коит  венец  творения,   а   желание   упрочить
заблуждение,  коль  скоро  заблуждения  создают  иллюзию  благополучия   и
всезнания. Пробудится ли когда-нибудь разум человеческий?
   Человек неотрывно смотрел на розовый отблеск  в  стекле,  разгорающийся
все ярче. Это оконное стекло было единственным во всем монастыре - он  сам
выплавил его по собственному рецепту. Во всех остальных кельях роль стекла
выполняла полупрозрачная стенка бычьего пузыря - монахи наотрез отказались
от его дьявольского изобретения.
   - Но свет знаний воспылает над миром, и тьма исчезнет! - Губы  человека
тронула улыбка, и скорбные складки у  углов  рта  слегка  расправились.  -
Обильна земля наша, и продолжает она рождать мыслящих людей.
   Он вспомнил о послании преподобного Сиделиуса из  монастыря  братьев  -
голубей божьих, что близ Марнена. Этот из молодых, но мудрец -  бесспорно.
Не признает авторитетов, пытается мыслить, опираясь на факты. Чего  только
стоит доказательство об огромной удаленности Солнца  и  огромных  размерах
светила!
   Глаза, утомленные многочасовой ночной работой при свете сальной  свечи,
слезились. Демокор прикрыл их и стал с удовольствием вспоминать: "Нас  тут
несколько человек, имеющих сходный образ мыслей. У нас есть  немало  твоих
рукописей, и мы в восторге от твоего  утверждения,  что  мир  не  сотворен
никем  и  есть  вечно  возгорающийся  и  потухающий  огонь.  Его   горение
подчиняется законам, над которыми не властны ни люди,  ни  бог.  Рано  или
поздно отцы церкви поймут, какой удар наносит им этот труд".
   Демокор встал во весь свой огромный рост, чуть не доставая  головой  до
потолка кельи. Уже почти рассвело, его тень,  причудливо  изогнувшаяся  на
стене, посветлела, и он затушил  свечу,  придавив  фитиль  пальцами,  кожа
которых одеревенела от действия кислот.
   Печально, что мало кому можно довериться  в  этом  монастыре.  Были  бы
переписчики, они бы размножали рукописи в нескольких экземплярах,  которые
он разослал бы. Ведь бывает так, что философ после многолетних  наблюдений
и размышлений по неведению открывает то, что давным-давно открыто другим.
   Но, однако, надо работать. Демокор вынул из пенала пучок перьев, выбрал
перо поострее и выдвинул нижний ящик,  в  котором  хранилась  неоконченная
рукопись. Но что это? Так и есть: рукопись лежала не на месте.
   Демокор все понял, но в сердце его не было страха.  Знал,  что  всякий,
идущий по своей дороге, неизбежно  приходит  к  ее  концу.  Если  духовная
стража решилась на обыск у него - философа  с  мировым  именем  -  значит,
высоким начальством даны ей соответствующие указания. А духовная стража  -
суть волки, рыщущие по следу, они не отстанут, не пощадят. Это - конец.
   Он сел в свое жесткое деревянное кресло, откинулся на высокую спинку  и
положил на колени широкие ладони - в такой позе отдыхали многие  поколения
его предков-земледельцев, отдававших этой земле свой пот еще тогда,  когда
не давили ее грудь уродливые каменья  монастыря.  И  точно  так  же  будут
трудиться на земле люди, когда все монастыри исчезнут с  лица  земли,  ибо
солнце Истины уничтожит гнилой  туман  веры,  Демокор  ненавидел  религию,
считая ее гасительницей разума, неустанно и  безбоязненно  утверждая,  что
она не что иное, как систематизированные  предрассудки,  болезненный  бред
дремлющего ума, беспочвенная фантазия, созданная  теми,  кто  обезумел  от
страха перед смертью и, пожалуй, перед жизнью тоже.
   Все кончено. Пора подводить итоги. Что же, за  шестьдесят  лет  сделано
немало. Трактаты "О природе  сущего",  "О  начале  начал",  "О  пределе  и
бесконечности", "Что есть время и причины,  по  которым  оно  неустанно  и
бесповоротно движется вперед?", "Что было до сотворения  мира?".  И  самый
последний трактат: "Доказательства того, что Земля и другие  планеты  есть
шары,  обращающиеся  вокруг  Солнца,  которое  тоже  является  шаром,   но
раскаленным и намного большим по размерам, нежели планеты".
