но
полезли в голову всякие дурацкие  шуточки  вроде  того,  что  у  них  там,
наверно, французские гаечные ключи, и туалетные масленки, и тому подобное.
Но ему было вовсе не до смеха, когда, поздоровавшись с ними, он  предъявил
в капитанате полномочия и бумаги, необходимые для подтверждения  стартовой
готовности, а потом, за два часа до назначенного  времени,  они  вышли  на
плиты, освещенные единственным прожектором, и гуськом двинулись  к  белому
как снег  "Голиафу".  Он  слегка  напоминал  огромную,  свежераспакованную
сахарную голову.
     Старт не представлял трудностей. "Голиаф" можно  было  поднять  почти
без всякой помощи - стоило лишь ввести программы во все  автоматические  и
полуавтоматические устройства. Не прошло и получаса, а они уже оставили за
собой ночное полушарие Земли с фосфорической россыпью городов; тогда Пиркс
глянул на экраны. Великолепное это зрелище  -  когда  Солнце  на  рассвете
насквозь прочесывает лучами атмосферу и  она  пылает,  словно  исполинский
радужный серп, - Пиркс наблюдал из космоса уже не  раз,  но  оно  ему  еще
ничуть  не  приелось.  Несколько  минут  спустя,  пройдя  мимо  последнего
навигационного  спутника,  пробравшись  сквозь  сплошной  писк   и   щебет
сигналов, которыми были битком  набиты  работающие  информационные  машины
(Пиркс называл их "электронной бюрократией космоса"),  они  поднялись  над
плоскостью эклиптики.  Тогда  Пиркс  велел  первому  пилоту  оставаться  у
штурвала, а сам отправился в свою каюту. Не прошло и десяти минут, как  он
услышал стук в дверь.
     - Войдите!
     Вошел Броун. Он старательно закрыл дверь, подошел к Пирксу, сидевшему
на койке, и негромко сказал:
     - Я хотел бы с вами поговорить.
     - Пожалуйста. Садитесь.
     Броун опустился на стул,  но,  видимо,  расстояние,  их  разделявшее,
показалось ему слишком большим, он придвинулся  поближе,  некоторое  время
молчал, опустив голову, потом вдруг  посмотрел  прямо  в  глаза  Пирксу  и
сказал:
     - Я хочу вам кое-что сообщить. Но я вынужден  просить  вас  сохранить
это втайне. Дайте мне слово, что никому этого не расскажете.
     Пиркс поднял брови.
     - Тайна?
     Он подумал несколько секунд.
     - Хорошо, даю вам слово, что я не расскажу никому,  ни  единой  живой
душе, - ответил он наконец. - Слушаю вас.
     - Я человек, - сказал Броун и  остановился,  глядя  Пирксу  в  глаза,
словно хотел проверить, какой эффект произведут эти слова.
     Но Пиркс, полуприкрыв веки и опершись затылком  о  стену,  выложенную
белым пенопластом, не пошевельнулся.
     - Я говорю это потому, что хочу вам помочь, - снова заговорил  Броун,
будто произнося заранее обдуманную речь. - Когда я предлагал свои  услуги,
я не знал, о чем идет речь. Таких, как я, было,  наверно,  много,  но  нас
принимали по отдельности, чтобы мы не могли познакомиться и  даже  увидеть
друг друга. О том, что мне, собственно, предстоит, я узнал, лишь когда был
окончательно выбран, после всех полетов, проб и тестов. Мне пришлось тогда
обещать, что я абсолютно ничего не расскажу. У меня есть девушка, мы хотим
пожениться, но  были  финансовые  трудности,  а  эта  работа  меня  просто
необыкновенно устраивала, потому что мне дали сразу восемь тысяч, а другие
восемь я должен получить  по  возвращении  из  рейса,  независимо  от  его
результатов. Я вам все рассказываю, как было, чтобы вы знали, что я в этом
деле чист. Правду говоря, я сначала не осознал, какая ставка будет в  этой
игре. Диковинный эксперимент, только и всего -  так  я  вначале  думал.  А
потом мне это начало все меньше нравиться. В конце концов, должна же  быть
какая-то элементарная общечеловеческая солидарность. Что же  мне,  молчать
вопреки интересам людей? Я решил, что не  имею  права.  Разве  вы  не  так
думаете?
