ренции.  Таким
образом,  перед  конференцией  уже  с  первого  заседания   будет   четкая
программа.
   Пусть читатель  не  надеется,  что  мы  приведем  здесь  список  стран,
пожелавших принять участие в этой конференции.  Как  мы  уже  говорили,  в
такой описок пришлось бы включить все страны цивилизованного мира. Ни одна
империя, ни одно королевство, ни одна республика  или  даже  княжество  не
отказались участвовать в разборе поставленного перед конференцией вопроса,
и все они прислали своих делегатов, начиная от  России  и  Китая,  солидно
представленных   господином   Иваном   Саратовым    из    Риги    и    его
превосходительством Ли Мао-чи из Кантона, и кончая республиками Сан-Марино
и  Андоррой,  интересы  которых  ревностно  защищали  господа  Беверажи  и
Рамунчо.
   Допустимы были все притязания, все надежды были законными: никому  ведь
не было еще известно, где упадет метеор и упадет ли вообще.
   Первое подготовительное совещание состоялось в Вашингтоне 25  мая.  Оно
началось с разрешения ne varietur [неизменный (лат.)] вопроса о Форсайте -
Гьюдельсоне. На это дело потребовалось не более пяти минут.  Напрасно  оба
астронома-любителя, которые для этого  приехали  в  Вашингтон,  настойчиво
требовали, чтобы им предоставили слово.  Их  выпроводили  словно  каких-то
презренных самозванцев. Легко себе представить,  какими  разъяренными  они
вернулись в  Уостон!  Приходится,  однако,  признать,  что  жалобы  их  не
встретили сочувствия. Не нашлось ни одной газеты, которая выступила  бы  в
их защиту! Теперь их уже не венчали  цветами  и  не  называли  "почтенными
гражданами города  Уостона",  "талантливыми  астрономами",  "математиками,
столь же выдающимися, сколь и скромными". Теперь тон стал иной.
   "Зачем эти  два  шута  сунулись  в  Вашингтон?..  Они  первые  заметили
метеор?.. Ну, и дальше что?.. Неужели эта благоприятная  случайность  дает
им какие-то особые права? От них, что ли, зависит его падение?. Право  же,
не приходится даже спорить о таких нелепых претензиях". Вот в  каком  тоне
писали теперь о них газеты. Sic transit gloria mundi [так проходит мирская
слава (лат.)].
   После ликвидации вопроса об уостонских астрономах перешли к делам более
серьезным.
   Прежде всего несколько  заседаний  было  посвящено  составлению  списка
суверенных  держав,  за  которыми  будет  признано  право  на  участие   в
конференции.  У  многих  из  них  не  было  официальных  представителей  с
Вашингтоне. Нужно было закрепить в принципе их право на участие  в  работе
конференции к  тому  времени,  когда  она  займется  основными  вопросами.
Составление  такого  списка  оказалось  нелегким  делом.  Прения   приняли
чрезвычайно острый характер, и было ясно, что  в  будущем  предстояло  еще
немало споров. Венгрия и Финляндия, например, заявили претензию  на  право
прямого  представительства,  против  чего  решительно  возражали  кабинеты
министров Вены и Санкт-Петербурга. Франция и  Турция,  со  своей  стороны,
затеяли жестокий спор из-за Туниса,  еще  более  осложнившийся  вследствие
личного вмешательства тунисского бея. Япония  в  то  же  время  испытывала
немалое беспокойство из-за Кореи. Большинство государств  натолкнулось  на
подобные же трудности. После семи заседаний оказалось,  что  дело  еще  не
сдвинулось с мертвой точки. Но вдруг 1 июня  неожиданный  инцидент  вызвал
полное смятение умов.
   Согласно своему обещанию И.Б.К.Лоуэнталь  ежедневно  в  форме  коротких
газетных заметок сообщал новости о болиде.  Эти  заметки  до  сих  пор  не
содержали ничего особенно интересного. Они ограничивались  сообщениями  на
весь мир о том, что в продвижении метеора  продолжают  проявляться  крайне
незначительные отклонения, которые, взятые вместе, делают  падение  болида
все более вероятным,  хотя  все  еще  нельзя  этого  утверждать  с  полной
уверенностью.
   Но  заметка,  появившаяся  1  июня,  резко  отличалась  от  предыдущих.
