осто
невыносимым. В нем ощущалось уже не стремление каждого остаться при  своем
и не вступать в контакты - чего и желали организаторы рейса, - то есть  не
лояльное старание сохранить тайну, но скорее некая всеобщая  враждебность,
а если не враждебность, то подозрительность: человек не хотел сближаться с
нечеловеком, а нечеловек в свою очередь понимал, что только заняв такую же
точно позицию он сможет маскироваться. Потому что, если б он хоть  чуточку
попытался навязываться другим, то  в  этой  ледяной  атмосфере  немедленно
привлек бы к себе внимание и заставил бы заподозрить, что он  не  человек.
Пиркс сидел  над  своей  тарелкой,  подмечая  каждую  мелочь:  как  Томсон
попросил соли, как Бартон передал ему солонку, как в  свою  очередь  Барнс
подвинул Бартону графинчик с уксусом. Вилки  и  ножи  деловито  сновали  в
руках, все  жевали,  глотали,  почти  не  глядя  на  остальных,  это  было
прямо-таки погребение маринованной говядины, а не обед, и Пиркс,  не  доев
компота, встал, кивнул всем и вернулся к себе.
     "Голиаф" развил курсовую  скорость;  примерно  в  двадцать  часов  по
бортовому времени они разминулись с двумя большими грузовозами, обменялись
обычными сигналами, и часом позже автоматы выключили  на  палубах  дневной
свет. Пиркс  как  раз  шел  из  рулевой,  когда  это  произошло.  Огромное
пространство средней палубы  заполнила  темнота,  продырявленная  голубыми
шарами ночных светильников. И сразу  же  засияли  покрытые  самосветящейся
краской тросы, протянутые вдоль стен  для  ходьбы  при  невесомости,  углы
дверей и их ручки, указательные стрелки и надписи на перегородках. Корабль
был недвижим, словно стоял в каком-то земном  доке.  Не  чувствовалось  ни
малейшей вибрации, только климатизаторы почти бесшумно работали,  и  Пиркс
поочередно  пересекал  невидимые  струи  чуть  более  прохладного,  слегка
пахнущего озоном воздуха.
     Что-то, въедливо жужжа, легонько стукнуло его в лоб - какая-то  муха,
пробравшаяся зайцем на корабль, - Пиркс посмотрел на нее  с  неодобрением,
он не любил мух, но она уже куда-то исчезла. За поворотом коридор сужался,
обходя лестницу и трубу индивидуального лифта. Пиркс ухватился за поручень
и пошел наверх,  сам  не  зная  зачем;  он  даже  не  сообразил,  что  там
расположен звездный экран. Вообще-то  он  знал  о  его  существовании,  но
наткнулся на этот огромный черный прямоугольник словно бы случайно.
     В сущности, у  него  не  было  какого-то  определенного  отношения  к
звездам. У многих космонавтов это особое отношение якобы  существовало.  В
давние времена оно даже считалось  сугубо  обязательной  составной  частью
романтического "космонавтского шика". Но и теперь почти  каждый  космонавт
старался сыскать в  себе  какие-то  интимные  чувства  к  этим  сверкающим
скопищам -  вероятно,  потому,  что  общественное  мнение,  сформированное
кинофильмами, телевидением,  литературой,  приписывало  пилотам  внеземных
трасс какой-то особый "космический" облик.  Пиркс  давно  в  глубине  души
подозревал, что все эти ребята бахвалятся и привирают:  его  лично  звезды
мало  интересовали,  а  уж  болтовню  на  эту  тему  он  считал  полнейшим
идиотизмом.  Сейчас  он  остановился,  опершись   об   эластичную   трубу,
предохранявшую голову от удара о невидимую стеклянную поверхность, и сразу
же  опознал  лежавший  чуть  ниже  корабля  центр  Галактики,   точнее   -
направление, в котором  следует  его  искать,  потому  что  дальше  взгляд
упирался в огромные белесые  туманности  Стрельца.  Это  созвездие  всегда
служило ему чем-то вроде  слегка  размытого  и  потому  не  очень  точного
дорожного знака - это у него осталось еще со  времени  службы  в  патруле,
потому что ограниченность поля зрения  в  одноместных  патрульных  ракетах
часто затрудняла ориентацию по созвездиям,  а  туманности  Стрельца  можно
было опознать даже на их крохотных экранах. Но  Пиркс  вовсе  не  думал  о
Стрельце  как  о  миллионах  пылающих  солнц  с  неисчислимыми  планетными
системами - вернее, он думал так о нем в молодости, пока сам не очутился в
пустоте и не свыкся с нею. Тогда эти  юношеские  бредни  как-то  незаметно
ушли от него.
