исать  письма.
Написанные крупным детским почерком, они приходили почти ежедневно.
   Вот и сегодня,  возвращаясь  с  прогулки,  Оленев  привычно  пошарил  в
почтовом ящике, вынул письмо и без раздражения прочитал его еще в лифте.
   "К великому прискорбию, при обилии сквозняков  в  это  печальное  время
года, я заболела благоприобретенным синдромом Лоренса  -  Муна  -  Бьедла,
известным среди вашего, брата коновала так же, как адипозогипогенитальный.
В последние три дня отмечаю у  себя  обильное  ожирение  на  лице,  груди;
животе,  к  чему  быстро  присоединилось  психическое  запаздывание,  так,
коэффициент умственного развития у меня не превышает 60%, что  проявляется
трудностью в разговоре и запаздыванием  ответов.  Среди  других  симптомов
отмечаю  гипогонадизм,  на  чем  останавливаться  не  буду,  но  подчеркну
появление полидактилии на всех конечностях, итого у  меня  двадцать  шесть
пальцев вместо положенных мне по рангу двадцати  двух.  Также  имею  честь
сообщить  о  наличии  у  меня  колобомы  ириса,  косоглазия,  глухонемоты,
микроцефалии, кифосколиоза и незаращения артериального протока. Исходя  из
вышеизложенного, требую у вас,  как  у  родственника,  две  тысячи  триста
шестьдесят три рубля на лечение и полное выздоровление от тяжкого  недуга.
Деньги вышлите почтовым переводом, чтобы быстрее дошли, к сему не  любящая
вас ваша теща К.К.".
   Оленев не отвечал на эти письма и не звонил по телефону, а жене никогда
не говорил об этом. Сфера влияния Договора распространилась и на тещу, она
тоже искала то, неизвестно что, должно быть, в  области  медицины,  или  в
эпистолярном жанре, или  в  неуемной  любознательности  к  чужой  семейной
жизни. Факт оставался фактом: она тоже включилась в число Искателей.
   Мимо проплыла жена в розовом пеньюаре и, послав Юрию  томный  воздушный
поцелуй, скрылась в ванной. Оленев прошел в комнату дочери. Она  лежала  в
одежде поверх одеяла и, дрыгая ногами, читала толстую книгу под  названием
"Дихотомические таблицы для определения растений".
   - Сейчас же раздеваться и спать! - приказал Юра нарочито строгим тоном.
   - Угу, - ответила дочь  и  прочитала  вслух:  -  "Рамалина  поллинария,
таллом в  виде  прямостоячих  серовато-зеленоватых  кустиков,  лопасти  на
концах притупленные и часто  расширенные,  покрытые  по  всей  поверхности
крупными  вогнутыми  соралями.  Апотеции  всегда  отсутствуют".  Надо  же,
всегда!.. Секешь, папочка?
   Юра ухватил ее за ногу и после недолгой шумной возни раздел и  затолкал
под одеяло.
   - А сказку? - настойчиво потребовала неунывающая Лерочка.
   Любой ребенок неповторим, тем более для своих родителей. Но для Оленева
единственная дочка казалась чуть ли не уникальным, удивительным  ребенком.
С первых же  лет  она  удивляла  родителей  и  воспитателей  всевозможными
талантами, разбросанными в ней так щедро и неумело,  что  их  нельзя  было
собрать воедино. Она рано начала читать,  еще  раньше  научилась  сочинять
непонятные сказки, пела тоже хорошо и, не зная  нот,  могла  подобрать  на
пианино любую мелодию. Особенно хорошо она рисовала. Не так, как  дети,  а
сразу по-взрослому, с  соблюдением  всех  этих  премудростей  перспективы,
светотени  и  композиции.  В  то  же  время  она  оставалась  обыкновенным
ребенком, шаловливым, веселым,  щедрым  на  выдумки  и  любознательным  до
бесконечности. Устав от ее "почему", Оленев  просто  подсунул  ей  Детскую
энциклопедию еще в шестилетнем возрасте, она тщательно и серьезно  изучила
все тома и перешла к Большой. Сначала Оленев думал, что она просто, играя,
перелистывает страницы,  но  как-то  в  шутку  спросил  ее  об  устройстве
синхрофазотрона, и она слово в слово пересказала содержание большой статьи
энциклопедии, добавив кое-что из курса физики для студентов физфака.
   - Ее надо показать психиатру,  -  прошептала  испуганная  жена.  -  Это
ненормальный ребенок. Я ее побаиваюсь.
