как
совершенно правильно определила Гринвичская обсерватория, он  выступал  на
сорок пять метров над бездной. Огромная масса металла, размягченная  жарой
и сброшенная с высоты, обтекла, если можно  так  выразиться,  вертикальную
скалу и значительной своей частью беспомощно свисала почти до самой  воды.
Но другая часть, буквально влипшая в скалистую почву, удерживала всю глыбу
в таком положении над океаном.
   Одно было ясно: раз  метеор  не  падал  вниз,  значит  он  находился  в
равновесии. Но  равновесие  это  казалось  мало  устойчивым,  и  были  все
основания опасаться, что малейшего толчка окажется достаточным, чтобы весь
этот сказочный клад рухнул в бездну. Стоило ему покатиться  по  склону,  и
ничто уже его не остановит. Он низвергнется в море,  которое  сомкнет  над
ним свои воды.
   "Тем больше оснований торопиться!" - внезапно подумал  господин  Лекер,
приходя в себя. Безумие терять время на какое-то глупое созерцание в ущерб
своим насущным интересам.
   Не теряя больше ни минуты, Лекер обошел сторожку  с  другой  стороны  и
поднял французский флаг на заранее  приготовленный  шест.  Шест  этот  был
достаточно высок, чтобы флаг был виден с кораблей,  стоявших  на  рейде  в
Упернивике. Мы уже знаем, что сигнал этот был замечен и понят.  "Атлантика
немедленно вышел в море,  направляясь  к  ближайшему  телеграфному  посту.
Отсюда в адрес банкирского дома Робера  Лекера  на  улице  Друо  в  Париже
полетит телеграмма, составленная в  условных  выражениях.  В  переводе  на
обычный язык там было сказано: "Болид упал. Продавайте".
   В Париже поспешат выполнить распоряжение, и  господин  Лекер,  игравший
наверняка,  загребет  огромную  сумму.  Когда  о  падении  будут  получены
официальные известия, акции золотых приисков окончательно упадут  в  цене.
Господин Лекер тогда скупит их на очень выгодных условиях. Дело, в  общем,
отличное, чем бы оно ни кончилось, и господин Лекер наживет на нем  немало
миллионов.
   Зефирен Ксирдаль, не  имевший  представления  о  подобных  комбинациях,
продолжал стоять, поглощенный лицезрением золотого  шара,  когда  внезапно
услышал громкий  шум  голосов.  Обернувшись,  он  увидел  толпу  туристов,
которая, с господином Шнаком во главе, прорвалась на его  территорию.  Вот
это, черт возьми, было совершенно нетерпимо!  Ксирдаль  приобрел  участок,
чтобы быть самому у себя хозяином, и его до глубины души  возмутила  такая
беззастенчивость.
   Быстрым шагом направился он навстречу ворвавшимся.
   Делегат Гренландии сам пошел ему навстречу.
   - Как могло случиться, сударь, - обратился к нему Ксирдаль,  -  что  вы
вторглись ко мне? Разве вы не видели надписей?
   - Прошу, сударь, прощения,  -  учтиво  ответил  господин  Шнак.  -  Мы,
конечно, видели объявления. Но мы подумали, что  будет  извинительно,  при
таких исключительных обстоятельствах, нарушить общепринятые правила.
   - Исключительные обстоятельства? - с искренним  удивлением  переспросил
Ксирдаль. - О каких исключительных обстоятельствах вы говорите?
   Лицо господина Шнака выразило крайнее недоумение.
   - Исключительные обстоятельства?  -  повторил  он.  -  Неужели  же  мне
придется довести до вашего  сведения,  что  уостонский  болид  только  что
свалился на этот остров?
   - Я знаю это, - заявил Ксирдаль. - Но в  этом  нет  ничего  особенного.
Падение болида - вещь самая обычная.
   - Некогда, когда болид золотой!
   - Золотой или какой-нибудь другой, - болид остается болидом.
   - Все эти господа, - ответил господин Шнак, указывая на толпу туристов,
из которых никто не понимал, о  чем  идет  речь,  -  придерживаются  иного
мнения. Все эти люди съехались сюда только для того, чтобы  присутствовать
при падении уостонского болида. Согласитесь, что обидно было бы  совершить
такое  путешествие  и  быть  вынужденными  остановиться   перед   какой-то
проволочной оградой.
   - Вы, пожалуй, правы, - заметил Ксирдаль, склонный к уступчивости.
