он, по всей вероятности, еще  продлил  бы  его,  если  бы,
примерно на двенадцатый день после приезда, у него  не  возникло  странное
желание  переменить  белье.  Такая  причуда   заставила   его   развернуть
привезенный с собой пакет. К своему крайнему изумлению.  Зефирен  Ксирдаль
обнаружил в нем двадцать семь баночек с воронкообразным горлышком. Зефирен
Ксирдаль широко раскрыл глаза. Как сюда попали эти банки? Но вскоре звенья
воспоминаний сомкнулись в цепь, и в памяти  его  встал  проект  устройства
электрической батареи - такой увлекательный и так основательно им забытый.
   Нанеся  себе  в  качестве  наказания  несколько  здоровенных   тумаков,
Ксирдаль поспешил упаковать все двадцать семь банок и, бросив своего друга
Марселя Леру на произвол судьбы, поспешил на поезд, который  доставил  его
прямо в Париж.
   Легко могло случиться, что Зефирен Ксирдаль упустил бы из  виду  важные
причины, заставлявшие его торопиться с возвращением. В  этом  не  было  бы
ничего удивительного. Но один инцидент освежил ему  память  в  ту  минуту,
когда он ступил ногой на платформу вокзала Сен-Лазар.
   Ксирдаль с таким старанием заново упаковал свои  двадцать  семь  банок,
что пакет внезапно развернулся и на асфальт посыпалось все его содержимое.
Банки со звоном разбились. Человек двести оглянулись, предположив, что это
анархисты произвели какое-то покушение, но люди  увидели  только  Зефирена
Ксирдаля, в растерянности уставившегося на лежавшие перед ним осколки.
   Происшедшая катастрофа имела одно преимущество: она напомнила владельцу
скончавшихся банок, зачем, собственно, он прикатил в Париж.  Не  заходя  к
себе домой, он посетил торговца химическими препаратами,  где  и  приобрел
двадцать семь новых банок, а затем зашел к столяру, где  уже  десять  дней
его тщетно ожидала готовая арматура.
   Так,  нагруженный  пакетами  и  трепещущий  от  страстного   нетерпения
приступить к опытам, Ксирдаль поспешно распахнул дверь своей квартиры.  Но
он замер на пороге при виде машины, рефлектор которой повернул свою  пасть
к зениту.
   Зефирена Ксирдаля мгновенно обуяли воспоминания, и  волнение  его  было
так велико, что руки его, обессилев, выпустили все вещи, которые  держали.
И вещи эти, подчиняясь незыблемом законам тяготения, устремились по прямой
линий к центру  Земли.  Нет  сомнения,  что  они  добрались  бы  до  места
назначения, если б, на беду, не  были  остановлены  паркетом,  на  котором
деревянное колесо переломилось пополам, а двадцать семь банок  с  шумом  и
звоном  разлетелись  вдребезги.  Итак  -   пятьдесят   четыре   банки   за
какой-нибудь час! Если продолжать в  таком  же  темпе,  Зефирену  Ксирдалю
удастся в кратчайший срок разделаться со своим  счетом  у  Робера  Лекера,
который так непозволительно долго вынужден был оставаться его кредитором.
   Но Ксирдаль даже и  не  заметил  произведенного  им  уничтожения.  Стоя
неподвижно на пороге комнаты, он в задумчивости взирал на свою машину.
   - Узнаю вдову Тибо! - произнес он, решившись наконец войти, что уж само
по себе подтверждало его способность правильно ориентироваться.
   Взглянув наверх,  он  обнаружил  в  потолке  и  дальше  в  самой  крыше
небольшое  отверстие,  расположенное  в   точном   соответствии   с   осью
металлического рефлектора, в центре которого лампочка продолжала  неистово
кружиться. Края отверстия, равного толщине карандаша,  были  очерчены  так
четко, словно бы его вырезали специальным инструментом.
   Широкая улыбка раздвинула губы Зефирена  Ксирдаля.  Происходившее  явно
забавляло его.
   - Вот так штука!.. Вот так штука!.. - пробормотал он.
   Тем не менее в это дело следовало вмешаться. Наклонившись над  машиной,
Ксирдаль выключил ее. Сразу же затихло жужжание, голубоватый  свет  погас,
трубочка постепенно прекратила свое вращение.
   - Вот так штука... Вот  так  штука...  -  продолжал  бормотать  Зефирен
Ксирдаль. - Воображаю, что должно было произойти!