     Пиркс продолжал молчать, поэтому  Броун  вновь  заговорил,  но  менее
уверенно:
     - Из этой четверки я не знаю никого. Нас все время держали порознь. У
каждого была отдельная комната, отдельная ванная, свой гимнастический зал,
мы не встречались даже во  время  еды,  только  последние  три  дня  перед
выездом в Европу нам разрешили есть вместе. Поэтому я не могу вам сказать,
который из них человек, а который нет. Ничего  определенного  я  не  знаю.
Однако подозреваю...
     - Минуточку, - прервал его Пиркс. - Почему на мой вопрос насчет  бога
вы ответили, что размышления на эту тему не входят в ваши обязанности?
     Броун поерзал на стуле, шевельнул ногой и, глядя  на  носок  ботинка,
которым чертил по полу, тихо ответил:
     - Потому что я уже тогда решил вам все рассказать  и...  знаете,  как
это бывает: на воре шапка горит. Я боялся, как бы  Мак-Гирр  не  догадался
ненароком о моем решении. Поэтому, когда вы меня спросили, я ответил  так,
чтобы ему  показалось,  будто  я  намерен  торжественно  хранить  тайну  и
наверняка не помогу вам разгадать, кем я в действительности являюсь.
     - Значит, вы нарочно так отвечали, из-за присутствия Мак-Гирра?
     - Да.
     - А вы верите в бога?
     - Верю.
     - И думали, что робот не должен верить?
     - Ну да.
     - И что, если б вы сказали "верю", было бы легче догадаться,  кто  вы
на самом деле?
     - Да. Именно так и было.
     - Но ведь и робот может верить  в  бога,  -  помолчав,  сказал  Пиркс
небрежно, словно мимоходом, так что Броун даже глаза вытаращил.
     - Как вы сказали?
     - А вы считаете, что это невозможно?
     - Никогда мне это в голову не пришло бы.
     - Ладно, пока хватит. Это - сейчас,  по  крайней  мере,  -  не  имеет
значения. Вы говорили о каких-то своих подозрениях...
     - Да. Мне кажется, что этот темный... Барнс - не человек.
     - Почему вам так кажется?
     - Это все мелочи, почти неуловимые, но в  сумме  они  что-то  дают...
Прежде всего - когда он сидит или  стоит,  он  совсем  не  шевелится.  Как
статуя. А вы же знаете, ни  один  человек  не  может  долго  находиться  в
совершенно неизменной позе. Когда ему становится неудобно,  нога  затечет,
он невольно пошевелится, переступит с ноги  на  ногу,  проведет  рукой  по
лицу, а Барнс прямо застывает.
     - Всегда?
     - Нет. Вот  именно  -  не  всегда.  Это  мне  и  показалось  особенно
подозрительным.
     - Почему?
     - Я вот думаю, что он делает  эти  незаметные,  словно  бы  невольные
движения, когда специально о них думает, а как забудет - так застывает.  А
у нас-то  как  раз  наоборот:  мы  именно  должны  сосредоточиться,  чтобы
какое-то время сохранять неподвижность.
     - В этом что-то есть. Что еще?
     - Он все ест.
     - Как это "все"?
     - Все что дают.  Ему  абсолютно  все  равно.  Я  это  уже  много  раз
подмечал: и во время путешествия, когда мы летели через Атлантику, и еще в
Штатах, и в ресторане на аэродроме - он совершенно равнодушно ест все  что
подадут, а ведь у каждого человека обычно есть какие-то вкусы, чего-то  он
не любит.
     - Это не доказательство.
     - О нет, безусловно, нет. Но вместе с первым, знаете  ли...  И  потом
еще одно.
     - Ну?
     - Он не пишет писем. В этом я уже не на все сто процентов уверен,  но
я, например, сам видел, как Бартон опускал письмо в почтовый ящик.
     - А вам разрешается писать письма?
     - Нет.
     - Я вижу, вы  тщательно  соблюдаете  условия  договора,  -  проворчал
Пиркс. Он выпрямился на койке и, придвинув лицо к лицу Броуна, неторопливо
спросил: - Почему вы нарушили данное вами слово?
     - Как? Что вы сказали?! Командор!
     - Вы же дали слово, что сохраните свою подлинную сущность в тайне.
     - А! Да.  Я  дал  слово.  Однако  я  полагаю,  что  существуют  такие
ситуации, когда  человек  не  только  имеет  право,  но  даже  обязан  так
поступить.
     - Например?
     - Именно  сейчас  такая  ситуация.  Они  взяли  металлических  кукол,
оклеили их пластиком, подрумянили, перетасовали с  людьми,  как  крапленые
карты, и хотят заработать на этом большие денежки. Я  считаю,  что  каждый
порядочный человек поступил бы так же, как я, - а разве  больше  никто  не
обращался к вам?
