Награждаю тебя, понимаешь, за
проявленное, понимаешь, вторым Почетным Мечом!.."
Один гном и две галадрэли подбежали к Обушкову и проворно опоясали его
перевязью с мечом, Обушков закричал: "Служу Великой Мысли!.." и
прослезился. Галадриэли его целовали и развратно массировали, томно мыча.
  "А за то, что ты упустил ихнего командира," - ласково продолжал Вождь,
"будешь повешен рядом с ними. Но в Мечах - это я тебе обещаю..."
Обушков постоял, пуча глаза, и попробовал что-то сказать, но вдруг рухнул
на траву. Только мечи сбрякали. Галадриэли мерзко захихикали.
  "Зря," - сказал Вождь. "Мог бы и харакири сделать для, понимаешь,
укрепления боевого духа. Ну ладно. Другой кто-нибудь, да?"
Он прошелся перед машиной, жужжа и сверкая иридиевыми шпорами. Потом
закричал:
  "Эй, салдатики! Вам осталось жить десят минут! Но я верю, что вы можете
стать настоящими боевыми другами! Вот кто сейчас вступит в наш ряд и
выразит защащ... защущ.. воевать за Великую Идею, тот будет жить и
бороться дальше! Остальные - бютту!..1
Жужжа, он замолчал. Шумели сосны, гнусно посмеивались его приспешники, а
наши лежали и молчали. Потом кто-то из клаузевицких заговорил. Очень
горячо и страстно, и чувствовалось, что с чем-то не соглашался, но на
языке, которого никто не знал, ни наши, ни ихние. Поэтому он скоро умолк.
  Тогда вдруг наш Мындызбай громко запел: "По дорогам знакомым за любимым
наркомом мы коней юоевых поведем!..."
Это была песня Пурккина, и все наши, даже те, кто не знал слов и мотива и
имел во рту кляп, подхватили и допели до самого конца. А когда смолкли, то
Гробоедов прохрипел: "Вот тебе наш ответ, палач и провокатор!..."
Вождь еще немного пожужжал.
  Потом сказал: "Это я палач? За мной президенты всех Парков гоняются, и я
палач? Знаешь, ты, бок-мурун,2какие деньги они за мою голову дают? Меня на
всех битвах ранило, и я палач, да?.. Нет! Я Последний Настоящий Салдат на
этом планете! А ваш любимый нарком сбежал, как последняя джаляб3!....
Идите со мной, когда вы мужчины!.."
Вот тут я напряг ВСЕ свои силы, и то, что покойный Обушков засунул мне
вместо кляпа, гулко вылетело, и я завопил: "Не верьте ему! Он вс„ вр„т!.."
Меня спасло то, что сначала никто не понял, откуда я кричу. Эльфы и гномы
вертели головами, а те, что с волчьими хвостами на папахах, подняли
першеронов на дыбы, отчего остальные седоки все попадали.
  "Он вр„т! - кричал я носом в землю. - Ему ноги отдавило в Парке! Он нигде
не воевал! Он в л„тчика Играл без ног! Он с Игрой посчитаться хочет! Он
даже не Ветеран! Он возле нас жив„т! У него четыре жены, и все дуры!.."
Молчание было такое, что, казалось, все уснули. Потом заговорил Вождь.
  "Враг, - сказал он, - клевещет! Хочет расколоть наши ряды! Я ваш знамя?"
"Знамя..." - неохотно сказал кто-то из гномов.
  "А можно в бой идти, если знамя запачканный, да?..
  Все молчали.
  "Кто, - неумолимо сказал Вождь, жужжа сервомоторами ног, - кто отомстит за
честь знамени, да?.."
Все молчали. Мне стало ясно, что я добился серь„зного успеха - морально
разложил противника. Портило дело одно - ужасно хотелось в туалет. Ой, ну
скорее бы они сдавались...
  И тут произошло то, чего я совсем не ожидал. По-моему, и вообще никто.
  М„ртвый Обушков поднялся.
  " Боевой друг Вождь, - сквозь сл„зы сказал он, - позволь искупить вину."
"Позволяю, боевой друг дважды носитель Поч„тного Меча, " - сурово отвечал
Вождь.
  Обушков подошел ко мне, всмотрелся в мое лицо своим жутко фиолетовым
глазом и вдруг с лязгом выдернул из ножен Поч„тный Меч.
  Он был сделан под самурайский. Цуба в форме ордена Дружбы Народов, клинок
был из алюминия, но на один удар его явно должно было хватить.
  "Ты, пацан," - угрюмо процедил он. "Ты на нашего вождя катил... За это
знаешь чего полагается?.."
Тут раздался р„в. Это ревел мой папа.