Оставалось предположить, что смятение болида  оказалось  в  какой-то  мере
заразительным: уж очень странное смущение проявлял сам И.Б.К.Лоуэнталь.
   "С искренним волнением, - писал он, - ставим мы сегодня  в  известность
наших читателей о странных явлениях, свидетелями которых мы  были.  Факты,
отмеченные нами, способны подорвать основы астрономической науки,  другими
словами - науки вообще, ибо все человеческие знания образуют  одно  целое,
части  которого  неразрывно  связаны.  Все  же,  хоть  и  необъясненные  и
необъяснимые, эти явления имеют место, и мы не можем не считаться с ними.
   В наших предыдущих заметках мы информировали читателей  о  том,  что  в
движении  уостонского  болида  произошел  целый  ряд  последовательных   и
непрерывных изменений, причину и закономерность которых до  сих  пор  было
невозможно установить. Такое явление было уже само по  себе  ненормальным.
Астроном читает в небе, как в открытой книге, и ничто обычно не происходит
там, чего бы он не предвидел заранее или во всяком случае результаты  чего
не мог бы  предсказать.  Затмения,  предсказанные  за  сотни  лет  вперед,
происходят точно в назначенную секунду,  словно  подчиняясь  воле  слабого
смертного, предвидевшего их заранее в тумане  будущего.  Его  предсказание
сбылось, а сам он вот уже века, как покоится вечным сном.
   Если, однако, замеченные колебания и представляли резкое отклонение  от
нормы, они все же не противоречили данным науки, и хотя причины оставались
для нас невыясненными, мы  могли  обвинять  в  этом  несовершенство  наших
методов исследования.
   В настоящее время все резко изменилось. Начиная с  позавчерашнего  дня,
то есть с 30 мая, в  курсе  болида  произошли  новые  отклонения,  которые
находятся  в  полном  противоречии  с  самыми  твердыми   основами   наших
теоретических знаний. Нам приходится, следовательно, отказаться от надежды
найти  удовлетворительное  объяснение  этих  пертурбаций,  ибо   принципы,
считавшиеся до сих пор неопровержимыми аксиомами, - принципы,  на  которых
зиждились все наши расчеты, в данном случае, как видно, неприменимы.
   Даже мало изощренный наблюдатель мог  легко  заметить,  что  болид  при
вторичном своем прохождении днем 30 мая,  вместо  того  чтобы  по-прежнему
приближаться к Земле, как это непрерывно происходило  начиная  с  10  мая,
заметно от нее удалился. С другой стороны, отклонение его орбиты,  которая
вот уже  двадцать  дней  проявляла  тенденцию  все  больше  сдвигаться  на
северо-восток - юго-запад, внезапно перестало нарастать.
   Такое внезапное изменение уже само по себе было непостижимо, как  вдруг
вчера, 31 мая, при четвертом прохождении метеора,  после  восхода  солнца,
пришлось  констатировать,  что  его  орбита  стала   снова   почти   точно
северо-южной, тогда как расстояние болида от Земли было  совершенно  таким
же, что и накануне.
   Таково положение в настоящее время. Наука  бессильна  найти  объяснение
фактам, которые кажутся беспричинными, - если что-либо  в  природе  вообще
может быть беспричинным.
   В нашей первой статье мы писали, что падение болида, которое нельзя еще
предсказать твердо, все же следует считать весьма вероятным. Сейчас  мы  и
это уже не решаемся утверждать и  вынуждены  скромно  признаться  в  нашем
неведении".
   Если бы какой-нибудь анархист швырнул  бомбу  в  зал,  где  происходило
восьмое подготовительное заседание, он не добился бы такого  эффекта,  как
тот, который произвела  статья  за  подписью  И.Б.К.Лоуэнталя.  Газеты,  в
которых была напечатана эта статья в окружении других,  комментирующих  ее
статей, пестревших восклицательными знаками,  раскупались  нарасхват.  Вся
вторая половина дня прошла в разговорах, в довольно нервном обмене мнений,
что нанесло значительный ущерб работе конференции.
   Но дальше все пошло хуже и хуже.  Сообщения  И.Б.К.Лоуэнталя  следовали
одно за другим и становились все более  сенсационными.  Среди  великолепно
налаженного балета небесных светил один только болид,  казалось,  исполнял
дикую пляску - одинокий кавалер, не подчиняющийся ни правилам,  ни  такту,
ни ритму.  Его  орбита  то  отклонялась  на  три  градуса  к  востоку,  то
выпрямлялась на четыре градуса к западу. Если при  одном  появлении  могло
показаться, что  он  несколько  приблизился  к  Земле,  то  при  следующем
появлении он удалялся от нее на несколько километров.  Можно  было  просто
сойти с ума!
