исключительно   редко.
Собственно, Ниготков пока что был единственным, если, конечно, не  считать
той золотисто-лимонной девушки, о которой я часто вспоминал.
   Деревья днем, как  правило,  оставались  тау-серыми.  Ночью  же  стволы
деревьев  светились  разбавленным  ультрамариновым   и   прозрачно-голубым
светом.  Невозможно  было  отделаться  от  впечатления,  что   стволы   из
самосветящегося   льда.    Листья,    кроны    деревьев    были    мягкого
голубовато-зеленого,  пожалуй,  даже  хризолитового  цвета,   кроны   иных
деревьев,    наоборот,    тяготели    к    бирюзовому    тону.    Светлым,
слабо-хризолитовым  казался  ночью  и  далекий  лес.  Трава  темной  ночью
виделась мне сизовато-желтой, словно она была освещена высокой,  невидимой
луной. Когда же был ветер, трава, как и кроны деревьев, начинала светиться
сильней, в ней появлялся какой-то странный, не  травяной  оранжево-зеленый
оттенок, и тогда, после порыва ветра, хотелось посмотреть в небо и увидеть
вышедшую из-за  тучи  луну,  которой  и  в  помине  не  было.  Удивительно
одинаковый цвет объединял детей. В основном это были спокойные  бирюзовые,
золотисто-лимонные и желтовато-зеленые тона.  Животные  отличались  гаммой
палевых, желтовато-белых и кремовых оттенков. Однако достаточно было  мне,
например, кошку рассердить, как она сию же минуту становилась ослепительно
киноварно-красной, словно была из раскаленного металла...
   Что еще интересно, теперь, кроме общего нейтрального цвета тау, я видел
несколько таких необычных цветов, которые отсутствуют в  любом  спектре  и
никому из людей, пожалуй, неизвестны. Эти цвета очень трудно  описать,  и,
конечно, они не имеют  названий.  Следовательно,  мое  цветовидение  стало
глубоко  отличным  от  обычного:  спектр  воспринимаемых  мною   излучений
сместился по отношению к обычному зрительному восприятию.
   На первых порах я лишь  смутно  догадывался,  что  все  это  богатейшее
цветовое разнообразие подчиняется какой-то  закономерности,  и  поэтому  с
интересом занялся вопросом о значении цвета в жизни человека.
   Я  кое-что  узнал  о  способности  того  или  иного   цвета   оказывать
определенное физиологическое воздействие на  живой  организм,  вызывать  у
человека  определенное  психическое  состояние.   Например,   синий   цвет
уменьшает мускульное напряжение и кровяное давление, снижает ритм дыхания,
успокаивает пульс; красный - увеличивает мускульное напряжение, возбуждает
и стимулирует мозг; голубой - снимает возбуждение,  устраняет  бессонницу,
рассеивает навязчивые идеи; зеленый -  расширяет  капилляры,  успокаивает,
это  освежающий  цвет;  коричневый  -  вызывает  депрессию,  усыпляет;   в
фиолетовом  цвете  есть  что-то  меланхолическое,  он   вызывает   печаль,
увеличивает органическую выносливость;  розовый  -  расслабляет;  белый  -
вызывает  ощущение  ясности  и   чистоты;   оранжевый   -   физиологически
благоприятный цвет, тонизирует, это динамичный цвет, вызывает радость... И
так далее.
   Прошло еще несколько дней, и я, почти интуитивно используя  достоверные
знания о способности того или иного цвета  оказывать  вполне  определенное
воздействие на организм, верно уловил суть моего нового цветовидения.
   Теперь мне было понятно, что мое цветоощущение означает  не  что  иное,
как способность ясно видеть в конкретном цвете определенное  эмоциональное
состояние    того    или    иного    человека.    Более    того,    точную
нравственно-эмоциональную характеристику! И я мог видеть,  какое  душевное
состояние владеет человеком: радость и  любовь  или  грусть  и  страдание,
воодушевление,  энтузиазм,  вдохновение,  упоение,  восторг  или   горечь,
ненависть и ярость. А вдруг по цвету можно было определить,  честен  ли  и
отзывчив человек, эгоист он или альтруист, насколько  сильны  естественные
угрызения совести  и  не  подавляются  ли  они  лживыми  оправданиями,  не
попирается ли минутной выгодой долг  человеческого  сердца?  Вот  в  какие
дебри сложнейших вопросов уводило меня новое мое цветовидение!..
   В следующую пятницу я должен был идти на врачебно-трудовую  экспертизу.