     Пиркс медленно приблизил лицо к холодному  стеклу,  коснулся  лбом  и
застыл так, почти не замечая этого неисчислимого скопища неподвижных ярких
точек, местами сливающихся в белое  свечение.  Видимая  изнутри  Галактика
выглядела как сплошной хаос, как сумбурный  итог  миллиардолетней  игры  в
огненные костяшки. И все-таки порядок существовал - но на  высшем  уровне,
на уровне многих галактик, и увидеть его можно было только на фотографиях,
снятых  гигантскими  телескопами.  На  этих  негативах  галактики  кажутся
эллипсовидными телами, вроде амеб на различных  стадиях  развития;  только
космонавтов это ничуть не интересует, потому что наша Галактика для них  -
все, а остальное не в счет. "Может, пойдет в счет  через  тысячи  лет",  -
подумал Пиркс.
     Кто-то приближался. Пенопластовая  дорожка  глушила  шаги,  но  Пиркс
ощутил чье-то присутствие. Он повернулся и увидел темную  фигуру  на  фоне
светящихся полос, обозначающих места, где сходились стены и потолок.
     - Кто это? - спросил он негромко.
     - Это я, Томсон.
     - Вы сдали вахту? - спросил Пиркс, чтобы хоть что-нибудь спросить.
     - Да, командор.
     Они стояли молча; Пиркс хотел было снова  повернуться  к  экрану,  но
Томсон словно чего-то ждал.
     - Вы хотите мне что-то сказать?
     - Нет, - ответил Томсон, повернулся и пошел в ту же  сторону,  откуда
появился.
     "Это еще что?" - подумал Пиркс. Очень похоже  было,  что  Томсон  его
искал.
     - Томсон! - крикнул он в тишину.
     Шаги снова приблизились. Томсон вынырнул из темноты, едва заметный  в
фосфоресцирующем свечении неподвижно висящих тросов.
     - Здесь  где-то  есть  кресла,  -  сказал   Пиркс.   Он   подошел   к
противоположной стене и увидел их. - Посидите-ка со мной, Томсон.
     Инженер послушно приблизился. Они уселись напротив звездного экрана.
     - Вы хотели мне что-то сказать. Я вас слушаю.
     - Я опасаюсь...
     - Ничего. Говорите. Это личное дело?
     - Да. В высшей степени.
     - Значит, поговорим совершенно неофициально. В чем дело?
     - Я  хотел  бы,  чтобы  вы  добились  успеха,  -  сказал  Томсон.   -
Предупреждаю сразу: я должен сдержать свое обещание и не скажу вам, кто  я
такой. Но, так или иначе, я хочу, чтобы вы видели во мне союзника.
     - Разве это логично?  -  спросил  Пиркс.  Место  для  разговора  было
выбрано неудачно - ему мешало, что он не видит лица собеседника.
     - Пожалуй. Человек был бы заинтересован в  этом  по  вполне  понятным
причинам, а нечеловек -  ну,  что  его  ожидает,  если  начнется  массовое
производство?  Он  будет  зачислен  в  категорию  второстепенных  граждан,
попросту говоря - современных рабов,  станет  собственностью  какой-нибудь
корпорации.
     - Это не обязательно.
     - Но вполне возможно.
     - Ну, хорошо. Значит, я должен считать вас  союзником?  А  разве  тем
самым вы не нарушаете свое обещание?
     - Я обязался не раскрывать своего происхождения и ничего  более.  Мне
поручено выполнять обязанности ядерщика под  вашим  командованием.  Вот  и
все. Остальное - мое личное дело.
     - Видите ли, формально, может быть, и вправду все в порядке, но разве
вы  не  действуете  вопреки  интересам  своих  нанимателей?  Ведь  вы   же
понимаете, что ваш поступок противоречит их замыслам?
     - Возможно.  Но  они  ведь  не  дети;  формулировки   договора   были
недвусмысленными  и  определенными.  Договор  разрабатывали   объединенные
юридические отделы всех  заинтересованных  фирм.  Они  могли  бы  включить
отдельный пункт, запрещающий делать всякие шаги,  вроде  того,  который  я
сейчас сделал, но ничего подобного там не было.
     - Упущение?