   И безумие  постепенно  охватывало  Международную  конференцию.  Потеряв
уверенность  в  практической  полезности  своих   выступлений,   дипломаты
работали кое-как, не надеясь добиться настоящих результатов.
   А время между тем шло. С разных концов света делегаты  различных  наций
на всех парах устремлялись в Америку,  в  Вашингтон.  Многие  из  них  уже
прибыли, и скоро число их оказалось достаточным,  чтобы  прямо  перейти  к
делу, не дожидаясь коллег из более отдаленных краев.  Неужели  перед  ними
окажется проблема, к выяснению которой даже еще не приступили?
   Членам подготовительной комиссии, для которых  это  было  делом  чести,
ценой самой напряженной работы на восьми дополнительных заседаниях удалось
составить список стран,  делегаты  которых  будут  допущены  к  участию  в
конференции. Общее число их составляло пятьдесят  два  человека.  Двадцать
пять мест было предоставлено Европе, шесть  -  Азии,  четыре  -  Африке  и
семнадцать - Америке.
   В этом списке значились двенадцать империй, двенадцать  наследственных,
королевств, двадцать две республики и шесть княжеств.  Эти  пятьдесят  два
государства - империи, монархии, республики и княжества - либо сами,  либо
в лице своих вассалов и колоний признавались, таким образом, единственными
хозяевами земного шара.
   И в самом деле, "пора было подготовительным комиссиям покончить с  этим
вопросом. Большинство делегатов этих пятидесяти двух стран уже собрались в
Вашингтон. И каждый день прибывали все новые.
   Первое заседание Международной конференции началось 10 июня в два  часа
дня под председательством  старейшего  из  делегатов,  господина  Солиэса,
профессора  океанографии,  представителя  княжества   Монако.   Сразу   же
приступили к выборам постоянного президиума.
   При  первом  голосовании   председателем,   из   уважения   к   стране,
предоставившей для конференции свою территорию, был избран мистер  Гарвей,
делегат  Соединенных   Штатов.   Пост   вице-председателя   после   долгих
препирательств был предоставлен  русскому  делегату,  господину  Саратову.
Делегаты Франции, Англии и Японии заняли места секретарей.
   По окончании всех формальностей председатель обратился к собравшимся  с
весьма учтивым приветственным словом, встреченным аплодисментами. Затем он
предложил  избрать  три  подкомиссии,  которым  будет  поручено   изыскать
наилучший метод работы с точки зрения статистики, финансов и права.
   Едва лишь началось голосование, как вдруг  к  председательскому  креслу
подошел один из чиновников и подал мистеру Гарвею телеграмму.
   Мистер Гарвей начал читать телеграмму, и по мере  того  как  он  читал,
лицо его менялось, выражая все  нарастающее  удивление.  Он  на  мгновение
задумался,  затем  пренебрежительно  пожал  плечами,  снова  задумался  и,
наконец, решительно зазвонил в колокольчик, чтобы привлечь внимание  своих
коллег.
   В зале установилась тишина, и тогда Гарвей заговорил:
   - Милостивые государи, я должен поставить вас в известность,  что  мною
получена телеграмма. Я не сомневаюсь, что это дело рук злого  шутника  или
сумасшедшего. И все же я нахожу нужным довести ее до  вашего  сведения.  В
этой телеграмме, никем, кстати, не подписанной, сказано следующее:

   "Господин председатель,
   Честь имею  сообщить  Международной  конференции,  что  болид,  который
должен стать предметом ее обсуждения, вовсе не  res  nullius  [ничья  вещь
(лат.)], а является моей личной собственностью.
   Поэтому Международная конференция не имеет под собой никакой  почвы,  и
если она будет продолжать свои заседания, то  должна  иметь  в  виду,  что
труды ее останутся бесплодными.
   Болид приближается к Земле, подчиняясь моей воле,  упадет  он  на  моем
участке и, следовательно, принадлежит мне".

   - И эта телеграмма никем не подписана? - спросил делегат Англии.
   - Подписи нет!