   Дело  уже  как  будто  налаживалось,  как  вдруг  господин  Шнак   имел
неосторожность добавить несколько слов.
   - Что касается меня, - заявил он, - то я тем менее мог  позволить  себе
остановиться перед вашей оградой.  Эта  ограда  препятствовала  выполнению
миссии, официально возложенной на меня.
   - И эта миссия заключается?..
   - В том, чтобы от имени Гренландии, которую я представляю, вступить  во
владение болидом.
   Ксирдаль встрепенулся.
   - Вступить во владение болидом! - воскликнул он. - Да вы просто  с  ума
сошли, сударь мой!
   - Хотел бы я знать почему, - обиженным тоном заметил господин  Шнак.  -
Болид  упал  на  гренландской  территории  и   принадлежит   гренландскому
государству, раз он никому другому не принадлежит.
   - Что ни слово, то недоразумение! - запротестовал Ксирдаль,  в  котором
нарастало  раздражение.  -  Во-первых,  болид  упал  не  на   гренландской
территории, а на моей собственной, раз Гренландия продала мне этот участок
за наличный расчет. Далее - болид принадлежит одному лицу, и это лицо - я!
   - Вы?
   - Совершенно верно. Я!
   - По какому праву?
   - По любому праву, сударь. Если б не я, болид продолжал бы  носиться  в
пространстве, откуда, хоть вы и представитель Гренландии, вам было бы  его
не достать. Как же он не мой, раз он находится на моей  земле?  И  это  я,
именно я, заставил его сюда упасть.
   - Что вы сказали? - переспросил господин Шнак.
   - Я сказал, что это _я_ заставил его сюда упасть! Да кроме того, ведь я
счел нужным поставить об этом  в  известность  Международную  конференцию,
которая, как говорят, собралась в Вашингтоне. Полагаю, что моя  телеграмма
заставила конференцию прервать свою работу.
   Господин Шнак с сомнением глядел на своего собеседника. С кем  он  имел
дело? С шутником или с сумасшедшим?
   - Сударь, -  произнес  он.  -  Я  участвовал  в  работах  Международной
конференции и должен заявить вам, что она  продолжала  заседать,  когда  я
выезжал из Вашингтона.  Должен  также  сообщить,  что  ни  о  какой  вашей
телеграмме там не было и речи.
   Господин Шнак был вполне  искренен.  Несколько  тугой  на  ухо,  он  не
разобрал ни слова, когда телеграмму читали -  как  это  делается  во  всех
уважающих себя парламентах - под адский шум частных разговоров.
   - И все  же  телеграмма  мною  была  отправлена,  -  твердил  Ксирдаль,
начинавший уже горячиться. - Дошла ли она по назначению,  или  нет  -  это
ничего не меняет в моих правах.
   - В ваших правах? - произнес господин Шнак, которого  неожиданный  спор
также начинал выводить из терпения. - Неужели вы и  всерьез  осмеливаетесь
заявлять какие-то права на болид?
   - Еще бы! Постесняюсь! - с иронией воскликнул Ксирдаль.
   - Болид ценностью в шесть триллионов франков!
   - Что ж из этого! Хоть бы он стоил триста  тысяч  миллионов  миллиардов
биллионов триллионов - это не помешало бы ему принадлежать мне!
   - Вам?.. Шутить изволите! Чтобы  одному  человеку  принадлежало  больше
золота, чем всем остальным людям на свете, вместе взятым?..  Это  было  бы
недопустимо!
   - Не знаю - допустимо или недопустимо!  -  заорал  Зефирен  Ксирдаль  в
бешенстве. - Я знаю только одно: болид принадлежит мне!
   - Это мы еще посмотрим! - сухо оборвал его господин Шнак. - А пока  что
потерпите и позвольте нам продолжать путь.
   Произнеся эти слова, делегат  слегка  коснулся  полей  своей  шляпы,  и
проводник, подчиняясь его знаку, двинулся вперед. Господин Шнак последовал
за ним, а все три тысячи туристов двинулись следом за господином Шнаком.
   Зефирен Ксирдаль, расставив длинные ноги, глядел  на  проходивших  мимо
него людей, которые, казалось, даже не замечали  его.  Возмущению  его  не
было границ. Ворваться к нему без разрешения и вести себя здесь  словно  в
завоеванной стране! Оспаривать его права! Этому не было названия!
   Но что можно  было  предпринять  против  такой  толпы?  Ему  оставалось
только, когда последний из ворвавшихся прошел мимо него, отступить к своей
сторожке. Но если он и был побежден, то убежден не был. По дороге  он  дал
волю накопившейся злобе.