   Убегать  не  имеет  смысла.  Руки  у  духовной  стражи  длинные,  везде
достанут. Да и не в том возрасте он, чтобы суметь жить вдалеке от  родины.
Старое дерево не пересаживают.
   В дверь тихо постучали. Нет, это еще не стража. Стражники, те колотят в
дверь ногами, заранее ожесточая и взвинчивая себя, воздвигая таким образом
барьер, через который не смогли бы пробиться стоны и крики жертвы. Но и  к
приходу стражи он готов: все-таки по одной  копии  со  своих  работ  успел
снять и отправил их с надежным человеком к братьям - голубям божьим.
   Демокор встал и, покряхтывая от привычной  боли  в  коленных  суставах,
пошел отпирать. Дверь отворилась, и вошел начальник духовной стражи Надич.
Вслед за ним из коридора ворвался густой запах соломы, которую  послушники
выносили из сырых келий на просушку, и едкий  запах  пригоревшей  ячменной
похлебки, доносящийся из монастырской столовой, где  братья  уже  сели  за
трапезу после утреннего молебна.
   Демокор отступил, пропуская Надича в  келью.  Двое  рослых  стражников,
сопровождавших начальника,  заняли  пост  снаружи.  Впавшие  глаза  Надича
впились в  лицо  Демокора.  Догадывается  ли  он  о  причине  визита?  Чем
неожиданнее удар, тем легче выиграть.
   Надич поднял руку в приветствии.
   - Пусть благословение господне почиет на тебе.
   - Проходи, Надич, садись.
   Демокор указал на кресло.
   - Тебя не удивил мой приход?
   Голос Надича звучал мелодичнее  музыкального  инструмента,  глаза  были
смиренно полуприкрыты, сплетенные пальцы  покоились  там,  где  у  всякого
мало-мальски видного орденского чина имеется брюшко.  Отсутствие  такового
являлось для Надича причиной немалых огорчений, ибо худоба его не  внушала
доверия. Ведь всем известно, что полный человек  заслуживает  доверия:  он
ровен в поведении, предан начальству, а ум его не  склонен  к  еретическим
вольнодумствам.
   - Я ждал тебя, Надич.
   Надич понял, что раскрыт, и недовольно поморщился.
   - Так я и думал, что мои ослы наследят. А  ведь  тебе  много  не  надо,
чтобы догадаться.
   - Говори, зачем пожаловал?
   Надич огорченно покачал головой.
   - Вижу, не рад ты моему приходу. Не рад! А ведь пять лет вместе учились
в духовном училище. Правда, я никогда не мог с тобой  сравниться.  Но  что
поделаешь? Если бы не было последних, то не было бы и первых. Но, в  конце
концов, кто оказался в лучшем положении: ты или я? Я добился успеха. А ты?
   Демокор гордо поднял голову.
   - Я был занят поисками истины.
   - И нашел?
   Демокор презрительно улыбнулся.
   - Поиск истины бесконечен.
   -  Поиск  истины  бесконечен,  -   обрадованно   подхватил   Надич.   -
Следовательно, ты хочешь познать то, что никогда не  будет  познано,  мало
того: истина относительна, а значит,  даже  то,  что  ты  уже  познал,  не
абсолютно достоверно. Да, истина относительна. Для умирающих от  голода  -
пища спасение, жизнь. Но избыток  ее  может  принести  вред.  Заметь,  оба
утверждения истинны и вместе  с  тем  исключают  друг  друга.  Огонь  дает
животворное тепло, но он же сжигает еретиков...
   Демокор отметил, с каким значением незваный  гость  произнес  последнюю
фразу.
   Глаза Надича сверкали, кулаки сжимались.
   - ...Но не буду с тобой спорить. В пустых словесных  битвах  ты  всегда
одерживал верх. Поэтому я коротко обрисую  тебе  действительную  ситуацию.
Тебя не удивляло, что в течение столь длительного времени духовная  стража
даже не прикоснулась к тебе? А ведь и менее  значительных  еретиков  давно
сожгли! В одном нашем городе пятьсот двадцать  три  еретика  за  последние
пять лет. Мыслитель, ты не думал об этом? Я прикрывал тебя, пускал  стражу
по ложному следу, уничтожал доносы, написанные на тебя!
   Демокор недоверчиво покачал головой.