     - Не знаю. Возможно. Почему вы так  интересуетесь  этим?  Вы  мне  не
доверяете?
     - Я хотел разобраться в ваших побуждениях.
     Томсон помолчал.
     - Этого я не предвидел, - тихо произнес он наконец.
     - Чего?
     - Что вы можете  усомниться  в  моем  поступке.  Принять  его...  ну,
скажем, за уловку, запланированную заранее. Я понимаю это так: вы вступили
в игру, где участвуют две стороны; вы - с одной, а мы все-с другой. И если
б вы наметили себе какой-то план действий, чтобы нас всех  испытать,  -  я
имею  в  виду  испытание,   которое   продемонстрировало   бы,   допустим,
превосходство человека, - а потом рассказали бы об этом  плане  одному  из
нас, считая его своим союзником, а этот  человек  на  деле  принадлежал  к
другому лагерю, он заполучил бы от вас стратегически ценную информацию.
     - То, что вы говорите, очень интересно.
     - О, вы наверняка уже об этом думали. А я - только сейчас  сообразил.
Видимо, меня слишком занимал сам вопрос - должен я предложить себя  вам  в
пособники или нет. Этот аспект интриги выпал из моего поля зрения.  Да,  я
сделал глупость. Так или иначе, вы не можете быть откровенным со мной.
     - Предположим, - сказал Пиркс. - Однако  это  еще  не  катастрофа.  Я
действительно ничего вам не скажу,  но  вы  можете  сказать  мне  кое-что.
Например, о своих коллегах.
     - Но ведь это тоже может оказаться ложной информацией.
     - Это уж вы предоставьте мне. Вам что-нибудь известно?
     - Да. Броун - не человек.
     - Вы в этом уверены?
     - Нет. Но это весьма вероятно.
     - Какими данными вы располагаете, чтобы это подтвердить?
     - Вы, я думаю, понимаете, что каждому из нас попросту любопытно,  кто
из остальных человек, а кто нет.
     - Да.
     - Во время подготовки к старту я  проверял  реактор.  В  тот  момент,
когда вы. Кальдер, Броун и Барнс спустились в распределительный  центр,  я
как раз менял бленды, и тут при виде вас мне пришла в голову одна мысль.
     - Ну?
     - У меня под рукой находилась проба, взятая из горячей зоны реактора,
- я ведь должен вести контроль над радиоактивными загрязнениями. Небольшая
проба, но я знал, что там довольно много изотопов стронция. Так вот, когда
вы входили, я взял ее пинцетом я поместил между двумя оловянными  блоками,
которые лежали на верхней полке у стены. Вы их не заметили?
     - Заметил. И что дальше?
     - Разумеется, я не мог установить их точно, но во всяком  случае,  вы
должны были пройти сквозь поток излучения - довольно  слабый,  но  тем  не
менее заметный для того, кто располагает даже маломощным счетчиком Гейгера
или обыкновенным датчиком излучения. Но я не успел вовремя это сделать, вы
и Барнс уже прошли дальше, а двое остальных - Кальдер  и  Броун  -  только
спустились по лестнице. Так что лишь они и прошли через невидимый луч -  и
Броун вдруг посмотрел в сторону этих блоков и ускорил шаги.
     - А Кальдер?
     - Он не отреагировал.
     - Это имело бы значение, если б мы знали,  что  нелинейники  обладают
датчиком излучений.
     - Вы хотите меня поймать? Вы рассудили, что если  я  не  знаю,  то  я
человек, а если знаю, то нечеловек! Ничего подобного, это  попросту  очень
вероятно - ведь если б они не имели никакого превосходства над нами, зачем
было бы вообще их делать? Это добавочное чувство радиоактивности могло  бы
очень пригодиться, особенно на корабле, так что конструкторы наверняка  об
этом подумали.
     - Значит, по-вашему, у Броуна есть такое чувство?
     - Повторяю  -  я  не  уверен.  В  конце  концов,   это   могло   быть
случайностью,  что  он  заторопился  и  посмотрел  в  сторону,  но   такая
случайность кажется мне маловероятной.
     - Что еще?
     - Пока ничего. Я дам вам знать, когда что-нибудь замечу,  -  если  вы
хотите.
     - Хорошо. Благодарю вас.
     Томсон встал и исчез в темноте. Пиркс остался один.