   Он нетерпеливо принялся разрывать бандероли газет, скопившихся  у  него
на столе. Одну за другой  прочел  он  статьи,  в  которых  И.Б.К.Лоуэнталь
извещал мир о несуразном поведении уостонского  болида.  Зефирен  Ксирдаль
буквально извивался от хохота.
   Зато некоторые другие статьи заставили его нахмуриться. Что за дурацкая
история  с  этой  Международной  конференцией,  которая  после  нескольких
подготовительных заседаний должна  была  открыться  именно  сегодня?  Кому
понадобилось  устанавливать,  чьей  собственностью  является   болид?   Не
принадлежал он разве по праву тому, кто притягивал его к Земле? Ведь  если
бы не воздействие, оказываемое Ксирдалем, метеору суждено  было  бы  вечно
носиться в пространстве...
   Но Зефирен Ксирдаль тут же подумал,  что  о  его  вмешательстве  никому
ничего не известно. Следовало немедленно сделать это достоянием гласности.
Тогда Международная конференция не  станет  тратить  времени  на  заведомо
бесплодную работу.
   Оттолкнув ногой осколки двадцати семи банок, он  поспешил  в  ближайшее
почтовое бюро, откуда и отправил телеграмму, которую мистер  Гарвей  затем
огласил с высоты своего председательского  кресла.  Никто,  право  же,  не
виноват, если по  рассеянности,  поразительной  для  такого  нерассеянного
человека, Зефирен Ксирдаль забыл подписаться под телеграммой.
   Покончив с этим делом. Зефирен Ксирдаль вернулся к  себе.  В  одном  из
научных журналов он почерпнул все нужные ему сведения о поведении  метеора
в последние дни, а затем, вторично откопав свою  подзорную  трубу,  провел
весьма плодотворные  наблюдения,  которые  и  легли  в  основу  его  новых
расчетов.
   К середине ночи все расчеты были уже закончены. Ксирдаль включил машину
и принялся изливать в пространство лучистую энергию в том направлении и  с
той интенсивностью, какая была ему  нужна.  Полчаса  спустя  он  остановил
машину, улегся в постель и заснул сном праведника.
   В течение двух дней Зефирен Ксирдаль продолжал  свои  эксперименты.  На
третий день, в тот момент, когда он выключил свою машину,  к  нему  кто-то
постучался. Распахнув дверь, Зефирен Ксирдаль  оказался  лицом  к  лицу  с
банкиром Лекером.
   - Наконец-то я застал тебя! - воскликнул Робер Лекер, переступив порог.
   - Как видите, я у себя! - произнес Ксирдаль.
   - На этот раз мне повезло, - ответил Лекер. - Не знаю,  сколько  раз  я
понапрасну взбирался на твой несчастный седьмой этаж! Где ты, черт возьми,
пропадал?
   - Я ненадолго отлучился, - пробормотал Ксирдаль, невольно покраснев.
   - Отлучился! - с возмущением воскликнул господин Лекер. - Отлучился! Да
ведь это безобразие; Нельзя же заставлять людей так беспокоиться!
   Зефирен  Ксирдаль  с  удивлением  взглянул  на  своего  крестного.  Он,
разумеется, знал, что  вправе  рассчитывать  на  доброе  отношение  своего
бывшего опекуна... но настолько...
   - Но, дядюшка, почему это вас так трогает? - спросил он.
   - Почему это меня так трогает? - воскликнул Лекер. - Да  ты  не  знаешь
разве, несчастный, что все мое состояние сейчас держится на тебе?!
   - Не понимаю, - заявил Ксирдаль, усаживаясь на край  стола  и  подвигая
гостю свое единственное кресло.
   - Когда ты пришел ко  мне,  -  начал  Лекер,  -  и  рассказал  о  своих
фантастических планах,  тебе  в  конце  концов,  признаюсь,  удалось  меня
убедить.
   - Еще бы! - заметил Ксирдаль.
   - Так вот - я  решительно  поставил  на  твою  карту  и  вел  на  бирже
серьезную игру на понижение.
   - На понижение?..
   - Ну да, я приказал продавать...
   - Что продавать?
   - Золотые прииски!  Тебе  ведь  понятно:  если  болид  упадет,  золотые
прииски понизятся, и тогда...
   - Понизятся?.. Все меньше и меньше понимаю, - перебил его  Ксирдаль.  -
Какое действие моя машина может оказать на какие-то золотые прииски?
