а  ним,  направился  к  внутренней
галерее.
   Они прошли широким  коридором,  пересекли  двор  и  вступили  в  обширное
помещение, которое своими  размерами  и  устройством  напоминало  дебаркадер
большого вокзала. Окинув цех взглядом профессионала, Шварц на секунду  замер
на месте от восхищения.
   По обе стороны длинного зала шли  в  два  ряда  массивные  цилиндрические
колонны, не уступающие по высоте и диаметру колоннам храма Святого  Петра  в
Риме. Они поднимались от земли до стеклянного свода и  через  него  выходили
наружу.  Это  были  трубы  'пудлинговых  печей,  поставленные  на   каменном
фундаменте. Их было пятьдесят  в  каждом  ряду.  К  одному  концу  платформы
ежеминутно подходили поезда с чугуном, которым  загружали  печи;  с  другого
конца чугун, уже превращенный в сталь, грузили в прибывающие пустые составы.
   Это превращение и достигается  пудлингованием.  Здесь  проворно  и  ловко
орудовали бригады полуголых циклопов, вооруженных железными крючьями.
   В печь, засыпанную шлаком,  укладывают  куски  чугуна  и  доводят  их  до
сильного накала. Чтобы получить железо,  этот  чугун  доводят  до  состояние
вязкой массы и затем начинают размешивать. Чтобы получить  сталь  -  металл,
столь близкий железу по составу, но вместе с тем столь отличающийся от  него
по своим свойствам, - надо выждать, чтобы сплав превратился в текучую массу,
для чего требуется более высокий накал печи. Тогда пудлинговщик, вооруженный
железной кочергой, ворочает и мешает в огне эту металлическую массу  до  тех
пор, пока оболочка из шлака не достигнет вязкости.  Затем,  разделив  ее  на
четыре части - крицы, он передает их одну за другой на паровой молот.
   Тут же производится следующая операция.  Против  каждой  печи  установлен
паровой  молот,  приводимый  в  движение  паром  из   вертикального   котла,
вделанного в эту же печь. Молотобоец в высоких сапогах  с  наколенниками,  в
нарукавниках  из  листового  железа,  в  толстом   кожаном   фартуке   и   в
металлической  сетке,  защищающей  лицо,  похожий  на  рыцаря  в   доспехах,
подхватывает длинными щипцами раскаленную крицу и кладывает  ее  под  молот.
Под действием парового молота, который  обрушивается  на  крицу  всей  своей
колоссальной тяжестью, все лишние примеси и загрязняющие шлаки выжимаются из
крицы, словно из губки, - снопы искр, огненные брызги летят во все  стороны.
Затем крицу снова бросают в печь и, накалив до нужной степени, опять  кладут
под паровой молот.
   В этой огромной кузнице стоял непрерывный  гул,  скрежет,  тяжкие  глухие
удары; стремительно двигались тысячи приводных  ремней,  высоко  фейерверком
разлетались огненные брызги,  нестерпимое  пламя  раскаленных  добела  печей
слепило глаза. Человек  среди  этого  яростного  рева  порабощенной  материи
казался почти ребенком.
   Но какие же крепкие, сильные молодцы были  эти  пудлинговщики!  Стоять  у
пылающей печи и месить вытянутыми  руками  несколько  часов  подряд  в  этой
адской  температуре  раскаленную  добела  металлическую   массу   в   двести
килограммов весом и при этом не спускать с нее глаз, - от такого  каторжного
труда самый здоровый человек в какие-нибудь десять  лет  приходит  в  полную
негодность.
   Шварц, как бы желая показать мастеру,  что  он  к  этому  делу  привычен,
сбросил с себя куртку, снял  фуфайку  и,  обнажив  торс  молодого  атлета  с
отчетливо обрисовывающимися крепкими мускулами, вооружился клюшкой  и  начал
умело орудовать в печи.
   Убедившись, что он прекрасно справляется с этим делом, мастер оставил его
за работой, а сам вернулся в контору.
   Юноша работал без перерыва до самого обеда. Но потому ли, что он вносил в
свою работу слишком много рвения, или, быть может, недостаточно  подкрепился
с утра, он вдруг как-то сразу выдохся и ослаб, что тотчас же заметил старший
в бригаде.
   - Нет, ты в пудлинговщики не годишься, - сказал он.  -  Лучше  сейчас  же
просись в другой цех, а то потом поздно будет.