     "Значит, так, - быстро подытоживал он. -  Броун  утверждает,  что  он
человек. Томсон заявляет, что это не так, а насчет себя хоть и не  говорит
прямо, но в общем намекает, что он человек; во всяком случае, это наиболее
правдоподобно объясняло бы его поведение. Мне кажется,  что  нечеловек  не
выдал бы с такой готовностью другого нечеловека командиру-человеку -  хотя
я, может быть, уже настолько близок к  шизофрении,  что  мне  все  кажется
возможным. Идем дальше.
     Барнс говорит, что он не человек.  Остаются  еще  Бартон  и  Кальдер.
Может, оба они воображают себя марсианами? Кто я такой  вообще?  Космонавт
или отгадчик ребусов? Одно, пожалуй, ясно: ни один из них  не  добился  от
меня ни капельки информации касательно моих намерений. Но тут  даже  нечем
хвастаться: ведь я не из хитрости никому ничего не сказал,  а  просто  сам
понятия не имею, что предпринять. В конце  концов,  разве  опознать  их  -
самое важное? Думаю, что нет. Надо махнуть рукой на это: все равно ведь  я
должен подвергнуть их какому-то испытанию - всех, а  не  кого-то  из  них.
Единственная информация, которая имеет  к  этому  отношение,  получена  от
Барнса: нелинейники слабоваты по части интуиции. Правда ли это, я не знаю,
но попробовать стоит. Пробу нужно провести так, чтобы  она  выглядела  как
можно естественней. А по-настоящему естественно может выглядеть лишь такая
ситуация, при которой подвергаешься смертельной опасности. Короче  говоря,
нужно рискнуть".
     Сквозь лиловый полумрак он вошел в каюту и поднял руку к выключателю.
Нажимать кнопку не требовалось  -  свет  включался  от  приближения  руки.
Кто-то побывал здесь в его отсутствие. На столе вместо книг,  которые  там
лежали раньше, белел небольшой конверт с напечатанным на машинке  адресом:
"Командору Пирксу, лично". Пиркс закрыл дверь,  сел,  разорвал  конверт  -
внутри было отстуканное на машинке письмо без подписи. Он потер лоб  рукой
и начал читать. Обращения не было.
     "Это письмо пишет вам член команды, который не является человеком.  Я
выбрал этот путь, потому что он объединяет мои интересы с вашими. Я  хочу,
чтобы вы свели на нет или, по крайней мере, затруднили  реализацию  планов
электронных фирм. Поэтому я хочу  доставить  вам  информацию  о  свойствах
нелинейника, насколько они мне известны  на  основании  личного  опыта.  Я
написал вам письмо еще в гостинице, до встречи с вами. Тогда  я  не  знал,
согласится  ли  человек,  который  должен  стать   командиром   "Голиафа",
сотрудничать со мной. Но ваше появление при первой встрече  показало  мне,
что вы стремитесь к тому же, к  чему  и  я.  Поэтому  я  уничтожил  первый
вариант письма и написал это. Я считаю, что осуществление замыслов фирм не
сулит мне ничего хорошего. Вообще говоря, производство нелинейников  имеет
смысл лишь в том случае, если конструируемые существа превосходят человека
в широком диапазоне параметров. Повторение уже существующего  человека  не
имело  бы  смысла.  Так  вот,  скажу  вам  сразу,  что  я  вчетверо  менее
чувствителен к перегрузкам, чем человек, могу в один  прием  выдержать  до
семидесяти пяти тысяч рентген без всякого вреда для себя, обладаю чувством
(датчиком) радиоактивности, обхожусь без кислорода и пищи, могу,  наконец,
производить в уме без  всякой  помощи  математические  расчеты  в  области
анализа, алгебры  и  геометрии  со  скоростью,  лишь  втрое  меньшей,  чем
скорость больших цифровых машин. В сравнении с человеком я, насколько могу
судить, в значительной степени лишен эмоциональной жизни. Многие проблемы,
занимающие человека, меня не интересуют вообще.  Большинство  литературных
произведений, пьес и тому подобное  я  воспринимаю  как  неинтересные  или
нескромные сплетни, как своеобразное  подглядывание  за  чужим,  интимным,
имеющее очень ничтожное познавательное значение. Зато для меня очень много
значит музыка. Я обладаю также  чувством  долга,  выдержкой,  способен  на
дружбу и на уважение к интеллектуальным  ценностям.  Я  не  чувствую,  что
работаю на борту "Голиафа" по принуждению, ибо то,  что  я  делаю,  -  это
единственное,  что  я  умею  делать  хорошо,  а  делать  что-либо   хорошо
доставляет мне удовольствие.  Я  не  включаюсь  эмоционально  ни  в  какую
ситуацию. Всегда остаюсь созерцателем событий.