Но еще на прошлой неделе меня попросили показаться в поликлинике, так  как
с моим заболеванием должны были познакомиться некоторые специалисты.
   Я пришел в поликлинику в десять часов. В кабинете номер  два  меня  уже
дожидался один-единственный человек - очень вежливый и внимательный  медик
лет сорока,  большой,  толстый  и  совершенно  лысый.  Наверное,  это  был
профессор неврологии, а может быть, психолог или психиатр. Сначала он меня
неторопливо расспрашивал обо всем происшедшем в деревне, о моих  ощущениях
и прочем, не перебивал, внимательно  слушал.  Он  поощряюще  мычал,  кивал
головой, со всем соглашался и кое-что  записывал.  В  конце  нашей  беседы
профессор объяснил мне, что случилось с моим зрением.
   А произошло следующее, как я понял.
   Когда я глядел на радугу и вдруг услышал крик и  увидел,  что  угрожает
ребенку, я испытал, пережил сильнейшее  эмоциональное  перенапряжение.  На
фоне светлого  эстетического  чувства,  в  прекрасном  мире  послегрозовой
тишины, в мире, освещенном солнцем, происходило что-то совершенно дикое.
   В результате сильнейшего потрясения в моей центральной нервной  системе
произошел перескок в иной уровень восприятия. Чувствительность  невероятно
возросла, и на этом фоне я стал воспринимать те  слабые  излучения  живого
тела (вообще живых  тел),  тот  диапазон  электромагнитных  волн,  который
обычно  находится  за  высоким  предохранительным   порогом   человеческих
ощущений. Во мне что-то сместилось, кристалл повернулся иной гранью,  и  я
перестал видеть все цвета, какие люди обычно видят, но зато стал  способен
воспринимать в виде  того  или  иного  цвета  биоизлучения  живых  тел,  в
зависимости от того, каков был характер их возбуждения.
   Я узнал от невролога, что трансформация цветовидения произошла не из-за
нарушения  в  зрительном  рецепторе,  не  в  оптическом  аппарате   глаза.
Оказывается, и нормальное цветовидение во всей полноте  осуществляется  не
столько в  зрительном  рецепторе,  сколько  обусловливается  деятельностью
более центральных механизмов  нервной  системы.  Невролог  успокоил  меня,
сказал, что изменения в моем зрительном восприятии,  собственно,  болезнью
не являются, что, по его мнению, обычное  зрение  рано  или  поздно  может
вернуться.  Это  в  результате  особого  стечения  обстоятельств  в   моем
организме сработали скрытые за тремя печатями так называемые эвентуальные,
сокровенные свойства человеческого организма; Ведь известны же  проявления
невероятных способностей в гипнотическом сне, возможности приемов  каратэ,
феноменальные способности йогов, хождение  босыми  ногами  по  раскаленным
углям...
   Происшедшее в  моем  зрении  отклонение  называлось  ахроматопсией.  По
совету невролога  я  стал  носить  дымчатые  очки,  чтоб  не  слепнуть  от
солнечного света.  Необходимо  отметить,  что  цветофильтровые  стекла  не
задерживали видимые мною цвета.
   Дня через два после беседы с  неврологом  я  пришел  в  поликлинику  на
врачебно-трудовую экспертизу. И меня направили на обследование в  Институт
гигиены труда и профессиональных заболеваний Академии медицинских наук.
   С каждым днем я все четче и быстрее  ориентировался  в  новом  цветовом
спектре. Но пока  что,  пользуясь  невиданной  цветонравственной  азбукой,
делал выводы по большей части интуитивно.
   Особенно меня привлекал очень  яркий,  как  я  про  себя  в  шутку  его
называл, цвет "ниготковый". Это был  ярко-сиреневый,  розовато-фиолетовый,
нахально-слепящий цвет. Носитель этого цвета был всегда далеко  виден.  За
пять-шесть дней я в нашем большом городе, кроме  Ниготкова,  встретил  еще
трех человек такого же цвета. Двое из них были  мужчины  и  одна  женщина.
Одного мужчину я встречал трижды. И как ни пытался  выяснить,  что  значил
этот цвет, не мог. Я  терялся  в  догадках.  Ниготков  фиолетовой  кляксой
ворвался в мою жизнь, и я должен был поторопиться: неизвестно, как я  буду
видеть холодной зимой на фоне белого снега, когда люди одеваются  тепло  и
плотно.