     - Нет. Вы первый. Но мы ведь только что стартовали... - сказал Пиркс.
Произнес он это совершенно равнодушно, однако замечание его не лишено было
иронии, но Броун, даже если и заметил это, ничем себя не выдал.
     - Я постараюсь и в дальнейшем помогать вам в течение всего рейса... И
я сделаю со своей стороны все, что вы сочтете нужным.
     - Зачем?
     Броун удивленно заморгал кукольными ресницами.
     - Как это - зачем? Чтобы вам легче было отличить людей от нелюдей.
     - Броун, вы же взяли эти восемь тысяч.
     - Да. Ну и что? Меня наняли как пилота. Я и есть  пилот.  И  вдобавок
неплохой.
     - По возвращении вы возьмете остальные восемь за две  недели  полета?
За такой рейс никому не дают шестнадцать тысяч - ни командиру,  ни  пилоту
первого космического класса, ни навигатору. Никому. Значит, эти деньги  вы
получили за молчание. По отношению ко мне, по отношению ко всем  другим  -
хотя бы к конкурирующим фирмам Вас хотели уберечь от любых искушений.
     На красивом лице Броуна выразилось полное смятение.
     - Так вы меня еще и попрекаете тем, что я сам пришел и рассказал?!
     - Нет.  Ничем  я  вас  не  попрекаю.  Вы  поступили  так,  как  сочли
правильным. Какой у вас КИ?
     - Коэффициент интеллектуальности? Сто двадцать.
     - Этого достаточно, чтобы разбираться в некоторых элементарных вещах.
Ну,  скажите,  какая  мне,  собственно,  будет  польза  от  того,  что  вы
поделились со мной своими подозрениями насчет Барнса?
     Молодой пилот встал.
     - Командор, прошу прощения. Если так  -  произошло  недоразумение.  Я
хотел как лучше. Но раз вы считаете, что я... словом, прошу  вас  об  этом
забыть... Только помните...
     Он замолчал, увидев усмешку Пиркса.
     - Садитесь. Да садитесь вы! Ну!
     Броун сел.
     - Что ж вы не договариваете? О  чем  я  должен  помнить?  Что  обещал
никому не сообщать о нашем разговоре? Верно? Ну а если я  в  свою  очередь
решу,  что  имею  право  о  нем  сообщить?  Спокойно!   Командира   нельзя
перебивать. Вот видите, все  это  не  так  просто.  Вы  пришли  ко  мне  с
доверием, и я ценю это доверие. Но... одно дело  -  доверие,  а  другое  -
здравый смысл... Допустим, я теперь наверняка знаю, кто вы и кто - Бартон.
Что мне это даст?
     - Ну... это уж  ваше  дело.  Вы  должны  после  этого  рейса  оценить
пригодность...
     - О, вот именно! Пригодность каждого.  Но  ведь  вы  же  не  думаете,
Броун, что я буду писать неправду? Что я поставлю минусы не  тем,  которые
хуже, а тем, которые не являются людьми
     - Это не мое дело, - натянуто проговорил пилот, ерзавший на стуле  во
время этого разговора.
     Пиркс смерил его таким взглядом, что тот замолчал.
     - Вы только не стройте из себя этакого усердного ефрейтора,  который,
кроме  своей  бляхи,  ничего  не  видит.  Если  вы  человек  и  чувствуете
солидарность с людьми, то вы должны попытаться оценить всю эту  историю  и
осознать свою ответственность.
     - Как это "если"? - Броун вздрогнул. - Вы мне не  верите?  Так  вы...
так вы думаете...
     - Да нет, что вы! Просто слово подвернулось, - торопливо прервал  его
Пиркс. - Я вам верю. Конечно же, я вам верю. И поскольку вы уже выдали мне
свою тайну, а я не собираюсь оценивать  ваш  поступок  с  моральной  точки
зрения, то прошу вас и впредь поддерживать со мной внеслужебный контакт  и
сообщать обо всем, что вы заметили.
     - Ну, я совсем уж ничего  не  понимаю,  -  сказал  Броун  и  невольно
вздохнул. - Сначала вы меня отчитали, а теперь...
     - Это разные вещи, Броун. Раз уж вы мне сказали то,  чего  не  должны
были говорить, так отступать теперь бессмысленно. Другое дело, разумеется,
с этими деньгами. Может, сказать действительно следовало. Но денег этих  я
бы на вашем месте не брал.