   Шварц стал уверять  его,  что  это  случайная  усталость,  которая  скоро
пройдет, и что он может пудлинговать не хуже всякого другого. Тем  не  менее
бригадир счел нужным доложить начальству,  и  молодого  рабочего  тотчас  же
вызвали к старшему инженеру.
   Инженер тщательно проверил  его  документы  и,  покачав  головой,  сурово
спросил:
   - Разве вы пудлинговщиком работали в Бруклине?
   Шварц в смущении опустил глаза.
   - Я уж  вам  сознаюсь,  что  я  работал  литейщиком...  Хотел  заработать
побольше, вот и решил пойти в пудлинговщики.
   - Вот все вы так, - с  досадой  сказал  инженер,  пожимая  плечами.  -  В
двадцать пять лет вы хотите делать работу, которая  и  в  тридцать  пять  не
всякому под силу... Хороший ли вы литейщик по крайней мере?
   - Последние два месяца я числился но первому разряду.
   - Незачем вам было уходить оттуда. Здесь вы начнете  с  третьего.  И  еще
будьте довольны, что вам дают возможность перейти в другой цех.
   Инженер черкнул несколько  слов  на  пропуске,  связался  с  конторой  по
проволочному телеграфу а, обратившись к Шварцу, сказал:
   - Верните ваш жетон, выходите из цеха и отправляйтесь прямо в сектор "О",
в контору старшего инженера. Он предупрежден.
   У  ворот  сектора  "О"  Шварцу  снова  пришлось  пройти  через   все   те
формальности, какие он преодолел, чтобы попасть сюда.
   Его опросили, прежде чем впустить, потом направили к мастеру, и  тот  сам
проводил его в литейный цех.
   Здесь работа была более спокойная и не такая напряженная.
   - Это у нас малый цех, -  сказал  мастер,  -  мы  отливаем  здесь  только
сорокадвухмиллиметровые пушки. К отливке больших орудий  допускаются  только
рабочие первого разряда.
   "Малый" цех имел сто пятьдесят метров в длину и шестьдесят пять в ширину.
В нем, по беглому подсчету  Шварца,  помещалось  по  меньшей  мере  шестьсот
тиглей, установленных в зависимости от их размеров по четыре,  по  восемь  и
двенадцать штук в печах, расположенных вдоль стен.
   Посредине, во всю длину  цеха,  шло  продольное  углубление,  где  стояли
готовые формы, куда поступала расплавленная сталь. По обе стороны углубления
тянулись рельсы, по которым двигался подъемный кран, подавая и  забирая  эти
огромные массы металла. Как и в пудлинговом цеху, с одного  конца  по  путям
прибывали составы, груженные сталью, с. другого увозили только  что  отлитые
пушки.  Возле  каждой  формы  стоял  рабочий  с  железным  прутом  в  руках,
наблюдавший за плавкой в тиглях. Все  эти  операции,  которые  были  знакомы
Шварцу по другим заводам, здесь были доведены до совершенства.
   Когда проба показывала, что плавка готова, раздавался сигнальный  звонок,
и тотчас же к  каждой  печи  подходили  двое  рабочих  одинакового  роста  с
железной штангой на плечах. По свистку бригадира, который  с  хронометром  в
руках наблюдал' за операцией, тигель щипцами вынимали из огня  и  вешали  на
крючья штанги. Рабочие плавным движением  опрокидывали  содержимое  тигля  в
специальные желоба из огнеупорной  глины,  по  которым  расплавленная  сталь
стекала в  воронку,  расположенную  над  изложницей,  а  раскаленный  тигель
опускали в приспособленную для этой цели ванну.
   Эта операция производилась  последовательно  каждой  бригадой  рабочих  у
каждой печи, без единого перебоя, причем каждое  движение  было  так  строго
рассчитано, что через одну десятую  секунды  после  того,  как  опрокидывали
последний тигель, все тигли уже лежали в ванне.
   Железная  дисциплина,  привычка,  приобретенная  опытом,  и   ритмическая
согласованность всех движений совершали это чудо.
   Шварц, по-видимому, был хорошо знаком с этим процессом. Его  поставили  в
пару с рабочим его роста и после проверки работы на пробной отливке признали
превосходным литейщиком. После окончания работы мастер сказал  ему,  что  он
может надеяться на быстрое повышение.