НА ПОРОГЕ ЗАПАДНИ

   В  среду  в  полдень  ко  мне  заехал  Вадим  Мильчин.  Он   был   одет
по-дорожному, на широком ремне через плечо висел  большой  этюдник.  Вадим
собирался "схватить вечерний воздух", приглашал и меня с собой, чтоб я  по
памяти, глядя на надписи  на  тюбиках,  попытался  по-своему  "запечатлеть
эмоции леса...". По правде говоря, заехал он, чтоб взять кое-какие  краски
и кисти, которые мне теперь были больше не нужны.
   Я увязался за ним. Мне  вдруг  захотелось  поехать  и  попытаться  "для
науки" нарисовать что-нибудь.
   Мы уехали на электричке далеко за город. На небольшой  станции  Остинке
сделали пересадку на  автобус,  проехали  несколько  километров,  а  потом
углубились в лес - в сторону от железной дороги.
   На низком, разломанном скалистом гребне нашли отличное место с видом на
заросшее озерко, за которым уступами поднимался смешанный лес.
   Мы  недурно  поработали.  У  меня,   как   уверял   Вадим,   получилось
"потрясающее  по  оригинальности"   живописное   полотно   ахромата,   или
абсолютного цветослепца! Вообще-то мне и самому полотно мое по  исполнению
понравилось, хотя цвета я, конечно, в нем  не  видел:  очень  неплохо,  во
всяком случае с моей точки  зрения,  было  передано  настроение  вечернего
леса, живое пространство.
   В половине десятого мы не спеша начали собираться домой.
   Вдруг за нашими спинами кто-то громко сказал:
   - Ну и мазня вон у того! Эй, парень на большом камне... Почему  у  тебя
оранжевое озеро?
   Мы с Вадимом оглянулись. Между двух камней на траве  лежал  человек.  В
руках у него был бинокль.
   Молодой мужчина был какого-то янтарно-шафранового цвета.  Я  его  видел
впервые.
   Незнакомец поднялся и, на ходу отряхивая с колен сухие былинки, быстро,
вприпрыжку пошел к нам.
   Тело его, как я теперь увидел, в отличие от  янтарно-шафрановой  головы
было почти что ниготкового, буро-фиолетового цвета!  Из  всех,  которых  я
видел, это был пятый человек ниготкового цвета. Лицо у него было мясистое,
глаза большие; кудреватая шевелюра ото лба была  гладко  причесана,  а  на
затылке топорщились барашки.  Одет  в  клетчатый  пиджак  с  внушительными
плечами. Спереди на ремне у него висел бинокль, а на боку,  скрепленный  с
фотоаппаратом, болтался огромный телеобъектив.
   - Здрасьте! - игриво сказал  он.  -  Рад  приветствовать  своего  брата
художника! - И он протянул Вадиму руку. -  И  вас  рад  приветствовать,  -
сказал он мне, - хоть вы и пачкун. Так...  Что  я  тут,  значит,  делаю?..
Сначала в бинокль изучаю ситуацию в широком плане, а потом - щелк! Косули,
зайчики, иногда непуганые лоси... Гм!.. Понимаешь,  -  сказал  он  мне,  -
лоси.
   Он мгновенно разыграл шутку: схватил висевший на боку телеобъектив  той
стороной, где был фотоаппарат, приставил его к глазу, прицелился в меня...
   - Паф! - как бы выстрелив, громко выкрикнул он.
   В то же мгновение я с такой силой ладонью хлопнул по объективу, что вся
эта фотопремудрость отлетела далеко в  сторону  и,  ударившись  о  камень,
разлетелась вдребезги.
   - Так, - в полном самообладании протянул незнакомец, - а хорош ты!  Вот
вроде бы все тут понятно, да только кому ж теперь плакать - не  пойму:  то
ли мне, то ли тебе, или вам двоим, или всем троим?  А,  ребята?..  У  меня
ведь в руках объектив, а не ружье. Зачем кулаком-то по вдохновению?..
   - Извините! - оборвал я его. - Разбивать ваш объектив  я,  конечно,  не
собирался. Но не нравится мне, когда в меня прицеливаются.
   - Так,  стало  быть,  умысла  не  было?..  Ну,  ребятишки,  давайте  же
знакомиться, раз учинили эту финансовую неприятность  на...  триста  сорок
рублей. Витольд Жилятков. Прошу обратить внимание на  дружески  протянутую
руку.
   Похоже  было,  что  по   поводу   разбитых   фотопремудростей   он   не
расстраивался: в том, что от уплаты трехсот сорока рублей  мне  никуда  не
деться, он был совершенно уверен.
   - Знакомься, Вадим! - сказал я. - Чего грубишь? Человек  же  тебе  руку
протянул.