  "С-сскатина!" - ревел он. "Дешевка! Падло бацильное! Зомби навозная!
Петушатина трепаная! Дай мне шашку и отойдем на десять шагов, если ты
мужчина!.. Щидзег!4" И почти вс„, что он слышал в изоляторах от своих и
чужих подзащитных.
  Потом мне было жутко интересно, какая это кровь заговорила в н„м.
Казахская, хакасская или украинская?
  Потом. Но не тогда.
  Тогда я смотрел, как Обушков заносит меч, и думал, что может, он и не
коз„л, но кэндо явно никогда не занимался. А вот дрова явно рубил. Грудь
моя, беззащитная...
  Вот меч поднялся до высшего апогея, и я зажмурился. Поэтому что было
дальше, я сначала не видел. Раздался глухой стук, удивл„нный всхлип, и на
меня рухнуло что-то потное и тощее. Потом что-то металлическое.
  Потное и тощее был Обушков. Металлическое - вздутая консервная банка,
которая угодила ему в затылок.
  Извернувшись, я сбросил с себя тощее и потное, и страшным усилием воли
сел. Катана попала мне между коленок и я бессознательно расс„к об не„
веревку на ногах. Вскочил, хотя ноги были, как пластилиновые и, прежде чем
упасть, увидал!..
  С пригорка из-за сосен, грязный, рваный и небритый, ш„л старший лейтенант
Одолеев.
  Был он свиреп и страшен настолько, что никто из врагов поначалу не
тронулся с места. В одной руке у него была вторая бомбажированная (
следователь мне объяснил, что это так называется, а я записал на диктофон,
а потом спечатал через вокопринт) банка китайской туш„нки "Великий Корм".
В другой руке - целая молодая сосна без веток, но с корнями.
  Потом выписанные из Америки индейские следопыты разгадали по следам, что
он спрятался в овраге, решив, что это Игра. Но когда он вс„ понял и
увидел, как будут убивать меня, то вышел. Один против всех.
  И тогда все накинулись на него. Гномы, эльфы, волчьи хвосты и прочие.
Первого он бомбажировал, а потом уже в дело пошла сосна.
  Через несколько минут все лежали - кто без сознания, а кто и так...
  Одолеев ут„р с лица пот и глянул в сторону КАГАЗа.
  Вождь вс„ это время стоял и с любопытством смотрел на побоище.
  Одолеев бросил размочаленную и заляпанную сосну и сказал: "А вот тебя,
фюрерок, я щас голыми руками задавлю..." И он медленно и страшно стал на
него надвигаться.
  Когда он уже почти совсем надвинулся, Вождь выдернул руку из-за отворота
чапана, и все ахнули. В ней был огромный стариный маузер с золотой
насечкой.
  "Тихо, Маша, я Дубровский..."- хрипло сказал Одолеев и продолжал
надвигаться.
  Раздался грохочущий треск. Одолеев дрогнул и пошатнулся.
  Я видел, как у него на спине вылетел клок гимнаст„рки и лопнула портупея.
Но он не остановился.
  Второй треск. Ещ„ клок гимнаст„рки. Но он надвигался.
  Третий треск. Но он не замедлил движения.
  Потом я перестал считать трески и клочья и только вздрагивал.
  Когда патроны кончились, Вождь швырнул в Одолеева маузером.
  Старший лейтенант поймал его и осмотрел. Потом хрипло проч„л: "ЗА ОТВАГУ В
БОР-Р-РЬБЕ С МАНКУРТИЗМОМ..." Последним усилием отломил ему раскал„нный
ствол и только тогда рухнул. Но уже насовсем.
  Вождь тоже попятился только теперь. Он медленно пятился к машине, где
сидел шоф„р-орк, и вс„ время хлопал себя по бедру.
  Тут я понял. На бедре был пульт!
  Опять, опять их заело, и он не может включить скорость и убежать к машине,
а тупой орк не догадывается е„ подогнать!
  "Держите его!.." - завопил я и вскочил. Но все были связаны. Тогда я упал
спиной на катану и начал пилить вер„вки на руках, а Вождь вс„ лупил себя
по бедру, и когда я допилил последнюю вер„вку, ноги вдруг включились.
  Они резво подскочили и помчались к лесу. "Куда, падлы!" - завопил,
удаляясь, Вождь. "К бункеру, с-ссгейн!5К бункеру, говорю!.."
"Уйд„т!.." - закричал я.
  "Не уйд„т," - мрачно сказал Гробоедов, подползая спиной к катане. "Тут
болото..."