   Когда Шварц в семь часов вечера вышел за  пределы  Стального  города,  он
первым делом отправился в гостиницу за своим саквояжем. Оттуда он  пошел  по
дороге, которая вела к группе домиков, замеченных им еще утром. Здесь он без
труда нашел себе комнатку у одной  доброй  женщины,  которая  взяла  его  на
полный пансион.
   Поужинав, он не пошел  искать  встречи  с  другими  молодыми  рабочими  в
пивное, а заперся у себя в комнате, вынул из кармана  кусок  стали  и  кусок
шихты, которые он незаметно подобрал в литейной, и при свете коптящей  лампы
стал внимательно рассматривать их.
   Затем он достал из саквояжа толстую переплетенную тетрадь  и,  перелистав
страницы,  исписанные  разными  заметками,  формулами  и  вычислениями,  сел
писать. Он писал по-французски, но из предосторожности шифром, ключ которого
был известен ему одному:
   "Десятое ноября. Шталыптадт. В методе пудлингования не обнаружил  .ничего
особенного. Взаимоотношения температур, сравнительно невысоких при первой  и
повторной плавке, соответствуют правилам Чернова*. Что  же  касается  литья,
оно производится по способу Круппа, но с совершенно изумительной точностью и
согласованностью действий.
   *  Чернов  Д.  К.  (1839-1921)  -  выдающийся  русский  ученый-металлург,
создавший научную теорию производства стали.
   В этой точности и кроется секрет успеха немцев. Она объясняется  присущей
немцам музыкальностью. Англичанам труднее достигнуть такого совершенства,  и
не столько из-за дисциплины, сколько из-за отсутствия слуха. А вот французы,
лучшие танцоры в мире, легко могли бы этого добиться.  Пока  что  не  нахожу
ничего загадочного в этом замечательно  поставленном  производстве.  Образцы
руды,  которые  я  подобрал  в  горах,  мало   чем   отличаются   от   наших
доброкачественных Железняков. Каменный уголь  действительно  очень  высокого
качества  и  прекрасно  коксуется,  но  не   отличается   никакими   другими
особенностями. Несомненно, к процессу обработки у Шульце  приступают  только
после тщательной очистки руды, но это не так уж трудно осуществить.  Теперь,
для того чтобы до  конца  проникнуть  во  все  тайны  их  производства,  мне
осталось только определить состав огнеупорной глины, из которой  они  делают
тигли, литейные формы и трубы. Когда этот секрет будет у нас в  руках  и  мы
приучим наших рабочих-литейщиков к такой же  дисциплине  и  точности,  я  не
сомневаюсь, что мы сможем делать у себя то же, что делают здесь.  Правда,  я
видел пока еще всего только два цеха, а их по крайней мере двадцать  четыре,
не считая центрального аппарата, планового и модельного отделов и секретного
кабинета. Что-то они замышляют в этом  логове?  После  угроз  герра  Шульце,
заполучившего в свои руки такое наследство, можно опасаться всего".
   Тут Шварц, почувствовав  усталость,  захлопнул  тетрадь,  разделся,  взял
какую-то старую книжку и,  улегшись  в  постель,  которая  отличалась  всеми
неудобствами типичной немецкой постели, закурил трубку.
   Мысли его блуждали где-то далеко. Попыхивая трубкой, он рассеянно  следил
за легкими облачками светлого ароматного дыма. Наконец он  отложил  книгу  и
долго лежал задумавшись,  словно  углубившись  в  решение  какой-то  трудной
задачи.
   - Ах, что бы там ни было, - вдруг воскликнул  он,  -  хотя  бы  сам  черт
помогал герру Шульце, все равно я проникну в его секрет и узнаю, что он  там
такое задумал против Франсевилля!
   Он уснул с именем доктора  Саразена  на  устах,  но  во  сне  с  губ  его
срывалось другое имя, имя маленькой девочки Жанны. Она все еще была девочкой
в его воспоминании, хотя с тех пор,  как  они  расстались,  она  уже  успела
превратиться во взрослую девушку. Конечно, это было естественной ассоциацией
идей. Мысль о докторе влекла за собой невольное воспоминание о  его  дочери.
Во всяком случае, когда Шварц, или, вернее, Марсель  Брукман,  проснулся  на
другой день, все еще полный мыслями о Жанне, он ничуть не удивился  упорству
этого воспоминания, а усмотрел в нем лишь новое  подтверждение  правильности
превосходных психологических трактатов Стюарта Милля*.
   * Джон Стюарт Милль (1806-1873) - английский философ и экономист.