   - Ничего, - успокоил Юра. - Я тоже был  вундеркиндом,  а,  как  видишь,
стал обычным врачом. Школа живо вышибет из нее все эти ненормальности.
   - Как из тебя? - с надеждой спросила жена.
   - Угу. Там прекрасно решают одно уравнение. Уравнение  всех  детей  под
одну гребенку. И что ты беспокоишься? И так не пропадет. Красотой  бог  не
обидел, вся в тебя, а талант в землю не зароешь. Он всегда прорастет.
   - Не родись красивой, а родись счастливой, - вздохнула жена,  сетуя  на
свою жизнь.
   Собственная судьба занимала ее больше любой чужой, даже дочкиной.
   Марина унаследовала от матери вечное недовольство своей жизнью и всегда
была склонна чувствовать себя обделенной и  несчастной.  Но  с  той  самой
поры, как Договор вошел в силу, она наконец-то стала счастливой.
   Несчастных людей в этом доме не было. Каждый был счастлив по-своему. Но
- субъективно. То есть никто не испытывал разочарований и  печали.  Никто,
кроме самого Оленева.  Договор  начал  действовать  полгода  назад,  когда
Оленеву исполнилось тридцать три года. Ничего мистического в этом не было,
просто за двадцать лет  до  этого,  тринадцатилетним  мальчиком,  он  сам,
собственной рукой, своей кровью,  подписал  клочок  пергамента,  услужливо
подсунутый ему тем, кто изменил всю последующую жизнь Оленева.  Договор  и
предусматривал те  пункты,  в  которых  говорилось,  что  все,  кто  будет
вовлечен в него, даже помимо воли, субъективно будут счастливы и довольны.
А  объективное  счастье  -  понятие   слишком   расплывчатое,   точнее   -
несуществующее.
   Отец был счастлив оттого, что, медленно двигаясь по времени  в  сторону
детства, был избавлен от мук и болезней старости. Жена -  тем,  что  могла
бесконечно путешествовать и покупать любые вещи в любой  стране  мира  без
таможенных запретов. Дочь была тоже довольна, ибо, возвращаясь по  времени
в исходную точку, могла начать  жизнь  сначала  и  перебирать  бесконечное
множество  вариантов  своей  судьбы,  тем  самым  практически   приобретая
бессмертие. Сам Оленев давно получил свою долю за те двадцать  лет,  когда
его жизнь была нормальной для окружающих, а сам он мог  приобретать  любые
знания без усилий и напряжения. За это приходилось платить  сейчас,  после
вступления Договора в силу, но изменить что-либо было нельзя.
   Рано или поздно все они или кто-нибудь из них,  должен  был  найти  то,
ради чего и был заключен Договор. Но что именно, никто не знал,  даже  сам
виновник, вернее - проситель и исполнитель, хозяин всей  этой  сумасшедшей
жизни, когда сюрпризы ожидают на каждом шагу и не знаешь,  что  произойдет
через минуту.



2

   После Дня Переворота бывали дни, долгие, как недели, когда  Оленеву  не
хотелось жить.
   Так, как он жил до сих пор.
   Хотелось измениться, начать все сначала, не возвращаться.
   Он научился уединению. И в эти минуты  и  часы  к  нему  стал  являться
собеседник. Этот собеседник  мог  быть  кем  угодно  или  чем  угодно,  он
принимал форму чайника или чая, который Юра высыпал  в  чайник,  горлышком
колбы, коричневым газом, выходящим из нее, или абстрактной Мыслью.  Звался
собеседник Ванюшей, но это было  лишь  прозвище,  сокращенное  от  полного
имени - Ван Чхидра Асим, что в приблизительном переводе с  хинди  означало
Безграничная Лесная Дыра. Это было далеко не единственное его имя,  полный
перечень которых занял бы несколько страниц: Философский камень, Тинктура,
Бел горюч камень и так далее...
   В свои тринадцать лет Юра резко выделялся  среди  сверстников  неуемным
желанием  узнать  и  постичь  все.  В  школьной  библиотеке,  старой,  еще
дореволюционных времен, он был желанным гостем. Его пускали  в  заповедные
уголки, где он мог часами копаться в толстых  пыльных  томах  явно  не  по
школьной  программе.  Толстые  веленевые  страницы  пахли  временем,  пыль
десятилетий бережно сдувалась Юриным дыханием, и странные, давно позабытые
мысли и идеи открывались перед ним.
   В годы его детства почти не была известна такая наука - реаниматология,
и лишь потом Юра понял, куда клонил Ванюшка.