  Л„ша ошибся. До болота Вождь не добежал.
  До болота добежали ноги. Аккумуляторы были свежие. Траектория путаная и
длинная.
  То, что было сверху, кусты и ветки из-за бешеной скорости изорвали в
клочья. Следствию достался хорошо очищенный скелет, который стоит сейчас в
хрустальном блоке у входа в музей Парка "Победа", и ничего больше.
  А тогда сверху вдруг донеслись слабые звуки какой-то знакомой мелодии. Я
задрал голову и увидел какие-то пятнышки, которые быстро росли вместе с
музыкой и вдруг стали звеном вертол„тов "Майкл Стоунволл Джексон FYZ -
23", заходящих на боевой разворот над нашей поляной.
  Музыка оказалась "Колыбельной" Гершвина в исполнении вечнозел„ного дуэта
Карины и Рузаны Лисициан - у нас тоже есть такой диск. Теперь она страшно
гремела, потому что динамики на вертол„тах мегаваттные. И под эту могучую
классическую музыку из повисших вертол„тов выскакивали силы Срочного
Умиротворения Кризисных Игр в жилетах, на которых любая краска
обесцвечивается, с пулем„тами и в касках, молча и серь„зно
перекувыркивались через голову, чтобы противник не успел прицелиться,
разворачивались в боевой порядок и шли в атаку...
  А сзади разворачивался и перекувыркивался полевой госпиталь и полевая
кухня, и армейский рок-ансамбль под управлением знаменитого армейского
гитариста Боба Шекли, уже перекувыркнувшись, расставлял микрофоны, и
армейское казино натягивало тент и с помощью прецизионной ( это мне потом
объяснил следователь, а я ... etc) аппаратуры проверяло точность установки
столов с рулеткой, и попутавшая регион армейская сборная по с„рфингу и
национальной лапте уже выскакивала, кувыркаясь, из своего вертолета, а
"Колыбельная" гремела так ушераздирающе, что е„ одной хватило бы для
полной победы...
  Последним, весь в камуфле, жилете и десантном рюкзаке, весь гордый и
злорадно ухмыляющийся, выскочил Бизонов, кувыркаться не стал и побежал
прямо к нам. А за ним с топорами наперевес бежали двое лесников.
  "Ну что, зар-р-разы, моралисты вонючие!... " - закричал он, поднимая
автомат и осекся, увидев спокойное и небритое лицо старшего лейтенанта
Одолеева.