   - В таком случае нет оснований  с  ней  считаться,  -  объявил  делегат
Германской империи.
   - Я такого же мнения, - произнес председатель, - и полагаю, что коллеги
мои  сочтут  правильным,  если  этот  документ  будет  приобщен  к   делам
конференции... Вы согласны со мной, господа? Возражений  нет?..  Заседание
продолжается...



ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
   в которой вдова Тибо, необдуманно вмешавшись в самые сложные проблемы
   небесной механики, причиняет серьезнейшее беспокойство банкиру Лекеру

   Мудрецы  уверяют,  что  нравственный  прогресс  постепенно  приведет  к
исчезновению синекур. Мы готовы  поверить  им  на  слово.  Но  одна  такая
синекура существовала во всяком  случае  в  период,  когда  развертывались
странные события, о которых мы здесь повествуем.
   Синекура эта принадлежала вдове Тибо, бывшей  владелице  мясной  лавки,
ныне ведавшей хозяйством Зефирена Ксирдаля.
   Обязанности вдовы Тибо состояли в  уборке  комнаты  этого  чудаковатого
ученого. Так как меблировка этой комнаты была до предела примитивна, то  и
содержание ее в порядке не могло идти в сравнение с  тринадцатым  подвигом
Геркулеса.  Что  касается  остальной  части  квартира  Ксирдаля,  то   она
находилась вне компетенции вдовы Тибо. Во  второй  комнате,  например,  ей
было  строго-настрого  запрещено  под  каким  бы  то  ни  было   предлогом
прикасаться к грудам бумаг, сваленным  вдоль  стен,  и  энергичные  взмахи
метлы почтенной вдовы, как было твердо договорено, не имели права выходить
за пределы маленького четырехугольника  посредине  комнаты,  где  виднелся
обнаженный паркет.
   Вдова  Тибо,  от  природы  наделенная  любовью  к  порядку  и  чистоте,
испытывала тяжкие муки, глядя на хаос, окружавший  этот  квадрат  паркета,
как безграничное море окружает  крохотный  островок.  Вдову  Тибо  терзало
неутолимое желание навести здесь настоящий порядок. Однажды,  оставшись  в
квартире одна, вдова Тибо, набравшись храбрости,  принялась  за  дело.  Но
вернувшийся неожиданно Зефирен Ксирдаль пришел в такую ярость и его обычно
добродушное лицо исказилось таким выражением жестокости, что  вдову  после
этого целую неделю подряд тряс нервный озноб. С тех пор она воздерживалась
от каких-либо покушений на территорию, изъятую из-под ее юрисдикции.
   Все эти  многочисленные  препоны,  парализовавшие  ее  профессиональные
таланты, создавали положение, при котором вдове  Тибо  почти  нечего  было
делать. Это не мешало ей, впрочем, ежедневно проводить не менее двух часов
у своего "хозяина", - так она именовала Зефирена Ксирдаля.  Из  этих  двух
часов час и три четверти бывали посвящены разговору, вернее -  изысканному
монологу.
   Кроме  всех  остальных  своих  достоинств,  вдова  Тибо  обладала   еще
удивительным даром красноречия. Злые  языки  утверждали,  что  она  просто
феноменально  болтлива.  Но  это  были  именно  злые  языки.  Она   любила
поговорить, - вот и все.
   Не то чтобы она давала особенную  волю  воображению.  Аристократическое
происхождение семьи, имевшей счастье  считать  ее  своим  членом,  служило
главной темой ее монологов. Переходя затем  к  перечню  своих  горестей  и
злосчастий,   она   поясняла,   благодаря   какой   цепи   неблагоприятных
случайностей  владелица  мясной  лавки  могла  опуститься   до   положения
прислуги. Неважно, если  собеседникам  уже  были  известны  эти  горестные
события. Вдова Тибо всегда с одинаковым удовольствием рассказывала о  них.
Исчерпав этот сюжет, она переходила к разбору  характеров  разных  лиц,  у
которых ей доводилось служить. Сравнивая  взгляды,  привычки  и  поведение
своих бывших господ со взглядами и привычками  Зефирена  Ксирдаля,  она  с
полным беспристрастием хвалила одних и порицала других.