   Еще через несколько минут втроем шли к  автобусной  остановке.  Впереди
бодро шагал Витольд Жилятков, за ним - я, за мной - Вадим.
   Мы,  почти  не  разговаривая,  шли  пятнадцать  минут,  полчаса,  сорок
минут... Дороги все не было. Лес стал каким-то совсем незнакомым.  Сумерки
сгущались. Скоро вовсе стало темнеть. Мы с Вадимом уже поняли, что плутаем
по лесу  совсем  не  случайно.  Втроем  обсудили  ситуацию  и  направление
дальнейшего пути. С предложениями Витольда мы не согласились и свернули  в
сторону, пошли едва ли не обратно, туда,  где,  по  нашим  представлениям,
должна была проходить дорога. Витольд неотступно следовал за нами.
   - Если со мной что-нибудь случится, - шепнул я  Вадиму,  -  знай,  этот
Витольд такого же цвета, как и Ниготков...
   Не успел я это сказать, как за нашими спинами  раздался  крик.  Витольд
упал. Мы подбежали к нему.
   - Ребята, - сказал он. - Не бросайте меня здесь одного.  Один  я  здесь
погибну. У-у!.. - простонал он. - Кажется, перелом... Лодыжка...
   - Мы вам поможем дойти, - сказал Вадим.
   - Подожди, - остановил я его. - Жилятков, дай погляжу.
   Я осмотрел щиколотку. Она действительно была уже припухшей.
   - Да, - сказал я, - вывих.
   - Вывих, правда?.. Не перелом? -  облегченно  спросил  Витольд.  -  Вот
хорошо, что ты в медицине разбираешься. Я сразу, парни, понял:  с  вами  в
лесу не пропадешь!
   Он схватил оказавшуюся рядом  суковатую  палку,  стал  подниматься.  Мы
помогли ему.
   - Парни, - взмолился Витольд, - не бросайте меня одного. Помогите дойти
до деревни. Вон в той стороне Игринка...
   И мы пошли.
   Рядом со мной ковылял каштаново-фиолетовый Витольд, за нами  неотступно
следовал изабеловый, почти песочного цвета Вадим.
   Чем темней становилось, тем больше  преображался  перед  моими  глазами
лес.
   Через некоторое время  мы  оказались  среди  редких  деревьев.  Вокруг,
словно сильно освещенная  невидимой  луной,  колыхалась,  отливала  лунным
блеском сизоватая трава. Там и  сям,  окутанные  летней  ночью,  светились
голубые  и  ультрамариновые  стволы  деревьев,  высокие,   полупрозрачные,
увенчанные купами хризолитового дыма, - купами подвижными, не улетающими с
порывами ветра. Теплые порывы срывались сверху, с вершин шумевших деревьев
и затихали в траве у наших ног.
   Если бы не редкие деревья вокруг нас, можно было сказать, что теперь мы
находимся посреди какой-то поляны...
   Но я увидел еще кое-что...
   Вокруг нас, на траве, словно освещенной яркой луной, большим полукругом
стояли светящиеся фигуры людей.
   Один,   крайний   слева,    был    какого-то    трудно    передаваемого
буро-фиолетового   цвета,   трое   -   кирпично-оранжевого   и   двое    -
глинисто-терракотового. Кажется, был среди них еще один,  яблочно-зеленый,
но на фоне хризолитового тумана, каким виделся далекий лес, я едва мог его
различить. Всего их было человек семь. Те двое, терракотового  цвета  -  а
что обозначал этот цвет, я уже знал, - находились под воздействием  винных
паров.
   - Ну чего стал? - спросил Вадим.
   - Тише ты!.. - остановил я его.
   - Ну и тьма - хоть глаз выколи! - шепнул Вадим.
   - Там человек семь... - сказал я.
   - Где?
   - Метрах в семидесяти. Двое терракотового цвета...
   - Парни, где вы? - громко спросил Витольд.
   Терракотового цвета тип зачем-то поднял руку (в полнейшей  темноте  это
видеть мог только я) и пьяным голосом громко сказал:
   - Вита, ты не волнуйся... Побольше юмора! Мы, Вита, здесь...
   - И я с пачкунами здесь, - удовлетворенно сообщил Витольд. - Жаль,  что
и второй здесь... - попытался было объясниться Витольд. - Я уж думал: ни к
чему ведь он...
   - Довольно! - повелительно прервал его буро-фиолетовый. - Свет!
   При слове "свет" я  почти  механически  сунул  руку  в  карман,  достал
светозащитные очки.