   - Ты не веришь?! - будто из  самой  глубины  своего  естества  надрывно
выкрикнул Надич и впился в философа  взглядом,  который  полыхал  какой-то
сладострастной ненавистью. - Так знай же: я верил  в  твои  необыкновенные
способности и знал, что ты добьешься огромной известности. И я оберегал  и
лелеял  тебя,  как  оберегают  и  лелеют  свинью  хозяева.  Но  когда  она
становится достаточно жирной, ее закалывают. Так и с тобой.  За  раскрытие
такого видного еретика, каким ты стал теперь, меня ждут  большие  почести.
Но  я  получу  еще  больше,  если  мне  удастся  убедить  тебя   покаяться
всенародно. Все смогут убедиться в моих достижениях в элоквенции. И в этом
случае мне наверняка присвоят звание третьего носителя хоругви. Если же ты
не согласишься раскаяться - смерть!
   - Нет.
   - Это твой окончательный ответ?
   - Да.
   - Тогда тебя сегодня же сбросят в пропасть со Святой скалы. Неужели  не
страшно? - Надич смотрел  на  Демокора  почти  с  испугом.  -  Ты  умрешь!
Понимаешь, умрешь?!
   - Я не боюсь. Пока я жив - смерти нет. А когда буду мертв, то смерть не
сможет испугать меня.
   - Ах ты, философ! - взвизгнул Надич. - Взять его!
   Стражники поспешно протиснулись в узкий проем двери и, набросившись  на
Демокора, принялись деловито закручивать ему руки за спину.


   Демокор неторопливо шел по узенькой тропинке, выбитой  в  скале.  Слева
был отвесный обрыв, справа - почти вертикально поднималась  тяжелая  серая
масса скалы. Впереди шел один страж, позади - второй.
   Вскоре они вышли на небольшую площадку над обрывом.  Демокор  посмотрел
вниз: там, далеко внизу,  на  дне  пропасти  стояла  безмолвная  толпа  из
нескольких сотен человек.  Перед  толпой  проповедовали  по  очереди  трое
монахов в белом. Они то  воздевали  руки  вверх,  то  угрожающе  махали  в
сторону площадки, на  которой  стоял  Демокор.  Лиц  на  таком  расстоянии
рассмотреть было нельзя, и только по непомерной худобе  одной  из  фигурок
философ догадался, что это Надич.
   Здесь  подвергали  казни   самых   видных   еретиков.   Здесь   еретики
испытывались  божьим  провидением:  если  испытуемый,   упав   на   камни,
разбивался насмерть, то церковь признавала его невиновным  перед  богом  и
людьми. Но если оставался жив... Тогда преступника ждал костер.
   Стражи напряглись в  ожидании  сигнала,  по  которому  нужно  столкнуть
еретика в пропасть. Они слегка  побаивались  этого  колдуна  и  еретика  -
Демокора. Кто знает, что может взбрести ему на ум? Вдруг обернется птичкой
и улетит? Прощайте тогда, обещанные три кувшина вина!
   Но еретик ничего не  предпринимал,  и  бледное  лицо  его,  окаймленное
ореолом седых волос, было спокойным. Он, щурясь, смотрел на толпу, думал о
чем-то  своем.  Если  бы  стражникам  кто-нибудь  сказал,  что  человек  в
последние  минуты  своей  жизни  может  размышлять  о  таком   отвлеченном
предмете, как время, они бы ни за что не поверили.  Однако  Демокор  думал
именно об этом.
   Список преступлений Демокора, видимо, был немал,  так  как  более  часа
монахи не могли закончить их перечисление.  Оказалось,  что  не  кто  иной
виноват в том, что весна была слишком холодной, лето - чрезмерно жарким, а
осень - дождливой. Из-за Демокора, и только из-за  него,  красная  болезнь
унесла половину всех детей в городе.
   - Смерть еретику! Смерть  людоеду!  -  страшными  голосами  выкрикивали
люди, нанятые Надичем.
   Толпа наэлектризовалась и грозно ревела:
   - Смерть!
   Всем стало казаться, что стоит  только  уничтожить  Демокора,  как  все
изменится: урожай станет богатым, скот - тучным, а господин - добрым.
   Стражники за спиной сопели все  сильнее.  Жаркое  солнце  раскалило  их
медные шлемы. По лицу, вызывая зуд, сбегал  обильный  пот.  Новые  кожаные
нарукавники, выкрашенные в черный цвет, обжигали. Стражники  возненавидели
Демокора, словно он был непосредственной причиной их страданий.
   Но вот наконец Надич, повернувшись  к  скале,  несколько  раз  взмахнул
рукой. Стражники крепко ухватили еретика под руки  и  повели  к  краю.  Он
глянул вниз, увидел светлые пятна обращенных к нему лиц,  и  его  поразила
внезапно наступившая тишина ожидания... Ожидания его смерти.
