тоже... Ну разве можно побрить человека, помахивая метелочкой по заросшим
    хуже войлока щекам? Уже утро, и стрелки на будильнике подсказывают, что
    можно запросто опоздать на службу, и вот милый детский голосок утешительно
    звенит за дверью.
      Д е в о ч к а. Мистер Мак-Кинли, мама зовет вас кофе пить... И чтобы не
опаздывать сегодня!
    Мистер Мак-Кинли не слышит: все стоит посреди, не может оторвать глаза от
    сальваторного талона "ВS" на ночном столике. Машинально он тянет руку за
    этой столь емкой и драгоценной бумажкой,- однако нельзя предсказать пока,
    как он собирается поступить с нею. Видно лишь, как давнишняя мечта борется в
    нем с кошмаром минувшей ночи.
      Д е в о ч к а (вернувшись к двери). Ой, опять забыла сказать д о б р о е
у т р о... а то мама ругается. Доброе утро, мистер Мак-Кинли!
      М а к - К и н л и (рассеянно). Доброе утро, милый утенок..
          Мистер Мак-Кинли открывает форточку и, зажмурясь, высовывает наружу
    руку со своей бумажной драгоценностью. Кажется, ему жаль чего-то... Но вот,
    собравшись с силами, ветер вырывает и уносит листок. Если проследить, тот
    сперва долго порхает по воздуху, потом несется над парком и вот оседает как
    раз на валик катящейся по ветру листвы. Снова талон на отдельное,
    эгоистическое счастье движется по дорожке, как бы выбирая себе удачника из
    прохожих. Так судьба неотвязно преследует какого-то недогадливого старичка с
    зонтиком и в старомодном котелке, забегает вперед, заигрывает, как котенок,
    пока тот не поднимает с земли своей находки. Мы видим, как постепенно
    сбегает с его лица появившееся было восторженное выражение. Нет, пожалуй,
    уже грешно и ни к чему теперь покидать свою старуху! Он прикрепляет бумажку
    к спинке скамьи, на очередного удачника, и уходит, не без коварства
    оглядываясь.
          За это время м-р Мак-Кинли успел одеться и теперь занят утренним
    завтраком. Миссис Перкинс, его милая хозяйка, перетирает посуду на кухне,
    переговариваясь со своим жильцом через дверь... Словом, можно еще жить на
    белом свете!
      Х о з я й к а. Вас не разбудила ночная буря, мистер Мак-Кинли? Я даже
побоялась, как бы стекла не выдавило ветром...
      М а к - К и н л и. О, я сплю без пробуждений, миссис Перкинс!
      Х о з я й к а. Зато потише и посуше стало к утру. Как я и предсказывала,
такая приятная погода установилась на улице... Верно, к зиме. По моим приметам,
рождество будет отличное в этом году.
      М а к - К и н л и. Вы у нас домашнее метеорологическое бюро, миссис
Перкинс.
      Х о з я й к а (со вздохом). Мои предсказания так дорого мне обходятся, что
я не пожелаю вам того же, мистер Мак-Кинли. (На грохот в соседней комнате). Что
ты там делаешь, дрянная девчонка?
      Д е в о ч к а. Я падаю...
          Мистер Мак-Кинли поднялся было бежать на помощь.
Х о з я й к а. Не волнуйтесь, пейте свой кофе, мистер Мак-Кинли. Это ее личное
дело, берегите силы на главное. (Притворясь, будто забыла о планах своего жильца
относительно сальватория.) Кстати, что вы делаете сегодня вечером?
      М а к - К и н л и (со значением). Видите ли, миссис Перкинс, я не решил
пока...
      Х о з я й к а (не давая досказать). Вот и отлично. Тогда не занимайте
вечера... Попозже обещала забежать Мисс Беттл. Очень смешную историю по телефону
рассказала, как на последнем своем свидании она пыталась разбудить вашу ревность
с помощью одного знакомого морячка. Никак не может понять только, где вы
прятались в тот раз?
      М а к - К и н л и. Там же, в одном баре визави.
          И оба, хозяйка и жилец, смеются счастливому завершению дела.
      Х о з я й к а. Ну, мисс Беттл так и догадывалась. Кстати, знаете, она
дивно загорела у тетки и похорошела, я едва узнала ее... Приходите!
      М а к - К и н л и. О, вы всегда бесконечно добры к нам, миссис Перкинс!..
          Как всегда, он торопится на службу. Бульвар, летящие листья, играющие
    дети... И потом само собою образуется торжественное шествие малышей с
    барабанами и флагами, как бы по случаю того, что м-р Мак-Кинли решил не
    покидать их на этом свете.
          Мистер Мак-Кинли оборачивается к ним, потом увлажнившимися глазами
    смотрит на обступивших его ребят, как бы впускает их в себя, и вот, впервые
    за весь фильм, улыбается этому доверчивому множеству невинных и беспомощных
    глаз и протянутых рук.
      Д и к т о р (растроганно). О, я всегда безоговорочно верил в вашу
исключительную порядочность, дорогой мистер Мак-Кинли!
               К о н е ц.
Лето 1960 г.