  Потом нам сказали, что Игра у нас получилась суперуникальная, что е„
запишут и будут распространять по всей Евразии и даже продавать за
валюту... А так как мы все в ней играли, то мы вроде как соавторы и будем
получать отчисления... Тут все захлопали, кроме нас с Л„шей и Эмманюэлью -
она рыдала, а мы молчали.
  Потом нас отвезли в гостинцу, чтобы мы отмылись, переоделись и отдохнули
до знаменитого Бала "Победы", на котором вручают боевые награды и дипломы.
  Мы с отцом посидели в креслах. Потом он вздохнул и сказал: "Да... Вот уж
не думал... Ну ладно. Мыться будешь?"
Я сказал: "Потом. Отвык. Пойду пройдусь."
"Ладно, - сказал отец. "Шокер и бронекепку возьми. И стучись, когда
входишь!.."
Я посмеялся над всем сразу и уш„л. Без шокера и бронекепки.
  Дверцу, маленькую, железную, в стене, я наш„л сразу. Она была не заперта.
И вторая тоже была не заперта - я е„ сразу открыл.
  Алик И. Вещий сидел у пульта и хмуро в н„м ковырялся молекулярным
паяльником.
  "Привет, " - сумрачно бормотнул он мне. "Ты чего?.."
Это было, наверное, невежливо, но я не поздоровался и сразу спросил:
"Скажи, а зачем БИМА такую Игру сделала? Ведь Одолеев по-настоящему погиб?"
Алик И. молча кивнул, продолжая орудовать паяльником.
  "И Сухор„бров тоже?"
Алик И. опять кивнул.
  "И Аселькин дед?"
Снова кивок.
  "Ну зачем? Ведь это игра, так?"
Алик И. отложил паяльник, поскр„б в "морпехе" и угрюмо спросил:
  "Ты что, ничего не знаешь?"
"А чего?" - не понял я.
  "БИМА поломалась, как только вы вышли на маршрут, " - ответил он."Вы
играли Совершенно Самостоятельно. Вс„, что было, была ваша Игра. Вс„ это
было в вас самих. А Машина здесь абсолютно ни при ч„м. Как что, так сразу
БИМа, компьютерократия, контрагуманизм... Вот с себя и спрашивайте ..." И
снова, не глядя на меня, взял тестер.
  Наверное, это было невежливо.
  Но я постоял немного. А потом взял и плюнул в средний голоэкран БИМы и
попал - в самую середину. А потом вышел и уш„л оттуда.
  Ну, а теперь совсем нечего записывать. Надо только дописать, что женщина с
мальчиком оказались на оборонном заводе и всю Игру собирали Ф-мины.
Мальчик перевыполнял все нормы, стал Героем Игрового Труда и не хочет
уходить с завода.
  Серибай Валиханович попал в игру "Беломорканал", вс„ ещ„ играет, и
говорят, опять сменил имя. Только теперь у него кличка - Серый-Лютый. Он в
большом авторитете - стал выдающимся специалистом по пересказам
компьютерных игр, и пахан тамошней игры держит его возле себя на особой
пайке.
  Бизонов сперва раскаялся и собрался не то в мунисты, не то в бахаисты, но
потом натура победила: открыл тир, где стреляют по головизорам, передающим
рекламу. Надо попасть очень точно, потому что иначе специальное устройство
со страшной силой мечет в тебя рекламируемым продуктом. Очень опасный тир
и жутко дорогой, но очередь туда такая, что Парки задумались. Бизонов
сейчас делает метатели помощнее, потому что есть такие деятели, что
наловчились продукцию ловить. Правда, одного уже убило нафиг - коробкой
стирального порошка "Чингизхан".
  Эрл Грэй, теперь Президент Европейского клуба имени Клаузевица, пригласил
нас всех в полном составе на свою Игру за полный их сч„т. Сказал, что опыт
Крымской войны требует обновления - нельзя же жить законами, данными
Адамой и Евой. Многие сэры после этого вышли из клуба в знак протеста, но
многие из любопытства остались.
  Отцу прислали письмо какие-то любители из Саратоги, одного зовут Арбат ибн
Рахман и другой, зовут Корлеон Уйгурский. Пишут, что всю жизнь мечтали
Играть за Азиопу и спрашивают, какие у нас призы и играет ли
национальность роль при их вручении и как можно получить наш зел„ный
паспорт. Отец написал ему всю правду; ответа пока нет.
  Прислали приглашение на ветке цветущей хурмы из клуба "Самурай",
пергаментный свиток из клуба "Мальборо" и написанное на мраморных
скрижалях совершенно непонятным языком приглашение - наверное, из
Голландии: клуб вроде называется "Голландские высоты".
  Но мы, наверное, не поедем - неохота.
  Асельке я ничего не сказал, и отец тоже. Сама она думает, что деда из-за
его смелых рассказов забрали в санаторий, и очень по нему скучает.
  Каникулы скоро кончаются, и я не знаю, как быть с сочинением. Никто не
может сказать, какие события тут исторические, какие нет, тем более для
Азиопы.
  Завтра пойду к Чуингаму - вдруг его уже отрезали."