   Он гордо расправил плечи, стряхнул с себя руки стражников.
   - Не надо! Я сам.
   И сделал шаг в пропасть.
   И вдруг свет померк. Скалы раскололи трещины.
   Трещины сливались, ползли все дальше. С грохотом рушились скалы, воздух
с диким ревом устремлялся в черную пустоту. Но ужаснее всего был  безумный
вой толпы, метавшейся у подножия скал.
   Наконец чернота поглотила все, кроме солнца. Оно  изменило  свой  цвет:
стало вначале оранжевым, а затем темно-багровым.  Свет  его  слабел,  лучи
тщетно пытались пробиться сквозь невидимый заслон.
   Но потом исчезло и солнце. Наступила полная темнота. И в  этой  темноте
пульсировала мысль Демокора: "Что случилось с миром? Где я? Что со мной?"


   - Машина эта из нового поколения! В ее мозгу около тридцати  миллиардов
псевдоклеток. - Кибернетик небрежно  указал  на  многочисленные  ящички  и
продолжил: - Вся машина - в ящиках. А на столе - пульт.
   - Тридцать миллиардов, - задумчиво повторил Литератор, проводя  пальцем
по полированной крышке стола. - Почти как у человека.
   - Это как сказать. Многие считают, что в мозгу человека надо  учитывать
и глиальные клетки. В машине я попытался смоделировать интуицию  человека,
его творческие способности. Памятуя о том, как много места в работе  мозга
занимает деятельность подкорки, консультировался с  Психологом  и  наделил
искусственный мозг  такими  свойствами  бессознательного,  как  установка,
мотивы, переживание.
   - Ты думаешь, что удалось создать машину, которая может творить?
   -  Надеюсь.  Поэтому  и  пригласил  тебя  -  представителя   творческой
профессии - присутствовать на испытании в качестве  арбитра.  Но  выслушай
меня до конца. Я проанализировал множество фактов из литературы,  истории,
медицины и  пришел  к  выводу,  что  большая  часть  творческого  процесса
происходит...  во  время  сна.  Именно  во  время  сна  мозг   анализирует
полученную за день информацию и выдает для  коры  почти  готовое  решение.
Народ это давно заметил. "Утро  вечера  мудренее",  -  говорит  пословица.
Потому что утром в сознание подается полуфабрикат решения из подкорки.
   - Ты хочешь сказать, что твоя машина может спать? - изумился Литератор.
   - Да. Мы даже дали  ей  имя:  "Соня".  Она  как  бы  дремлет,  и  в  ее
"подсознании"  рождаются  образы,  они  живут   в   моделируемой   машиной
обстановке, которая ничем не отличается от настоящей.
   Литератор зябко передернул плечами, смущенно улыбнулся.
   - Жутковато. Я  на  мгновение  представил,  что  все  мы  существуем  в
дремлющем сознании какой-нибудь сверхмашины, и...
   - Фантазия уводит тебя слишком далеко. Перейдем к делу.  Сейчас  машина
"дремлет". Нажав на красную кнопку, я "разбужу" ее, и мы  узнаем,  что  же
она сотворила. Итак, Соня, проснись.
   Машина безмолвствовала.
   Странно, приборы показывают, что она проснулась! Соня! Отвечай же, черт
возьми!
   У Литератора вырвался нервный смешок.
   - Наверное, ты обидел ее своей фамильярностью.
   - Ерунда! Гуманитарный бред! -  отмахнулся  Кибернетик.  -  Машина  это
набор особым образом соединенных проводников и полупроводников, по которым
шныряют электроны. И ничего более...
   -  Человек  -  тоже  всего  лишь  набор  особым   образом   соединенных
аминокислот и нуклеиновых кислот. И ничего более...
   На сей раз "технари" не ответил. Он нахмурился и, снова  нажав  кнопку,
сказал почти умоляюще:
   - Соня! Да скажи, бога ради, что-нибудь!
   На этот раз машина ответила. Голос ее звучал сдержанно и устало:
   - Я не Соня. Называйте меня - Демокор.



    Владимир Заяц.
    Опыты. Век XX

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Тяжелые тени". Киев, "Радянський письменник", 1991.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


                                          Тому, кто не постиг науки добра,
                                     всякая иная наука приносит лишь вред.