   - Разумеется, не на самые прииски, - согласился господин Лекер. - А вот
на уровень акций - это дело другое.
   - Пусть так! - уступчиво произнес Ксирдаль. - Вы, значит, продали акции
золотых копей. Это не бог весть как серьезно. Это только доказывает, что у
вас есть такие акции.
   - Да нет же! У меня нет ни одной!
   - Вот так ловко; - воскликнул Ксирдаль с удивлением.  -  Продавать  то,
чего у тебя нет, - здорово хитро! Мне бы это было не по плечу.
   - Такая штука, мой  друг,  называется  биржевой  операцией,  -  пояснил
банкир. - Когда нужно будет представить акции, я их куплю, вот и все.
   - Но какая же в этом выгода? Продавать  для  того,  чтобы  затем  снова
покупать... Не больно это умно на первый взгляд!
   - Вот тут-то ты ошибаешься: ведь к этому времени акции золотых приисков
упадут в цене...
   - А почему же они упадут в цене?
   - Да потому, что болид пустит в оборот больше  золота,  чем  имеется  в
настоящее время на всей земле. Поэтому стоимость золота упадет по  меньшей
мере наполовину, и вот тогда цена на  акции  золотых  копей  опустится  до
ничтожной цифры, чуть ли не до нуля. Теперь ты, наконец, понял?
   - Конечно, - несколько неуверенно ответил Ксирдаль.
   - Вначале, - продолжал Лекер, - я радовался тому,  что  поверил,  тебе.
Заметные изменения в курсе болида, ожидание  его  падения  вызвали  первое
понижение в двадцать процентов на золотые акции. Глубоко  убежденный,  что
последует еще более значительное понижение, я очень сильно зарвался.
   - То есть?..
   - То есть продал огромное количество золотых акций...
   - Не имея их на руках, как и прежде?
   -  Разумеется...  Теперь  можешь  себе  представить  мое  волнение  при
создавшихся обстоятельствах: ты исчез, болид, задержанный в своем падении,
блуждает по всему небосклону... И вот  результат  -  золотые  акции  снова
поднимаются, а я теряю колоссальные  суммы!  Как  прикажешь  мне  к  этому
относиться?
   Зефирен Ксирдаль с интересом глядел на своего крестного. Никогда еще не
видал он этого, обычно столь сдержанного, человека таким взволнованным.
   - Я не  вполне  уяснил  себе  вашу  комбинацию,  -  произнес,  наконец,
Ксирдаль. - Это слишком сложно для меня. Одно я, кажется, понял: вам  было
бы приятно,  чтобы  болид  свалился.  Ну  так  вот:  будьте  спокойны,  он
свалится.
   - Ты за это ручаешься?
   - Ручаюсь.
   - Своим честным словом?
   - Своим честным словом... Но вы-то приобрели для меня участок?
   - Конечно, - ответил Лекер. - Все в порядке. У меня при себе  документы
и купчая.
   - Ну, тогда все отлично, - сказал Ксирдаль. - Могу вам  даже  сообщить,
что опыты мои закончатся к пятому июля этого года. В этот  день  я  покину
Париж и отправлюсь навстречу болиду.
   - Который свалится?..
   - Который свалится.
   - Я поеду с тобой! - воскликнул господин Лекер с волнением.
   - Что ж! Если вам это улыбается... - произнес Зефирен Ксирдаль.
   То ли сознание ответственности перед господином Лекером, то ли  научная
заинтересованность, снова целиком охватившая его, - но некое  благотворное
влияние  удержало  Ксирдаля  от   дальнейших   безумств.   Начатые   опыты
проводились серьезно и методически,  и  таинственная  машина  возобновляла
свое жужжание вплоть до 5 июля раз по четырнадцать в сутки.
   Время от времени Зефирен Ксирдаль проводил  астрономические  наблюдения
за метеором. Это давало ему возможность убедиться, что все  протекает  без
заминок и в полном соответствии с его предположениями.
   Утром 5 июля он в последний раз направил свой объектив к небу.
   - Все в порядке, - произнес он,  отходя  от  прибора.  -  Теперь  можно
предоставить его самому себе.
   И Ксирдаль тут же принялся за упаковку своих вещей.
   Прежде всего - машина, к  ней  несколько  запасных  лампочек,  затем  -
подзорная труба.  Ксирдаль  с  поразительной  ловкостью  обернул  все  это
тряпками и уложил в футляры, обитые изнутри мягкой тканью, которая  должна
была защитить эти хрупкие  вещи  от  всяких  случайностей  в  пути.  Затем
наступила очередь его личных вещей.