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   Шахта Альбрехт
   Госпожа Бауар, добрая женщина, у которой поселился Марсель Брукман,  была
швейцарка. Муж ее, рудокоп, погиб четыре года тому назад во время  одной  из
катастроф, которые ежеминутно угрожают жизни шахтера.  Завод  выплачивал  ей
маленькую пенсию - тридцать долларов в год; к этому присоединялось  то,  что
она выручала от сдачи внаем комнаты со столом,  и  заработок  ее  маленького
сына Карла.
   Хотя Карлу было только тринадцать лет, он уже работал  в  шахте;  на  его
обязанности лежало открывать после прохода вагонеток с  углем  одну  из  тех
заслонок, которые служат в шахте для вентиляции и правильного циркулирования
воздуха. Домик, где жила бедная вдова, находился далеко от шахты Альбрехт, и
мальчику  было  не  под  силу  совершать  каждый  день  такое   утомительное
путешествие, поэтому он ночевал в шахте  и  вменял  конюха,  который  уходил
вечером домой; маленький Карл оставался  на  его  месте  и  присматривал  за
шестью лошадьми, работавшими в шахте.
   Таким образом, жизнь Карла изо дня в  день  круглые  сутки  протекала  на
глубине пятисот метров под землей. Днем он дежурил у вентилятора, ночью спал
на соломе возле своих лошадей. Только раз  в  неделю,  по  воскресеньям,  он
поднимался на землю и в течение нескольких часов мог  наслаждаться  благами,
доступными каждому человеку: солнечным светом, синевой  неба  и  материнской
улыбкой.  Легко  представить  себе,  что  этот  мальчик   после   недельного
пребывания под землей отнюдь не походил на выхоленного ребенка. Он напоминал
скорее сказочного гнома, а не то так маленького трубочиста  или  негритенка.
Поэтому госпожа Бауэр обычно час с липшим хорошенько отмывала его с  помощью
изрядного количества мыла и горячей воды. Потом она  извлекала  на  свет  из
недр большого некрашеного шкафа добротный  костюмчик  из  толстого  зеленого
сукна, переделанный из отцовских обносков, и, облачив  в  него  Карла,  весь
день любовалась своим сынишкой, находя его краше всех на свете.
   Отчищенный от угольной пыли, Карл и в самом деле выглядел не хуже других.
Волосы у него были светлые, шелковистые, а  на  бледном,  прозрачном  личике
сияли кроткие голубые глаза; он был очень маленького роста  для  своих  лет.
Жизнь под землей делала  его  слабым  и  болезненным,  как  хилое  растение,
выросшее без солнечного света, в подвале. Если бы кто-нибудь  взял  на  себя
труд исследовать его кровь при помощи аппарата  доктора  Саразена,  у  него,
несомненно, обнаружили бы явный недостаток красных кровяных шариков.
   Характер у Карла был спокойный, несколько флегматичный, и  в  его  манере
держать  себя  уже  обнаруживалось  то  молчаливое   сознание   собственного
достоинства,  присущее  всем  шахтерам,  которое   поддерживается   чувством
постоянной  опасности,  суровым  трудом   и   упорством,   необходимым   для
преодоления тяжелых и непредвиденных препятствий. Любимым занятием  мальчика
было, усевшись рядом с матерью за большим столом, стоявшим посреди  комнаты,
накалывать на картон чудовищных насекомых, которых он находил под землей.
   Теплая и ровная атмосфера  шахт  имеет  свою  фауну,  мало  исследованную
натуралистами; тоже можно сказать и о подземной флоре:  на  влажных  пластах
каменного угля растут причудливые  зеленоватые  мхи,  уродливые,  безыменные
грибы и стелется бесформенная плесень.
   Инспектор Маульсмюле, страстный энтомолог, чрезвычайно интересовался этой
подземной жизнью. Он обещал мальчику, что будет давать ему серебряную монету
за  каждый  экземпляр  нового  вида.  Это  обещание  заставляло   мальчугана
тщательно обыскивать все закоулки шахты и постепенно развило в нем любовь  к
коллекционированию.  Теперь  он  уже  с  увлечением  собирал  насекомых  для
собственной коллекции.
   Но он увлекался не только пауками и мокрицами. В своем уединении он завел
тесную дружбу с двумя летучими мышами и полевкой. Он утверждал, что эти  его
друзья были самыми умными и самыми кроткими  зверьками  на  свете,  пожалуй,
умнее даже его лошадок с длинной, блестящей, как шелк, шерстью, о которых он
с восхищением рассказывал матери.