                                                                 М.Монтень


   Утро было пронзительно холодное, беспощадно ясное.  Небо  ярко  синело;
белесое, точно заледеневшее, солнце излучало, казалось, не тепло, а холод.
Изо рта идущих колонной людей  вырывался  пар.  Шли  молча,  не  было  сил
переговариваться. Да и не стоило бессмысленно рисковать. Охранники, идущие
по краям, тоже устали и, с ненавистью зыркая на пленных,  злобно  ворчали.
Того и гляди, за любую оплошность пулю в затылок всадят,  а  то  и  просто
прикладами до смерти забьют. Достаточно просто оступиться.
   Иван старался ступать экономнее, невысоко поднимая ноги.  Он  почему-то
вспомнил такой же или чуть более  теплый  день,  когда  их  подвергли  так
называемой  санобработке.  Военнопленных  стригли  и   мыли   в   дощатом,
продуваемом пронзительным ветром бараке, а затем в одних сапогах - тогда у
некоторых еще были сапоги -  заставляли  бежать  почти  два  километра  до
территории  концлагеря.  Многие  не  выдерживали,  падали.  Их  сноровисто
добивали выстрелами  в  упор  и  заставляли  стаскивать  трупы  поближе  к
крематорию.
   Тогда охрана была добродушнее, если так вообще можно сказать о палачах.
Немцы наступали и надеялись на скорую победу. Один из охранников,  толстый
и  всегда  веселый,  видя  остекленевший  взгляд  Ивана,   позволял   себе
снисходить до шутки с будущим рабом. Посмеиваясь и коверкая слова, говорил
Ивану:
   - Искать уходить нельзя. Выход нет отсюда. - Тут  он  надувал  щеки  и,
указывая на крематорий, заканчивал: - Пуф! Выход есть только через  труба.
Как дым.
   Довольный "удачной"  шуткой,  гоготал.  Насмеявшись  вдоволь,  объяснял
смысл  сказанного  напарнику,  тощему  и  медлительному.  Тот,  не   меняя
выражения лица и пристально глядя на Ивана, скалил крупные желтые  зубы  и
выдыхал нутром:
   - Гэ-гэ-гэ.
   Толстый остряк смеялся снова. За компанию.
   Сзади раздался глухой стук от  падения  тела,  потом  брань  охранника.
Иван, обернувшись, увидел, как упавший бессильно сучит руками и ногами  по
заледеневшей земле, тщетно пытаясь встать. Иван и  еще  несколько  человек
бросились на помощь товарищу, но охранник был ближе. Раздался сухой  треск
выстрела...
   Грубый окрик загнал пленных в колонну, и  снова  поплыла,  покачиваясь,
земля под ногами. И снова потекли воспоминания о недавнем прошлом...


   Переезд в очередной лагерь. Сколько их уже было?! Вагон, битком набитый
больными,  истощенными  людьми.  В  лагере  заставили  сбивать  ящики  для
снарядов. Свирепствовали уголовники -  капо,  сводили  с  ума  трехкратные
аппель-проверки с диким воем  сирен.  Овчарки-людоеды,  хрипя,  рвались  с
поводка к людям в полосатой одежде.  Иногда,  будто  бы  случайно,  собаки
срывались с поводков. Охранников это очень забавляло.
   Тот лагерь располагался на  территории  бывшего  кирпичного  завода,  в
котловане. Поначалу для пленных не было даже бараков, и людям  приходилось
голыми руками рыть себе  в  стене  котлована  ямы-убежища,  срывая  ногти,
пятная кровью сухую глину.
   Но даже в таких условиях люди старались  помочь  друг  другу:  отдавали
ослабевшим часть своего пайка, носили  на  руках  в  команду  и  назад.  С
уголовниками, выбившимися в  "начальство",  боролись  сообща.  Загадочной,
например, для немцев была смерть одного из особо  рьяных,  начавшего  свою
"карьеру" с выселения  из  ямы-убежища  прежнего  обитателя.  Ночью  земля
оврага в том месте по непонятным причинам осела и погребла в  своей  толще
предателя.


   Куда же теперь? Странно, почему  из  их  лагеря  отобрали  только  семь
человек? И почему отбор проводили врачи? Расспрашивал  худощавый  чопорный
немец  в  халате  поверх  мундира.  Он  говорил  по-русски  медленно,   но
правильно, почти без акцента:
   - Как учились?
   - Средне.
   - Очень хорошо, - узкое бледное лицо немца на мгновение  оживилось.  Он
удовлетворенно покачал  головой,  и  сверкающая