   - Ты будешь реаниматологом, - сказал Ванюшка в  тот  день.  -  Медицина
станет для тебя главным делом.
   - Но я хочу быть химиком!  -  возразил  Юра.  -  Или  энтомологом.  Или
минералогом. Но уж никак не врачом!
   - Это невозможно. Из бесчисленных вариантов будущего ты обязан  выбрать
один. Так надо мне. А химиком в одном из Запусков у тебя будет  дочь.  Это
сгодится.
   - Какая еще дочь? - покраснел Юра. - Мне рано  жениться.  И  почему  не
сын?
   - Так уж запрограммировано, - вздохнул Ванюшка, - но ты  не  пожалеешь,
она любого пацана заткнет за пояс. Ладно, хватит болтать о  пустяках.  Все
уже обговорено, осталось подписать Договор. Впрочем, если ты раздумал,  то
я поищу другого. Вдруг удастся.
   - Нет-нет! - заторопился Юра. - Я согласен. Я хочу  все  узнать,  хочу,
чтобы мне не было больно, чтобы жил  отец,  чтобы  ты  нашел  лекарство...
Только не забудь о маме.
   - В зеркале, - сказал Ванюшка, - ты будешь  видеть  ее  в  зеркале.  Но
только через двадцать лет, а пока ты будешь жить как  все  люди,  и  почти
никаких флуктуации вокруг тебя не возникнет. Я буду навещать тебя, правда,
в других обликах. Не выделяйся, не задирай хвост,  будь  спокоен  и  мудр.
Сохранность твоей жизни я гарантирую на этот срок.
   - А потом?
   - А  потом  мир  вывернется  наизнанку,  как  твои  мозги!  -  хихикнул
Философский Камень. - И тогда даже я не смогу  предсказать,  что  случится
через минуту.
   - Но для чего тебе это "нечто"? Разве ты сам не можешь сделать его?
   - Это невозможно. Это должно сотвориться само. И как знать, быть может,
ты и сотворишь Это. Сам, без посторонней помощи.  Или  члены  твоей  семьи
найдут Это случайно, не зная о нем. Я даже  не  знаю,  как  Это  выглядит,
только для меня Это столь важно, что Говорильня сразу пересыхает,  едва  я
задумаюсь.
   - Как я узнаю, что это и есть Это?
   - Узнаю я, когда увижу. А твое дело - искать. Искать и искать.
   - Ладно, - сказал Юра, решившись, - тащи свои бумаги.
   - Пара пустяков! - воскликнул Ванюшка, обретая Всепроникающую форму.  -
Это я живенько!
   Через минуту он уже зависал над столом с куском пергамента,  исписанным
вязью санскрита и с маленьким перочинным ножичком.
   - Здесь все обговорено. Можешь проверить. Без обмана.
   - Я верю, - сказал Юра и, зажмурив глаза, полоснул лезвием по запястью.
   Гусиное перо было всучено ему, и он, обмакнув кончик в густеющую кровь,
поставил неумелую роспись. Полным именем: Юрий Петрович Оленев.
   -  Экземплярчик  останется  у  меня,  -  весело   сказал   Ванюшка   и,
превратившись  в  Пылевидную  форму,  выпорхнул  в  форточку,   вместе   с
набежавшим сквозняком.
   Это вернулся отец.
   - Опять нахимичил? - спросил он, принюхиваясь. - Да еще  руку  порезал!
Ох, и достанется тебе в субботу! Давай перевяжу.
   - Не надо, папа. Иногда мне не хочется делать то, что  мне  не  хочется
делать. Это заживет само.
   - Умный ты у меня, а все еще дурачок.  Есть  такая  штука  -  заражение
крови. Очень серьезная.
   - Я знаю, папа. Ведь я буду врачом.
   - Быстро же ты меняешь свои планы.
   - Так надо, папа, - по-взрослому сказал Юра и прижал губы к ранке.
   -  У  тебя  сегодня  день  рождения.  Будешь  звать  гостей?  Я  сейчас
что-нибудь приготовлю.
   - У меня уже были гости. Давай вдвоем.
   - Да, чуть не забыл. В дополнение к микроскопу вот тебе  еще  маленький
амулет на счастье. Это осталось от мамы. Ты помнишь? Береги его, Юрик.
   На раскрытой ладони отца лежал маленький слоник, выточенный  из  белого
мрамора. Юра бережно опустил его в левый карман.
   - Спасибо папа, я сберегу.
   - Ну вот и умница...