   Но с первого же шага он натолкнулся на серьезное  препятствие.  Во  что
уложить вещи, которые он намеревался взять с собой? В дорожный  сундук?  У
Зефирена Ксирдаля отроду не было такового. Значит - в чемодан?
   После долгих размышлений он вспомнил, что где-то у него  в  самом  деле
есть чемодан. И лучшим доказательством его реального  существования  могло
служить то, что  после  напряженных  поисков  этот  чемодан  действительно
нашелся в темном чулане.  Здесь  были  нагромождены  всевозможные  обломки
предметов домашнего обихода, столь различные по своему происхождению,  что
вряд ли в них разобрался бы даже самый опытный антиквар.
   Чемодан, который Ксирдаль в конце концов вытащил на свет божий, некогда
был оклеен холстом. Лохмотья, прилипшие  к  картонному  каркасу  чемодана,
можно было разглядеть и сейчас. Что касается ремней, то их существование в
прошлом представляло некоторую вероятность, но утверждать это было трудно,
так как от них не осталось ни малейшего следа.
   Зефирен Ксирдаль, раскрыв чемодан, вытащенный им на  середину  комнаты,
задумался, уставившись на его пустые отделения. Что же сюда уложить?
   "Только  самое  необходимое!  -  твердил  он  самому  себе.  -   Нужно,
следовательно, действовать методично и произвести тщательный отбор".
   Следуя такому принципу, он прежде всего положил  на  дно  чемодана  три
башмака. Позже ему пришлось горько пожалеть о том, что  из  трех  башмаков
один, по несчастной случайности, оказался ботинком на пуговицах, другой  -
полуботинком на шнуровке, а третий - просто мягкой  туфлей.  Но  в  данную
минуту это не представляло особых неудобств, и  целый  угол  чемодана  был
заполнен. А это уже хорошо.
   Уложив обувь, Зефирен Ксирдаль почувствовал усталость и отер лоб. Затем
он снова предался своим мыслям.
   В   результате   глубоких   размышлений   он   смутно   осознал    свою
неполноценность в искусстве укладывать дорожные  вещи.  Потеряв,  наконец,
надежду добиться успеха,  Ксирдаль,  применяя  общепринятый  метод,  решил
действовать по вдохновению.
   Он шарил в ящиках и в груде всякого платья,  извлекая  оттуда  предметы
своего гардероба. Через несколько минут  куча  самых  разнообразных  вещей
переполнила  одно  отделение  чемодана.  Возможно,  что  другое  отделение
осталось пустым, о чем Зефирен Ксирдаль даже  и  не  догадывался.  Поэтому
оказалось необходимым решительным ударом каблука примять груз, наполнивший
первое  отделение,  каковым  действием   и   была   достигнута   известная
согласованность между содержимым и содержащим.
   В заключение чемодан был  охвачен  крепкой  веревкой,  связанной  целой
серией таких замысловатых узлов, что сам изобретатель  узлов  впоследствии
оказался неспособным их распутать. Покончив с  этой  последней  операцией,
ученый муж с горделивым удовлетворением поглядел на плод своих трудов.
   Оставалось только отправиться на вокзал. Зефирен Ксирдаль был, как  уже
известно, неутомимым ходоком. Все же нечего было  и  думать  доставить  на
вокзал при пешем способе передвижения машину, телескоп и чемодан. Вот  так
задача!
   Нужно предположить, что Ксирдаль в конце концов открыл бы, что в Париже
существуют фиакры. Но судьба избавила его от  такого  тяжкого  умственного
напряжения: на пороге неожиданно появился господин Лекер.
   - Ну как, Зефирен? - спросил он. - Ты готов?
   - Я ждал вас, сами видите! - с полной  искренностью  ответил  Ксирдаль,
который на самом-то деле совершенно забыл о том,  что  крестный  собирался
поехать с ним.
   - Тогда - идем! - сказал господин Лекер. - Сколько у тебя мест?
   - Три: машина, телескоп и чемодан.
   - Одно дай мне, а остальное снеси вниз сам. Моя карета ждет у подъезда.
   - Какая удачная  мысль!  -  с  восхищением  заметил  Зефирен  Ксирдаль,
запирая за собою дверь квартиры.



ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
   в которой И.Б.К.Лоуэнталь указывает, кому достанется главный выигрыш

   С тех пор как мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон допустили  ошибку,  за
которую так резко отчитал их И.Б.К.Лоуэнталь (а за  этой  первой  неудачей
последовал  унизительный  провал  на  Международной  конференции),   жизнь
потеряла для них  свою  радужную  окраску.  Забытые,  отодвинутые  в  ряды
"прочих" граждан, они не могли переварить равнодушие публики  после  того,
как познали упоительную прелесть славы.
   В разговорах с последними, не изменившими им поклонниками они в  резких
выражениях  клеймили  ослепление  толпы  и,  не  скупясь   на   аргументы,
защищались от нападок. Если даже и считать, что они ошиблись,  следует  ли
ставить  им  в  вину  их  ошибку?  А  разве  их  строгий  критик,   ученый
И.Б.К.Лоуэнталь, не ошибся так же, как и они? Разве  не  пришлось  ему  во
всеуслышание признаться в своем неведении? Не вытекало ли из этого, что их
болид - какой-то исключительный, необыкновенный?  Не  была  ли  при  таких
условиях ошибка возможной и простительной?
   - Разумеется! - подтверждали оставшиеся приверженцы.
   Что же касается Международной конференции, то можно ли было представить
себе  нечто  более  возмутительное,  чем  ее  постановление?   Конференция
стремится оградить порядок финансовых взаимоотношений в мире, - пусть так.
Но как смела она отрицать права того, кто открыл метеор?  Не  могло  разве
случиться, что о болиде никому не было бы известно  и,  если  ему  суждено
было упасть в конце концов на Землю; то не будь этого  "первооткрывателя",
никто не предсказал бы его падения и не привлек бы к нему  внимания  всего
мира.
   - И это я открыл его! - решительно утверждал мистер Форсайт.
   - Я открыл его! - со своей  стороны,  с  не  меньшей  энергией  заявлял
доктор Гьюдельсон.
   - Разумеется, - твердили еще не изменившие приверженцы.
   Как ни приятны были обоим астрономам эти  одобрительные  возгласы,  они
все же не могли заменить  восторженных  кликов  толпы.  Но  так  как  было
физически невозможно убедить по очереди всех  встречных  на  улице,  обоим
астрономам приходилось довольствоваться скромным фимиамом, который  курили
им все более редкие почитатели.
   Пережитые  неудачи  не  умерили  их  пыла.  Даже  наоборот.  Чем  резче
оспаривались их права на болид, тем упорнее они эти  права  защищали.  Чем
отрицательнее относились к их притязаниям, тем убежденнее  каждый  из  них
отстаивал свои права единоличного и полного собственника.
   При таких условиях нечего было надеяться на примирение. Поэтому о нем и
не заикались. С каждым днем все глубже становилась  пропасть,  разделявшая
несчастных жениха и невесту.
   Форсайт  и  Гьюдельсон  громогласно  заявляли  о  своем  намерении   до
последнего вздоха протестовать против ограбления,  жертвами  которого  они
себя считали, и исчерпать все возможности,  чтобы  добиться  справедливого
судебного решения. Итак, предстояло любопытное зрелище: на  одной  стороне
мистер Форсайт, на другой - доктор Гьюдельсон, а против них  -  весь  мир.
Грандиозный процесс, нечего сказать...  если  только  удастся  найти  суд,
который сочтет себя "компетентным".
   Пока что прежние друзья, ставшие злейшими врагами, совершенно перестали
выходить из дому. Одинокие и мрачные, они проводили почти все время один -
на верхушке своей башни, другой - на площадке мезонина. Отсюда  они  могли
следить за метеором, похитившим их здравый смысл, и  по  нескольку  раз  в
день убеждаться, что он  продолжает  чертить  светящуюся  дугу  по  синеве
небосвода. Только изредка спускались они с этих высот, где по крайней мере
были защищены от своего ближайшего окружения. Открытая  неприязнь  близких
вливала дополнительную горечь в горькую чашу, которую, как им казалось, их
принуждали испить.
   Фрэнсис Гордон, связанный  тысячью  воспоминаний  детства  с  домом  на
Элизабет-стрит,  не  покинул  его,  но  перестал  разговаривать  с  дядей.
Завтракали, обедали, не произнося  ни  слова.  И  так  как  даже  Митс  не
раскрывала рта и не  давала  волю  своему  сочному  красноречию,  дом  был
погружен в тишину и печаль, словно монастырь.
   У доктора Гьюдельсона отношения в семье также были не из  приятных.  Лу
безжалостно дул