   Карл  особенно  любил  мудрого  Блер-Атоля,  самого   старого   обывателя
подземной конюшни, которого шесть лет тому назад спустили на глубину пятисот
метров и с тех пор ни разу не поднимали на свет божий. Теперь он  уже  почти
совсем ослеп, но  как  он  хорошо  знал  подземный  лабиринт!  Как  уверенно
поворачивал направо или налево, когда тащил вагонетку! Не было случая, чтобы
Блер-Атоль когда-нибудь  ошибся.  Он  всегда  вовремя  останавливался  перед
заслоном как раз на таком расстоянии, чтобы можно было  открыть  дверцу,  не
задев его. И каким приветливым ржанием встречал он мальчика утром и вечером,
когда тот приносил ему корм! Такое доброе, ласковое, привязчивое животное!
   - Ты знаешь, мама, он по-настоящему целует меня, он трется мордой  о  мою
щеку каждый раз, когда я подхожу к нему! - говорил Карл.  -  А  еще  знаешь,
мама, какое это для нас счастье, что Блер-Атоль так хорошо знает часы!  Если
бы не он, мы бы целую неделю так и не знали - утро или вечер, день или  ночь
у нас в шахте.
   Так он болтал, сидя за столом, а госпожа Бауэр слушала его и восхищалась.
Она тоже любила Блер-Атоля, к которому так привязался ее мальчик, в  никогда
не забывала послать ему кусок сахару. Как бы ей хотелось посмотреть на этого
старожила, которого знал еще ее покойный муж! Ее  тянуло  взглянуть  на  это
ужасное место, где после взрыва нашли обугленный труп бедного  Бауэра...  Но
женщин не пускали в шахты, и она  должна  была  довольствоваться  рассказами
своего сына.
   О, она хорошо знала его шахту, эту огромную черную пропасть,  поглотившую
ее мужа! Сколько раз она ждала его у этой огромной  зияющей  пасти,  сколько
раз следила взглядом за двойной клетью, в которой скользили  вдоль  каменной
кладки стен бадьи, подвешенные к стальным блокам на своих тросах; как  часто
наведывалась она в деревянное здание у входа в шахту, заглядывала в машинное
отделение, в кабинку табельщика и в другие служебные помещения! Сколько  раз
грелась она у огня громадной сушильни, где углекопы, выйдя из ствола,  сушат
свою одежду, а нетерпеливые курильщики спешат зажечь  трубку!  Как  свыклась
она с каждым стуком и скрипом этой адской двери! И  как  хорошо  знала  всех
этих подземных тружеников - приемщиков, которые  отцепляли  груженные  углем
вагонетка,   прицепщиков,   сортировщиков,    промывальщиков,    машинистов,
кочегаров, - все они проходили мимо нее, отправляясь на работу.
   Она рисовала в своем воображении то, чего не могла видеть глазами, следуя
мысленным взором за этой исчезающей бадьей, набитой  людьми,  среди  которых
когда-то был ее муж, а теперь ее единственный ребенок.  Некоторое  время  до
нее еще доносились смех и голоса, но, быстро удаляясь, они слабели, затихали
и, наконец, совсем смолкали в глубине. Ей казалось, что она видит,  как  эта
клетка опускается все ниже и ниже в узком вертикальном стволе, вот  она  уже
на глубине пятисот, шестисот метров, - какая огромная высота отделяет ее  от
поверхности зем ли, вчетверо выше самой высокой пирамиды! Вот наконец  клеть
останавливается, рабочие спешат выйти и мигом расходятся влево и  вправо  по
своему подземному городу: откатчики  идут  к  своим  вагонеткам,  забойщики,
вооруженные кайлом, в свои забои  -  рубить  пласты,  бутовщики  -  заменять
породой из влеченные угольные сокровища, крепильщики  -  ставить  крепления,
подпирающие кровлю галерей, дорожные мастера  -  чинить  пути,  прокладывать
рельсы, каменщики - выкладывать своды.
   Широкая, как проспект, главная штольня идет от  цен  трального  ствола  к
другому стволу на расстоянии  трех-четырех  километров.  Оттуда  под  прямым
углом расходятся второстепенные галереи и дальше  параллельно  им  подсобные
ходы.
   Между этими галереями возвышаются черные стены - м