   Умницей Юра стал на другое утро. Он проснулся раньше  обычного,  голова
была ясной и свежей, а на душе легко и  прозрачно.  Ни  разочарований,  ни
обид, ни сиротского горя, ни щемящей боли. Полная ясность  и  невесомость,
равновесие души, невозмутимость духа.
   "Значит, это не игра? - спокойно подумал он. - Надо проверить".
   И потянулся за учебником японского языка,  который  пытался  изучать  в
последнюю неделю. Он перелистывал страницы, тут же мгновенно  запечатлевая
их в памяти, вникал без напряжения в хитросплетения  иероглифов,  слова  и
грамматика прочитывалась так легко, как родной язык. Захлопнув  книгу,  он
понял, что этот этап  завершен,  и  ему  сразу  же  захотелось  перейти  к
следующему. Весь день он не выходил из дома и листал,  листал  все  книги,
которые попадались под руку...
   Договор исполнялся безупречно, пока лишь в одностороннем  порядке  -  в
пользу Юры. Так казалось ему самому. Он быстро изучил европейские,  языки,
перешел к азиатским и африканским;  египетская  письменность  и  клинопись
ассирийцев тоже не были для него тайной за семью печатями.  Любая  область
знания открывалась перед ним как незапертая дверь. Он  мог  легко  усвоить
высшую математику, поломать голову над квадратурой круга, а на другой день
окунуться в мудрую генетику, постигнув ее со времен Менделя  до  последних
достижений молекулярной биологии.
   Как-то, гуляя по парку, он подумал, что не знает названий многих трав и
кустарников, и на другой же день, обложившись книгами по ботанике,  выучил
наизусть не только русские, но и латинские имена всего того, что  ранее  в
слепоте своей попирал ногами.
   Мир открывался с другой стороны, с изнаночной, скрытой и потаенной, мир
звучащих  и  молчащих  трав,  насекомых,  червей,   невидимо   совершающих
подземные переходы под толщей  дерна.  Юра  мог  часами,  склонившись  над
кустиком полыни, наблюдать форму ее листьев, неповторимую и повторяющуюся,
вдыхать ее запах -  запах  знаменитой  травы  емшан  из  древней  легенды,
заставившей половца вспомнить о забытой родине.
   Он сам возвращался на свою родину,  в  мир  корней  и  листьев,  в  мир
истории, в мир вымерших народов, их страстей и желаний, тщеты и  героизма,
вражды и ненависти.
   И что стоили вековые поиски Философского Камня, умеющего превращать все
во все, если война никак не превращалась в мир, а ненависть в любовь.
   А быть может, и наоборот, думалось Оленеву,  поиски  нетленной  Истины,
Абсолюта, Вечной гармонии, всего того, о чем грезилось лучшим из людей,  -
это и есть невидимый и неосязаемый поиск Добра и Справедливости.  Тогда  и
он сам включался  в  число  Искателей,  и  сознание  этого  наполняло  его
гордостью и заставляло убыстрять шаги на своем пути.
   Рос  Юра,  старел  отец.  После  школы  Оленев  без  труда  поступил  в
медицинский институт, и учеба давалась ему так же легко, как и раньше.  Он
старался не выделяться из среды  сверстников,  и  только  отличные  оценки
снискали ему репутацию зубрилы. Это было неправдой. Юра перелистывал любой
учебник, и знания, накопленные за столетия, быстро и надежно оставались  в
его памяти.
   Отец давно вышел на пенсию и, не-выходя из своей комнаты, играл  сам  с
собой в шахматы. С  сыном  ему  играть,  было  неинтересно  -  Юра  всегда
обыгрывал его в несколько ходов.
   Оленев ни разу не влюблялся. Это не означало, что он был  равнодушен  к
девушкам, он охотно заговаривал с ними, шутил, приглашал в кино, целовался
в подъездах, но сам  подсмеивался  над  приятелями,  которые  бесились  от
любви,  ревновали,  совершали  тысячи  необдуманных   поступков.   Он   не
чувствовал себя обделенным, как не ощущает  свою  ущербность  человек,  не
понимающий музыку или живопись, субъективное  чувство  душевного  комфорта
позволяло ему причислять себя к счастливым людям, для  которых  совсем  не
обязательны и даже опасны душевные смятения и муки.
   Он встретил Марину в троллейбусе. Нечаянно наступил на ногу, извинился,
они вышли на одной остановке, оказалось, что их дома находятся друг против
друга, а потом он и сам не мог понять, как получилось, что они поженились.