   Три луча забегали по сизоватой траве. Едва успел я надеть светофильтры,
как лучи метнулись к нам - два ярких пучка. Третий луч светил мне в спину,
освещал лицо Вадима. Несмотря на светозащитные очки,  яркий  свет  ослепил
меня. Я закрыл глаза.
   Секунд через пять-семь буро-фиолетовый властным голосом приказал:
   -  Погасите  свет!  Друзья  мои!  -  негромко  обратился  он  к   своим
сообщникам. - Законы природы вступили в силу. Во тьме  спасительной  пусть
совершается правосудие природы. Пусть торжествует!..
   Несмотря на легкий шум в вершинах деревьев,  в  лесу  было  удивительно
тихо, наверное, потому, что ветер пролетал только над  лесом.  Светившиеся
сплошь тем или иным светом  -  словно  то  были  мятущиеся  рои  пламенных
насекомых, в целом образующих нечто вроде подвижных человеческих фигур,  -
неизвестные личности уже со всех четырех сторон стягивались к нам.
   Нас на мгновение  осветили  тремя  фонариками.  Семеро  шли  с  четырех
сторон, медленно приближались к нам.
   - Погасить! - негромко скомандовал буро-фиолетовый. - Вита, а что это у
них за ящики?
   - Это этюдники, -  ответил  Жилятков.  -  Там  у  них  мазня,  кисти  и
краски...
   В его как будто  бы  пустых,  легкомысленных  словах  слышалось  что-то
безысходно жуткое, как будто все было предрешено. Все они  были  абсолютно
уверены в успехе своей операции. Но они и боялись.  Боялись  себя.  И  как
истинные,  наглые  трусы  пытались  черное  дело   превратить   в   пошлое
паясничанье.  И  буро-фиолетовый  говорил,  гипнотизируя  себя   и   своих
сообщников. Своими полунамеками грязно-фиолетовый пытался нагнать  на  нас
страху и деморализовать нас, а своих сообщников распалить.
   Мне было ясно, что все  эти  субъекты  ниготкового  цвета  оказались  в
остинском лесу совсем не  случайно.  И  может  быть,  Жилятков  из  города
приехал в одной с  нами  электричке  и  дал  им  об  этом  знать.  Удобным
обстоятельством, очевидно, решено было воспользоваться: ночь, глухой  лес,
нас всего двое... Большинство из них были уже подвыпившие. То-то у пятерых
ниготковый и околониготковый цвета были так искажены винными парами.
   - Что они делают? - шепотом спросил Вадим.
   - Подходят... чтоб учинить физическую расправу.
   - Надо убежать. Чего ждать?
   - Собака только и ждет, чтоб от нее начали  убегать...  Они  вооружены,
может быть.
   - Ну и видишь ты нас, Константин Дымкин? - спросил буро-фиолетовый.
   - Говори с ним вместо меня, - шепнул я Вадиму.
   - Нет, не вижу, - громко ответил Вадим. - Темно, хоть глаз выколи.
   Они все стояли вокруг нас, шагах в десяти по кругу.
   - Значит, Костя, нашлись такие, которые  мешают  тебе  жить?  Мне  надо
знать... И чтоб я больше не возвращался к этому вопросу.
   Пока он это говорил, я по возможности беззвучно и  быстро  подскочил  к
одному   из   злодеев.   Неслышно,    едва    дыша,    я    стоял    около
глинисто-терракотового  типа.  Я  видел  его  бессмысленное,   словно   бы
пробковое, лицо, пусто глядящие во тьму глаза.
   - Да нет, никто мне жить не мешает, - недолго думая, ответил  Вадим  на
вопрос буро-фиолетового. - Что, я вам это говорил, что ли? Когда я вам это
говорил?
   - Если ты задашь мне еще хотя бы один вопрос...
   - Хорошо, я не буду спрашивать, - сказал Вадим.
   - У тебя что-то произошло с глазами, -  сказал  буро-фиолетовый.  -  Ты
видишь какой-то там цвет... Назови людей, которых ты видел. Ты их знаешь?
   Пока   они   перебросились    этими    фразами,    я    присел    около
глинисто-терракотового типа, едва  державшего  свой  фонарик  в  обвисшей,
расслабленной руке. Я осторожно, двумя пальцами взял фонарик за  рефлектор
и несильно дернул вниз. Фонарик оказался у  меня  в  руке.  Тип  сразу  же
нагнулся и стал шарить в траве, едва слышно, злобно ругаясь.
   А я был уже около обладателя второго фонарика.  Момент  был  удачен.  В
первое мгновение кирпично-оранжевый негодяй даже не заметил,