     Человеческая память не может сравниться с  моей.  Я  могу  цитировать
целые главы  однажды  прочитанных  книг,  могу  "заряжаться  информацией",
непосредственно подключаясь к блокам памяти  большой  цифровой  машины.  Я
могу также произвольно забывать то, что сочту лишним для моей памяти.  Мое
отношение к людям негативное. Я встречался почти исключительно с учеными и
техниками - даже они действуют в плену инстинктов,  плохо  маскируют  свои
предубеждения, легко впадают в крайности, относясь к существу  вроде  меня
либо покровительственно, либо, напротив, с  отвращением,  неприязнью.  Мои
неудачи огорчали их как конструкторов и радовали как людей, ощущавших, что
они все-таки совершенней,  чем  я.  Я  встретил  только  одного  человека,
который не проявил подобной раздвоенности. Я не агрессивен и  не  коварен,
хотя в принципе способен совершать поступки, для вас непонятные, если  они
будут  вести  к  какой-то  определенной  цели.  У  меня  нет  никаких  так
называемых моральных принципов, но я  не  пошел  бы  на  преступление,  не
планировал бы ограбления, точно так же как не использовал бы микроскоп для
разбивания орехов. Ввязываться  в  мелкие  человеческие  дрязги  я  считаю
пустой тратой времени.
     Сто лет назад я, наверное, решил бы сделаться ученым. Теперь  в  этой
области уже нельзя действовать в одиночку, а я  по  натуре  не  расположен
делиться чем бы то ни было с кем бы то ни было. Я задумывался над тем, что
дала бы мне власть. Очень мало,  ибо  невелика  честь  господствовать  над
такими существами, хотя это и больше, чем ничего. Разделить  вашу  историю
на два куска - до меня  и  начиная  с  меня,  -  изменить  ее  совершенно,
разорвать на две не связанные части, чтобы вы поняли и запомнили, что сами
же наделали, когда создали меня, на что  замахнулись,  замыслив  изобрести
покорную человеку куклу, - это будет, я полагаю, неплохая месть.
     Поймите меня правильно: я отнюдь не собираюсь стать каким-то тираном,
глумиться, уничтожать, вести войны. Ничего подобного! Я добьюсь того,  что
задумал, не насилием, а полной перестройкой вашего общества, так, чтобы не
я и не сила оружия, а сама ситуация, будучи однажды создана, понуждала вас
к поступкам, все более согласующимся с моим замыслом.  Ваша  жизнь  станет
всемирным  театром,  но  ваша  роль,  однажды   навязанная   вам,   станет
постепенно, как это всегда бывает, вашей второй натурой, а потом вы уже не
будете знать ничего, кроме  своих  новых  ролей,  и  только  я  один  буду
зрителем, который понимает происходящее. Всего лишь зрителем,  потому  что
вам не выбраться из ловушки, лишь бы вы ее построили собственными  руками,
а уж тогда мое активное участие в  вашей  переделке  будет  закончено.  Вы
видите, я откровенен, хотя и не безумен, поэтому я не расскажу вам о своем
замысле;  его  предварительное  условие  состоит  в   том,   чтобы   планы
электронных  фирм  были  похоронены,  и  вы  мне  в  этом   поможете.   Вы
возмутитесь,  прочитав  это,  но,  будучи  так  называемым   человеком   с
характером, решите и далее действовать так, как это  для  меня  -  в  силу
случайности - выгодно. Очень хорошо! Я хотел бы помочь вам по существу, но
это нелегко, ибо, к сожалению, я не вижу у  себя  таких  изъянов,  которые
позволили бы вам добиться решающего успеха. Я фактически ничего не  боюсь,
чувство физической боли мне не знакомо, я могу по желанию  выключить  свое
сознание, уходя в подобие  сна,  равное  небытию,  до  той  минуты,  когда
автоматический  часовой  механизм  включит  мое  сознание  снова.  Я  могу
ускорять и замедлять скорость мысли почти вшестеро по сравнению  с  темпом
процессов в  человеческом  мозгу.  Новые  вещи  я  усваиваю  с  величайшей
легкостью, потому что мне не нужна для этого предварительная тренировка. Я
бы рад подсказать вам, как можно одолеть меня, но боюсь,  что  в  подобной
ситуации легче одолеть человека.