Уже спустя время он стал догадываться, что  весь  этот  ряд  случайностей,
совпадений и игры судьбы был искусно навязан ему тем, с  кем  он  заключил
Договор. Он усмехался про себя,  качал  головой  и  шутя  сетовал,  что  в
Договоре не было указано о степени ума  будущей  жены,  но  назад  вернуть
ничего было  нельзя.  Она  была  красива,  гибка,  очаровательна  в  своей
глупости. Но он не нуждался в собеседниках и относился к этому  недостатку
легко и спокойно.
   К этому времени Юра закончил институт, красный диплом давал  ему  право
выбора, и он сразу же попросился в реанимацию одной из крупных клинических
больниц. Потом родилась  дочь,  были  обычные  хлопоты,  стирка,  ремонты,
беготня по магазинам, детские и женские  болезни.  Только  отец  ничем  не
болел и для своих лет выглядел слишком молодо.
   Юра равнодушно ожидал начало действия  Договора.  Он  и  в  самом  деле
полысел, ссутулился, а своей невозмутимостью  и  ясностью  мышления  часто
приводил коллег в состояние раздражения. Вечно  спокойный,  ироничный,  он
делал свое дело без излишней суеты, и как это ни покажется парадоксальным,
не совершил ни одной ошибки за все годы работы.  Ни  один  врач  не  сумел
избежать их, горьких и непоправимых, а Оленев,  "везунчик",  всегда  делал
только то, что нужно делать, и рука его не дрогнула ни разу.
   Он хорошо помнил тот день, когда впервые пришел в  больницу,  вчерашним
студентом, новоиспеченным интерном.



3

   К сенокосной поре газоны и лужайки между больничными  корпусами  сплошь
зарастали  высоким  пыреем,  сурепкой,  тимофеевкой,   люцерной.   И   все
посвященные знали: скоро должен прийти из отпуска Титов, принести литовку,
завернутую в мешок, и, раздевшись до сиротских больничных  штанов,  начать
косьбу.
   Зрелище это никогда  не  пропускалось.  Под  разными  предлогами  врачи
выходили  во  двор,  становились  поодаль  у   заборчика,   закуривали   и
наслаждались бесплатным спектаклем. Выставив живот, выпирающий из  штанов,
набычив голову, грузный, вспотевший Титов мерно взмахивал косой, и трава с
длинным  шелестом  ложилась  ему  под  ноги.  Не  дождавшись,  когда   она
подсохнет, Титов сгребал ее к вечеру в мешок и  уносил  домой.  Он  держал
кроликов  в  гараже,  и  ради  такой  мороки  ему  приходилось  выискивать
мало-мальски пригодный участок для покоса.  Июль  для  него  был  страдным
месяцем. Подпирая животом операционный стол,  он  добросовестно  выстаивал
необходимые часы, записывал в истории болезни скупые фразы и, не дожидаясь
конца рабочего дня, шел косить.
   Юра Оленев пришел в больницу в начале августа, и ему на другой же  день
показали Титова, красного, обожженного солнцем, неутомимо  обрабатывающего
очередной газон. Зрелище Юре понравилось, он  знал  Титова  и  раньше,  по
институту. Тот работал ассистентом  на  кафедре  хирургии,  и  Юре  как-то
пришлось  сдавать  ему   экзамен.   Он   помнил   Титова,   неторопливого,
немногословного, с  хрупким  голосом  и  на  первый  взгляд  недалекого  и
простодушного. На экзамене Титов клевал носом,  косил  в  сторону  скучным
взглядом и вообще, на Юру внимания не  обращал.  Оленев  ответил  по  всем
вопросам и, подсунув зачетку, уже ожидал пятерку, но тот так же равнодушно
выставил трояк и вызвал следующего.  Юра  не  ушел,  и  Титов,  позевывая,
спокойно объяснил, что  сам  знает  хирургию  только  на  "четыре",  а  уж
студенту больше не полагается.
   С первого же дня приходи в больницу Юре пришлось доказывать,  что  врач
из него выйдет. Именно пришлось, потому что все медицинские премудрости он
усвоил еще в первый год студенчества. Такова была традиция, считалось, что
в роль врача нужно вживаться постепенно, мол,  репетиция  -  это  одно,  а
спектакль - совсем другое дело. Та область медицины, которую  он  поневоле
избрал для себя - анестезиология-реаниматология, преподавалась в институте
плохо, ей отводились считанные часы, за которые  студенты,  исключая  Юру,
успевали воспринять слишком мало, и  поэтому,  придя  в  отделение,  любой
ощущал себя профаном и невеждой.
   Поначалу многое казалось непонятным. И аппараты, и  больные  со  своими
болезнями,  непохожим