  Франфурт-на-Майне, 1995

  Примечание для всевозможного читателя.
  Этот рассказ я написал на аж на 50-летие Победы. Что делать - это мой
способ участвовать во всенародных ликованиях. Еще несколько рассказов я
написал на другие юбилеи, например, на юбилей Пушкина - они такие же
непатриотичные, хотя против юбиляров я ничего не имею. Меня это сокрушает.
Ну что я за урод такой?.. Актом патриотизма можно счесть то, что я до сих
пор их не публиковал.


  АЛАН КУБАТИЕВ

  ВЫ ЛЕТИТЕ КАК ХОТИТЕ!...
  Фантастический рассказ

  Посвящается моим коллегам по работе в "Overseas Strategic Consulting, Ltd"

  - Мне нужно было настоящее чудовище. И тогда я сделал его птицей.
  - Почему?
  - А с птицей договориться невозможно.
  Юрай Херц. Из разговора.

  Птичий был единственной причиной того, что он вс„-таки получил эту работу.
  Иначе ему не видать бы этой зарплаты, как своих ушей без зеркала. Резюме,
которое он оставил три недели назад в Птичьем Дворе, было составлено
довольно осторожно. Кассету он записал на воробьином, который все они
более или менее понимали.
  Пятый пункт дался ему особенно трудно. Птицы фантастически чувствительны к
мельчайшим изменениям тональности - детектор лжи по сравнению с ними кусок
железа, а нормальные человеческие уши - кусок мяса. А когда вр„шь, тон,
увы, повышается - усилие перенапрягает мышцы гортани...
  "Чирр-чюррип-фьюирр-чак". "Фьюирр" - не выходило, хоть плачь. Получалось
"фюирр" - "очень люблю", а за такую ошибочку в произношении можно было
очень легко потрохами заплатить.
  Вронский промучился два вечера, пока ему удалось добиться убедительного
звука.
  Теперь он сидел на сво„м насесте в вольере напротив начальницыного и снова
мучился, переводя ответ начальнику птицефабрики, умолявшему смягчить
приговор. Случай был безнад„жный. Все директора птицефабрик были
приговорены к незамедлительной утилизации на кормокомбинатах, а персонал -
к пожизненному заключению там же, но с утилизацией посмертно.
  Начальницы, слава богу, не было на месте. Сквозь приоткрытую дверь вольера
виднелся стол, заваленный кассетами, несколько искл„ванных яблок. Насест
был самую чуточку загажен. Ровно настолько, чтобы показать, что Начальница
помнит о своей исконной сущности.
  Из соседних вольеров доносились неразборчивые писки и вскрики. Вронский
понимал далеко не вс„.
  Тогда, в незапамятные времена, он поп„рся на факультет зоолингвистики по
очень простой причине, вернее, сразу по тр„м очень простым причинам.
  Третья была - жестокий недобор, отчего брали всех, кто приш„л на экзамен.
  Вторая - до университета от дома можно было дойти пешком за семь минут.
  А первая - туда поступала Ледка. Она училась в школе с орнитологическим
уклоном и была помешана на всех этих делах. Сама выучила какаду, безо
всяких учебников и курсов, просто с голоса. У не„ было два какаду,
здешнего выводка, по ночам она регулярно слушала "Крик Какаду", а братец,
мореман дальнего плавания, контрабандой возил ей из загранок покетбуки и
записи на какаду.
  Два курса Вронский таскался за нею, несколько раз под настроение они
вусмерть целовались в подъездах. Потом Вронский уже совсем решил на ней
жениться и уехал в стройотряд - "подрубить капусты" на свадьбу. Кстати,
строили они ту самую птицефабрику, ответ директору которой он сейчас
переводил.
  Вронского познобило: по теперешним временам это солидной темноты пятно в
биографии. Не дай бог, Дятлы достучатся...