     - Что? Но... но, командор... - Броун в отчаянии  искал  возражений  и
наконец нашел: - Они бы сразу догадались, что я нарушил договор! Еще бы  в
суд на меня подали...
     - Это ваше дело. Я не говорю, что вы должны отдать им эти  деньги.  Я
обещал вам молчать и не собираюсь в это дело вмешиваться. Я только  сказал
- совершенно частным и неофициальным образом, - что я сделал бы  на  вашем
месте. Но вы - не я, а я - не вы, и все тут. Вы хотели еще что-то сказать?
     Броун покачал головой, открыл было рот, закрыл, пожал плечами;  видно
было, что он до крайности разочарован результатами разговора. Так ничего и
не сказав, он машинально вытянулся в струнку и вышел из каюты.
     Пиркс глубоко вздохнул. "Зря это я сболтнул: "Если вы  человек..."  -
огорченно подумал он. - Что за дьявольская игра!  Черт  его  знает,  этого
Броуна. Либо он человек, либо все это  -  хитрая  уловка,  чтобы  запутать
меня, да и проверить  заодно,  не  собираюсь  ли  я  применить  какие-либо
противоречащие договору приемы, чтобы распознать  этих...  Ну,  во  всяком
случае, эту часть состязания я, кажется, провел неплохо! Если Броун сказал
правду, то он должен чувствовать себя не в своей тарелке  -  после  всего,
что я ему наговорил. А если нет... так опять же я ему ничего особенного не
сказал. Ну и дела! Вот это влип я в историю!"
     Пирксу не сиделось на месте, он принялся шагать по каюте  из  угла  в
угол. Зажужжал зуммер - это был Кальдер из рулевой рубки; они  согласовали
поправки к курсу и ускорение для ночной вахты, потом  Пиркс  снова  сел  и
уставился в пространство, свирепо насупив брови и невесть о чем размышляя.
И тут кто-то постучался. "Это еще что?" - подумал он.
     - Войдите! - сказал он громко.
     В каюту вошел Барнс - нейролог, он же врач и кибернетик.
     - Можно?
     - Пожалуйста. Садитесь.
     Барнс усмехнулся.
     - Я пришел сказать вам, что я не человек.
     Пиркс стремительно повернулся к нему вместе со стулом.
     - Что, простите? Что вы не...
     - Что я не человек. И что в этом эксперименте я на вашей стороне.
     Пиркс перевел дыхание.
     - То, что вы говорите, должно, разумеется,  остаться  между  нами?  -
спросил он.
     - Это я предоставляю на ваше усмотрение. Мне это безразлично.
     - Это как же? Барнс снова усмехнулся.
     - Очень просто. Я действую из эгоистических  соображений.  Если  ваше
мнение о нелинейниках будет  положительным,  оно  вызовет  цепную  реакцию
производства. Это более чем правдоподобно. Такие, как я, начнут появляться
в массовом масштабе - и не только на космических кораблях. Это повлечет за
собой пагубные последствия  для  людей  -  возникнет  новая  разновидность
дискриминации,  взаимной  ненависти...  Я  это  предвижу,  но,   повторяю,
руководствуюсь прежде всего личными мотивами. Если существую я один,  если
таких, как я, двое или десять, это не  имеет  ни  малейшего  общественного
значения - мы попросту затеряемся  в  массе,  незамеченные  и  незаметные.
Передо мной... перед нами будут такие  же  перспективы,  как  перед  любым
человеком,  с  весьма  существенной   поправкой   на   интеллект   и   ряд
специфических способностей, которых у  человека  нет.  Мы  сможем  достичь
многого, но лишь при условии, что не будет массового производства.
     - Да... в этом что-то есть... - медленно проговорил Пиркс. В голове у
него был легкий сумбур. - Но почему вам безразлично, расскажу я  или  нет?
Разве вы не боитесь, что фирма...
     - Нет. Совершенно не боюсь. Ничего, -  тем  же  спокойным  лекторским
тоном сказал Барнс. - Я ужасно дорого  стою,  командор.  Вот  сюда,  -  он
коснулся рукой груди, - вложены миллиарды долларов. Не думаете же вы,  что
разъяренный фабрикант  прикажет  разобрать  меня  на  винтики?  Я  говорю,
конечно, в переносном смысле, потому что никаких винтиков  во  мне  нет...
Разумеется, они придут в ярость... но мое положение  от  этого  ничуть  не
изменится. Вероятно, мне придется работать в этой фирме  -  ну  и  что  за
беда?! Я даже предпочел бы работать там, чем в другом месте, - там обо мне
лучше позаботятся в случае... болезни. И не думаю, что они попытаются меня
изолировать. Зачем, собственно? Применение силы могло бы  кончиться  очень
печально для них самих. Вы ведь знаете, как могущественна печать...