   - Свинство!.. Просто свинство!.. - вопил  он,  размахивая  руками,  как
семафор.
   Толпа между тем спешила вслед за проводником. Туземец, дойдя до  начала
мыса, которым  заканчивался  остров,  остановился.  Идти  дальше  не  было
возможности.
   Господин Шнак и Уорф первыми догнали его.  Потом  подоспели  Форсайт  и
Гьюдельсон, Фрэнсис и Дженни, Омикрон, Сэт Стенфорт  и  Аркадия  Уокер,  а
затем и вся масса  любопытных,  которых  пароходы  высадили  на  побережье
Баффинова залива.
   Да. Двигаться дальше было невозможно. Жара, становившаяся  нестерпимой,
не позволяла сделать дальше ни шагу.
   Впрочем, шаг этот был бы  излишним.  На  расстоянии  меньше  четырехсот
метров виднелся золотой шар, и все, кому было угодно, могли любоваться им,
как любовались им час назад Зефирен Ксирдаль и господин Лекер.  Метеор  не
сиял, как тогда, когда чертил  в  пространстве  свою  орбиту:  он  сверкал
настолько ослепительно, что глазам трудно было переносить его блеск.  Одно
можно сказать: золотой шар был неуловим, когда  носился  в  поднебесье,  и
продолжал оставаться таким же недоступным  и  теперь,  когда  покоился  на
земле.
   Берег в этом месте закруглялся, образуя подобие  уступа,  скалу,  вроде
тех, которые на местном наречии называются  "уналек".  Опускаясь  к  морю,
этот  уступ  заканчивался  скалой,  вертикально  поднимавшейся  метров  на
тридцать над уровнем моря. На самый край этой площадки и  свалился  болид.
Чуть-чуть правее - и он погрузился бы  в  бездну,  куда  уходило  подножье
скалы.
   - Да, - невольно прошептал  Фрэнсис  Гордон,  -  каких-нибудь  двадцать
шагов, и он был бы на дне...
   - Откуда его не так-то  легко  было  бы  вытянуть!  -  добавила  миссис
Аркадия Уокер.
   - Да и господин Шнак еще не завладел им! - заметил мистер Сэт Стенфорт.
- Не так-то просто будет гренландскому правительству упрятать его  в  свою
кассу!
   Так-то оно так, но рано или поздно болид все же ему  достанется.  Нужно
только запастись терпением. Лишь бы он остыл, а при арктической зиме долго
ждать этого не придется.
   Мистер Дин Форсайт и доктор Сидней Гьюдельсон стояли неподвижно, словно
загипнотизированные  золотой  глыбой,  которая  обжигала  им  глаза.   Оба
попытались было проскочить вперед, и оба вынуждены были отступить, так  же
как и нетерпеливый Омикрон, который  чуть  было  не  оказался  зажаренным,
словно  ростбиф.  Даже  и  на  расстоянии  четырехсот  метров  температура
достигала  пятидесяти  градусов,  и  жар,  распространяясь   от   метеора,
затруднял дыхание.
   "Но в  конце-то  концов...  он  здесь...  Он  покоится  на  поверхности
острова... Он не  лежит  на  дне  морском...  Не  пропал  для  всех...  Он
находится в руках этой счастливой Гренландии!.. Ждать!..  Остается  только
ждать!.."
   Вот  что  твердили  любопытные,  которых   удушливая   жара   заставила
остановиться у поворота.
   Ждать!.. Но сколько времени? А  вдруг  болид  месяц,  а  то  и  два  не
поддастся охлаждению? Глыбы металла,  нагретые  до  подобной  температуры,
могут очень долго оставаться раскаленными... Это случалось и с метеоритами
гораздо меньшего размера.
   Прошло три часа, но никому и в голову не приходило двинуться  с  места.
Неужели эти люди собирались ждать, пока можно будет приблизиться к болиду?
Но ведь это произойдет не сегодня  и  не  завтра.  Остается  лишь  разбить
лагерь, запастись пищей или же вернуться на корабли.
   - Мистер Стенфорт, - произнесла миссис Аркадия Уокер. - Думаете ли  вы,
что нескольких часов будет достаточно для охлаждения болида?
   - Ни нескольких часов, ни нескольких дней, миссис Уокер.
   - В таком случае я вернусь на пароход, а если будет  необходимо,  приду
сюда позже.