  Вичч-чьючи-чир-чир-чи-фирр. Вам отказано окончательно.

  Вронский отложил микрофон и снял наушники. Намятые хрящи горели, в голове,
как воробьи под церковным куполом, метались звенящие крики. За сегодняшний
день это был восемнадцатый перевод, не говоря уже о письменных: губы
сводило, язык дрожал от утомления, горло саднило. Он знал, что на своих
сл„тах они вс„ равно посмеиваются над ним и остальными переводчиками, а
Ара виртуозно передразнивают их ошибки и оговорки... Ну и ч„рт с ними.
Главное, что не надо идти наниматься на кормокомбинаты. Фью-ирр-чип.
  А замуж за него Ледка не вышла. Пока он горбил в стройотряде, она
безмятежно "выскакнула", как поведала ему е„ бабушка. За морского л„тчика.
Мгновенно и впечатляюще забеременела, родила близнецов, назвала Кастор и
Поллукс, и выпала из обращения. Вронский крайне редко вспоминал о ней, и
почти всегда с похмелья. Особенно с тяж„лого, с классического
Katzenjammer'a.
  Года два он не мог смотреть на женщин. Его тошнило даже от безобидных
фотомоделей на журнальных обложках. Это вовсе не значило, что его не
тошнило от мужчин - тошнило, и ещ„ как. Его тошнило от всего. Кроме
птичьего языка.
  Диплом он защитил даже с некоторым блеском. Профессор Зимородков предлагал
ему оставаться на кафедре, но он уехал на Куршскую косу и проторчал там
почти четыре года. Вс„ это казалось чисто академическими забавами, не
имеющими почти никакого практического смысла. Но было приятно.

  А потом изменилось вс„. Настал Птичий Базар.
  Охоту запретили, из библиотек вычистили абсолютно вс„, что имело к ней
отношение, начиная от Тургенева и Бианки до "Устава соколиной охоты". По
слухам, его автор сейчас скрывался где-то под Москвой - то есть буквально
под Москвой. Политическое убежище у крыс - штука ненад„жная, но вс„ же...
Вс„ лучше, чем то, что ждало обвин„нного в "разжигании межвидовой
вражды"...
  Они летели из-за моря. Вронский сам видел, как начался Перел„т - сначала
поодиночке, затем небольшими стайками, и потом уже пошли целые караваны,
крикливые, хохочущие, вс„ время что-то клюющие...

  Дверь скрипнула, отворилась на три пальца, и в щель блеснули запотевшие
очки, потом мокрая лысина. Потом брюхо, по которому изгибался галстук.
  - Ук-хуу!.. - сказал Совчук вместо приветствия. - Чай чью?..
  Заварка у него вечно кончалась раньше всех.
  Нехотя слезая с насеста, Вронский сказал:
  - Ты что, жу„шь его, что