   Хозяин ее, проявляя беспредельное терпение, не отвечал ни слова.  Надо,
правда, признаться, что, поглощенный своими мыслями, он не прислушивался к
ее болтовне, что значительно снижало его заслугу. Но как бы там  ни  было,
уже много лет все обстояло прекрасно: она болтала  без  умолку,  он  -  не
слышал ни слова. А в общем, оба были вполне довольны друг другом.
   Тридцатого мая, как  и  ежедневно,  в  девять  часов  утра  вдова  Тибо
переступила порог комнаты Зефирена Ксирдаля. Но так  как  ученый  накануне
уехал со своим другом Марселем Леру, квартира оказалась пустой.
   Вдова Тибо не очень этому удивилась.  Случавшиеся  и  прежде  внезапные
отъезды ее хозяина приучили ее к таким неожиданным исчезновениям.  Все  же
несколько раздосадованная тем, что будет лишена привычной аудитории, вдова
Тибо принялась за уборку.
   Покончив со спальней,  она  перебралась  в  соседнюю  комнату,  которую
торжественно именовала "рабочим кабинетом". Но тут  ей  пришлось  испытать
настоящее волнение.
   Какой-то незнакомый предмет,  какое-то  подобие  ящика  темного  цвета,
захватил значительную часть квадрата, по которому имела право  разгуливать
ее метла. Что бы это значило? Твердо решив, что она не потерпит  подобного
посягательства на свои права, вдова  Тибо  недрогнувшей  рукой  отодвинула
непривычный предмет,  затем  преспокойно  принялась  за  выполнение  своих
обязанностей.
   Несколько туговатая на ухо, она не услышала  жужжания,  исходившего  из
ящика, а  голубоватый  свет,  отраженный  металлическим  рефлектором,  был
настолько слаб, что вдова Тибо  его  не  заметила.  Одно  явление  все  же
привлекло  на  мгновение   ее   внимание.   Когда   она   проходила   мимо
металлического рефлектора, ее словно что-то толкнуло, и она упала на  пол.
Вечером,  раздеваясь,  она  с  удивлением  обнаружила  грандиозный  синяк,
украсивший ее правое бедро. Это показалось ей очень странным, - ведь упала
она на левый бок. Ей больше ни разу не пришлось  оказаться  на  линии  оси
рефлектора, и непонятное явление больше не повторялось. Вдове Тибо поэтому
и в голову не пришло поставить этот случай в какую-либо  связь  с  ящиком,
который  она  передвинула  дерзновенной  рукой.  Она  решила,  что  просто
оступилась, и на этом успокоилась.
   Вдова Тибо, глубоко проникнутая сознанием долга, подмела пол,  а  затем
подвинула ящик на прежнее место. Нужно ей отдать справедливость:  она  при
этом приложила все старания, чтобы ящик стоял в точности так, как  прежде.
Если ей это и не вполне удалось, то следует отнестись к ней снисходительно
и  признать,  что  она  отнюдь  не  по  легкомыслию  повернула  маленький,
состоявший из пляшущих пылинок цилиндр в несколько ином направлении.
   В последующие дни вдова Тибо повторяла те же действия:  к  чему  менять
свои навыки, если это навыки, если эта похвальные и достойные навыки?
   Надо, однако, заметить, что черный  ящик,  к  которому  она  постепенно
привыкла, стал терять в ее глазах свою значительность, и она с каждым днем
менее старательно устанавливала его после уборки на место. Правда, она  ни
разу не забыла придвинуть ящик к окну, раз господин Ксирдаль  счел  нужным
именно туда его поставить, но металлический  рефлектор  отбрасывал  теперь
свои лучи ежедневно в новом направлении.  Иногда  он  посылал  цилиндр  из
пляшущих пылинок несколько левее, на следующий день  -  чуть-чуть  правее.
Вдовой Тибо не руководили дурные намерения, и она  не  подозревала,  какие
муки ее самовольное  сотрудничество  причиняло  И.Б.К.Лоуэнталю.  Однажды,
нечаянно  повернув  рефлектор  вокруг  его  собственной  оси,  вдова  Тибо
направила его прямо на потолок, что, впрочем, нисколько ее не смутило.
   Вот именно в таком положении - с рефлектором, обращенным  к  зениту,  -
Зефирен Ксирдаль застал свою машину,  вернувшись  к  себе  10  июня  после
полудня.
   Пребывание Зефирена  Ксирдаля  на  морском  берегу  складывалось  очень
благоприятно, и