   - Вы совершенно правы, -  ответил  мистер  Стенфорт.  -  Следуя  вашему
примеру, я вернусь на "Мозик". Час завтрака, полагаю, уже пробил.
   Такое решение было самым правильным, но Фрэнсису Гордону  и  Дженни  не
удалось  склонить  мистера  Форсайта  и  доктора  Гьюдельсона  последовать
доброму совету. Толпа постепенно редела. Господин Шнак  последним  решился
вернуться в поселок Упернивик. Но оба маньяка упорно не желали  расстаться
со своим метеором.
   - Папа, идете вы или нет? - в десятый раз спросила  Дженни  около  двух
часов дня.
   Вместо ответа доктор Гьюдельсон сделал несколько шагов по направлению к
метеору, но вынужден был поспешно отступить. Казалось,  он  приблизился  к
огромной топке. Мистеру Дину Форсайту, который сунулся было вслед за  ним,
пришлось столь же быстро отбежать назад.
   - Послушайте, дядя, -  в  свою  очередь  заговорил  Фрэнсис  Гордон,  -
послушайте и вы, мистер Гьюдельсон: давно  пора  вернуться  на  пароход...
Болид, черт возьми, сейчас уж никуда не убежит. Как бы вы ни пожирали  его
глазами, вы от этого не будете сыты.
   Но все усилия были напрасны. Только  вечером,  почти  падая  с  ног  от
голода и усталости,  они  наконец  решились  уйти,  с  твердым  намерением
вернуться завтра утром.
   И они действительно явились рано утром,  но  столкнулись  с  полусотней
вооруженных людей  -  весь  состав  гренландской  армии,  -  которым  была
поручена охрана драгоценного метеора.
   Против  кого  правительство  считало  нужным   принимать   такие   меры
предосторожности? Против Зефирена  Ксирдаля?  В  таком  случае  пятидесяти
человек было  много.  Тем  более  что  болид  сам  великолепно  защищался.
Нестерпимый жар, исходивший от  него,  даже  и  самых  больших  смельчаков
удерживал на почтительном  расстоянии.  Едва  ли  со  вчерашнего  дня  это
расстояние сократилось больше чем на метр. При таких  темпах  пройдет  еще
много месяцев, прежде чем господин Шнак  будет  в  состоянии  вступить  от
имени гренландского правительства во владение этим кладом.
   Как бы там ни было - охрану сочли нужным организовать. Когда речь  идет
о пяти тысячах восьмидесяти восьми миллиардах, осторожность не мешает.
   По просьбе господина Шнака один  из  стоявших  на  рейде  кораблей  был
послан, чтобы по телеграфу оповестить весь мир о великом событии. Итак, не
пройдет и двух суток, как весть о падении болида  облетит  весь  свет.  Не
нарушит ли это планы господина Лекера? Ни в какой  мере.  Яхта  "Атлантик"
отошла уже на сутки раньше, и так как она обладала гораздо  более  быстрым
ходом, банкир имел в своем  распоряжении  тридцать  шесть  часов  -  срок,
вполне достаточный, чтобы успешно завершить финансовую операцию.
   Если гренландское правительство почувствовало себя спокойным,  выставив
охрану в пятьдесят человек, то как должна была возрасти  его  уверенность,
когда оно в тот же день после полудня  могло  удостовериться,  что  метеор
охраняют уже целых семьдесят человек!
   В  полдень  в  гавани  Упернивика  бросил  якорь  крейсер.  На   гафеле
развевался звездный флаг  Соединенных  Штатов  Америки.  Едва  только  был
брошен якорь, как с крейсера  высадилось  двадцать  человек,  которые  под
командой мичмана расположились лагерем вокруг болида.
   Узнав  об  увеличении  численности  охраны,   господин   Шнак   испытал
противоречивые чувства. Хотя он, с одной стороны, и ощутил  удовлетворение
от сознания, что драгоценный болид так старательно охраняется, все же  эта
высадка  вооруженных  американских  моряков  на  гренландской   территории
серьезно его обеспокоила. Мичман, с которым он  попытался  поговорить,  не
мог рассеять его смущения. Мичман действовал в соответствии с приказаниями
начальства и не считал нужным разбираться в них.
   Господин Шнак решил на следующий день отправиться со своими сетованиями
на крейсер. Но когда он собрался осуществить свое намерение, то столкнулся
уж с двойной задачей.
   За ночь  успел  подойти  второй  крейсер  -  на  этот  раз  английский.