     "Он подумывает о  шантаже",  -  мелькнуло  в  голове  у  Пиркса.  Ему
казалось, что это сон. Но он продолжал слушать с величайшим вниманием.
     - Итак, теперь вы понимаете, почему  я  хочу,  чтобы  ваше  мнение  о
нелинейниках оказалось отрицательным?
     - Да. Понимаю. А вы... могли бы сказать, кто еще из команды...
     - Нет. То есть у меня нет уверенности, а догадками я могу вам  больше
навредить,  чем  помочь.   Лучше   иметь   нуль   информации,   чем   быть
дезинформированным, поскольку это означает отрицательную информацию.
     - Да... гм... Ну, во всяком случае, почему  бы  вы  это  ни  сделали,
благодарю вас. Да. Благодарю.  А...  не  можете  ли  вы  в  связи  с  этим
рассказать кое-что о себе? Я имею в  виду  определенные  аспекты,  которые
могли бы мне помочь...
     - Я догадываюсь, что вас интересует. Но я  ничего  не  знаю  о  своей
конструкции, точно  так  же  как  вы  не  знали  ничего  об  анатомии  или
физиологии своего тела... до тех пор, по  крайней  мере,  пока  не  прочли
какого-нибудь учебника биологии.  Впрочем,  конструкторская  сторона  вас,
по-видимому, мало интересует - речь идет в основном о психике? О  наших...
слабых местах?
     - О слабых местах тоже. Но, видите ли, в конце концов каждый  кое-что
знает о своем организме... это, понятно, не научные сведения, а  результат
опыта, самонаблюдения...
     - Ну,  разумеется,  ведь  организмом  пользуются...   это   открывает
возможности для самонаблюдения.
     Барнс снова, как и прежде, усмехнулся, показав ровные, но не чересчур
ровные зубы.
     - Значит, я могу вас спрашивать?
     - Пожалуйста.
     Пиркс силился собраться с мыслями.
     - Можно мне задавать вопросы... нескромные? Прямо-таки интимные?
     - Мне нечего скрывать, - просто ответил Барнс.
     - Вы уже сталкивались с такими реакциями, как  ошеломление,  страх  и
отвращение, вызванные тем, что вы нечеловек?
     - Да, однажды, во время операции, при которой я ассистировал.  Вторым
ассистентом была женщина. Я уже знал тогда, что это означает.
     - Я вас не понял...
     - Я уже знал тогда, что такое женщина, - пояснил Барнс. - Сначала мне
ничего не было известно о существовании пола...
     - А!
     Пиркс разозлился на себя за то,  что  не  смог  удержаться  от  этого
возгласа.
     - Значит, там была женщина. И что же произошло?
     - Хирург случайно поранил мне палец  скальпелем,  резиновая  перчатка
разошлась, и стало видно, что рана не кровоточит.
     - Как же так? А Мак-Гирр говорил мне...
     - Сейчас кровь пошла бы. Тогда я был  еще  "сухой",  как  говорят  на
профессиональном жаргоне наших "родителей"... - сказал Барнс. -  Ведь  эта
наша кровь -  чистейший  маскарад:  внутренняя  поверхность  кожи  сделана
губчатой и пропитана кровью, причем эту пропитку  приходится  возобновлять
довольно часто.
     - Понятно. И женщина это заметила. А хирург?
     - О, хирург знал, кто я, а она нет. Она не  сразу  поняла,  только  в
самом конце операции, да и то в основном потому, что хирург смутился...
     Барнс усмехнулся.
     - Она схватила мою руку, поднесла ее к глазам и, когда  увидела,  что
там... внутри, бросила ее и пустилась бежать. Она забыла, в какую  сторону
открывается дверь операционной, дергала ее, но дверь не открывалась,  и  у
нее началась истерика.
     - Та-ак...  -  сказал  Пиркс.  Он  откашлялся.   -   Что   вы   тогда
почувствовали?
     - В  общем-то  я  малочувствителен...  но  это  не  было  приятно,  -
помедлив, сказал Барнс и снова усмехнулся. - Я об этом  не  говорил  ни  с
кем, - добавил он немного спустя, - но у меня создалось  впечатление,  что
мужчинам, даже необразованным, легче общаться с нами.  Мужчины  мирятся  с
фактами. Женщины  с  некоторыми  фактами  не  хотят  мириться.  Продолжают
говорить "