Командир, узнав, что  падение  метеора  -  уже  совершившийся  факт,  счел
необходимым  по  примеру  своего  американского  коллеги  также   высадить
двадцать матросов, и эти матросы  под  командой  второго  мичмана  быстрым
шагом направились к северо-западной оконечности острова.
   Господин  Шнак  растерялся.  Что  все   это   должно   было   означать?
Растерянность  его  возрастала  с  каждым  часом.  Днем  было  сообщено  о
приближении третьего крейсера под трехцветным флагом. А  два  часа  спустя
двадцать французских моряков под  командой  лейтенанта  встали  в  карауле
возле метеора.
   Положение явно осложнялось. В ночь  с  21-го  на  22-е  прибыл  русский
крейсер - четвертый по счету. Но это было еще не  все,  -  22-го  появился
японский корабль, а дальше один  за  другим  итальянский  и  немецкий.  На
следующий день, 23 августа, подошли аргентинский крейсер и испанский, а за
ним чилийское военное судно, за которым  почти  непосредственно  следовали
два других - португальский крейсер и голландский.
   Двадцать  пятого  августа  перед  Упернивиком  уже  стояло  шестнадцать
военных кораблей, среди которых "Атлантика, никем не  замеченный,  скромно
занял свое прежнее место. Целая международная  эскадра,  подобную  которой
никогда не приходилось видеть в этих полярных водах. И так как  каждый  из
этих кораблей высадил по двадцать человек под  командой  офицера,  то  уже
триста  двадцать  солдат  и  шестнадцать  офицеров  всех   национальностей
попирали гренландскую землю, которую не в силах были бы защитить, несмотря
на все свое мужество, пятьдесят гренландских солдат.
   Каждый корабль привозил с собой собственный груз  новостей,  и  новости
эти были,  судя  по  впечатлению,  которое  они  производили,  не  слишком
удовлетворительные. Хотя Международная конференция до сих пор и заседала в
Вашингтоне, но уже ни для  кого  не  было  секретом,  что  она  продолжает
собираться только  для  вида.  Слово  было  за  дипломатами...  пока  (как
говорили  в  тесном  кругу),  пока  не  заговорят  пушки.  В  министерских
канцеляриях шло немало споров, а споры эти не были лишены язвительности.
   По мере прибытия  все  большего  числа  кораблей  новости  становились,
по-видимому, все более тревожными. Ничего определенного не было  известно,
но в штабах и среди экипажа кораблей ходили  смутные  слухи,  и  отношения
между различными оккупационными частями становились все более натянутыми.
   Если вначале американский капитан счел нужным пригласить к обеду своего
английского коллегу, а последний,  отвечая  на  приглашение  приглашением,
воспользовался  случаем  выразить  свое  сердечное   отношение   командиру
французского крейсера, то теперь и речи  не  было  о  таком  международном
расшаркивании. Теперь каждый сидел запершись  у  себя  и  выжидал,  откуда
подует ветер, который и  определит  его  поведение.  Первые  порывы  этого
ветра, казалось, сулили бурю.
   Зефирен Ксирдаль в это время никак не мог прийти в себя  от  ярости.  У
господина Лекера буквально звон в ушах стоял от его бесконечных  жалоб,  и
банкир напрасно пытался урезонить своего крестника, взывая к его  здравому
смыслу.
   - Ты ведь должен понять, дорогой мой Зефирен, - убеждал его  банкир,  -
что господин Шнак прав.  Нельзя  же  предоставить  отдельному  лицу  право
свободно распоряжаться такой колоссальной суммой. Вполне естественно,  что
в это дело сочли нужным вмешаться. Но  предоставь  мне  свободу  действий.
Когда  возбуждение  несколько  уляжется,  я  приму  свои  меры.  Никак  не
допускаю, чтобы не сочли нужным признать справедливость наших требований и
в значительной мере удовлетворить их. Кое-что я у них вырву,  в  этом  нет
сомнений.
   - Кое-что! - с возмущением восклицал Ксирдаль. - Да  наплевать  мне  на
это "кое-что". Зачем мне это золото? Нужно оно мне, что ли?
   - Не понимаю  в  таком  случае,  -  отвечал  Лекер,  -  почему  ты  так
волнуешься?
   - Потому, что болид принадлежит мне! Меня бесит, что его хотят  у  меня
отнять! Я этого не допущу!
   - Что ты можешь предпринять против всего света, бедный ты мой Зефирен?
   - Если бы я знал что, это было бы уж