основатели Франсевилля, -
это подготовить почву, выяснить кое-какие узкие вопросы, но не их  руками  и
не на этом участке Америки, а у границ Сирии будет  воздвигнут  когда-нибудь
истинно идеальный город".
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   Обед у доктора Саразена
   Тринадцатого сентября, всего за несколько часов  до  назначенного  герром
Шульце срока уничтожения Франсевилля, ни губернатор, ни любой из жителей  не
подозревали о грозящей катастрофе.
   Было семь часов вечера
   Утопая в зелени олеандровых  и  тамариндовых  деревьев,  город  живописно
раскинулся у подножия Каскад-Маунтс, купая свои одетые в мрамор набережные в
мягко набегающих  волнах  Тихого  океана.  На  только  что  политых  улицах,
овеваемых свежим морским ветром, царило веселое  оживление  Мягко  шелестели
деревья Зеленели газоны, цветы  раскрывали  свои  чашечки,  наполняя  воздух
тонким  благоуханием;  приветливые  белые   особнячки,   казалось,   радушно
улыбались, воздух был теплый, небо синело,  и  море  сверкало  из-за  густой
зелени широких бульваров
   Путешественника,  очутившегося  в  этом  городе,  вероятно,  поразили  бы
необыкновенно цветущий вид жителей и какое то праздничное оживление, царящее
на улицах. В школе живописи и скульптуры, в музыкальной школе и в  городской
библиотеке,  где  прекрасные  публичные  лекции  были  организованы  для  не
многочисленных групп, чтобы каждый слушатель мог полнее общаться с лектором,
только  что  окончились  занятия,  и,  так  как  все  эти  учреждения   были
сосредоточены в одном квартале, толпа молодежи, выходившая оттуда, запрудила
улицу и площадь Но никто не толкался, не раздражался, не слышно было никаких
окриков. У всех были довольные, веселые, улыбающиеся лица.
   Дом доктора Саразена стоял не в центре города, а на самом  берегу  Тихого
океана. Он был построен одним из первых, и доктор тотчас же поселился в  нем
со своей женой и  дочерью  Жанной.  Октав,  почувствовав  себя  миллионером,
пожелал остаться в Париже. Но при нем, к сожалению, не было  его  наставника
Марселя.
   Спустя некоторое время после того, как  они  жили  вдвоем  на  улице  Руа
де-Сисиль, они почти потеряли друг  друга  из  виду.  Таким  образом,  когда
доктор  с  женой  и  дочерью  поселился  в   Франсевилле,   Октав   оказался
предоставленным самому себе.
   Он вскоре совсем забросил занятия в шкоде, где должен был  окончить  курс
по настоянию отца, и в конце концов провалился на выпускном экзамене.
   Когда его приятель Марсель, который до тех пор вел его на поводу, так как
Октав не способен был заниматься самостоятельно, окончив первым  Центральную
школу, уехал из Парижа, Октав, что называется, закусил удила. Он снял  .себе
особняк  на  авеню  Майриньи,  разъезжал  в  карете,  запряженной  четверкой
лошадей, и чаще всего его можно было видеть на  ипподромах.  Октав  Саразен,
который три месяца тому назад едва мог держаться в седле на уроках  верховой
езды в манеже, внезапно превратился в завзятого лошадника. Своей эрудицией в
этой области он был обязан некоему англичанину - груму, которого взял к себе
на службу и который совершенно покорил  его  необыкновенными  познаниями  по
этой части.
   Утренние часы Октава были  распределены  между  портными,  сапожниками  и
шорниками. Вечера он проводил в оперетке или в гостиных только что открытого
на улице Тронше клуба. Октав  выбрал  этот  клуб  потому,  что  его  капитал
пользовался там таким уважением и  любовью,  каких  сам  он  своими  личными
достоинствами нигде не мог завоевать. Общество,  которое  он  встречал  там,
казалось ему идеалом изысканности.  Но,  странное  дело,  в  списке  членов,
вывешенном в нарядной рамке в приемном зале, красовались почти исключительно
иностранные  фамилии.  Читая  этот   список,   изобиловавший   всевозможными
титулами, можно было подумать, что вы случайно попали в приемную  профессора
геральдики. Однако, когда  вы  переходили  в  гостиную,  у  вас  создавалось
впечатление, что вы находитесь на  этнологической  выставке;  казалось,  что
здесь собрались все ястребиные носы и смуглые лица  всех  оттенков  со  всех
концов земного шара. Все эти космополитическое личности шикарно одевались, и
в  их  приверженности  к  светлым  тонам  обнаруживалось  вечное  стремление
смуглокожих уподобиться "бледнолицым".
   Среди  этих  двуногих  Октав  Саразен  казался  юным  богом.  Его   слова
передавались из уст в уста, ему старались подражать во всем, вплоть  до  его
манеры завязывать галстук, мнения его считались законом.  А  он,  опьяненный
этим фимиамом,  не  замечал  того,  что  систематически,  изо  дня  в  день,
проигрывает свои деньги то на бегах, то в карты, то в рулетку. Возможно, что
некоторые  члены  этого  клуба,  будучи  людьми  восточного   происхождения,
считали, что они в сущности также  имеют  права  на  наследство  бегумы.  Во
всяком случае, она медленно, но неуклонно  перекладывали  это  наследство  в
своя карманы.
   Неудивительно, что при таком образе жизни дружба,  связывавшая  Октава  с
Марселем, мало-помалу прекратилась. Они почти перестали писать  друг  другу.
Что общего могло быть между  суровым  тружеником,  стремящимся:  непрестанно
совершенствовать свой ум и  свои  знания,  и  красивым,  изнеженным  юношей,
проматывающим свое состояние  и  не  интересующимся  ничем,  кроме  конюшен,
клубных сплетен в анекдотов?
   Мы  знаем,  что  Марсель  покинул  Париж  для  того,  чтобы  следить   за
махинациями герра Шульце, только  что  заложившего  на  той  же  независимой
территории  Соединенных  Штатов  основание  Стального  города,   враждебного
Франсевиллю, а впоследствии Марсель поступил на службу к стальиому королю.
   Октав в течение двух лет вел бессмысленное, бесполезное  существование  и
за это время успел пустить на ветер несколько миллионов. В конце концов  это
нелепое времяпрепровождение наскучило ему,  и  в  один  прекрасный  день  он
бросил все и приехал  к  отцу.  Это  спасло  его  от  гибели,  и  не  только
физической, но и моральной.
   Итак, сейчас все семейство доктора Саразена было в полном сборе.
   Жанна за  эти  шесть  лет  жизни  в  Франсевилле  успела  превратиться  в
очаровательную девятнадцатилетнюю девушку, сочетавшую своеобразную  прелесть
усвоенных ею американских манер с грацией и изяществом француженки. Мать  ее
говорила, что до тех пор, пока они с Жанной не стали неразлучными  друзьями,
она никогда не подозревала,  что  близость  с  дочерью  может  доставить  ей
столько радости.
   Жизнь  госпожи  Саразен  в  Фраиеевилле   была   наполнена   полезной   и
плодотворной работой. Ода деятельно помогала своему мужу во всех его  добрых
начинаниях. Только мысль об Октаве не давала ей покоя;  но  с  тех  пор  как
"блудный сын" вернулся в лоно семьи, она чувствовала себя  счастливейшей  из
смертных.
   В этот вечер, 13  сентября,  у  доктора  Саразеиа  обедали  двое  на  его
ближайших  друзей:  полковник  Гендон,  старый  ветеран,   участвовавший   в
гражданской войне, потерявший руку при осаде Литтсбурга и ухо в сражении при
Севен-Оксе, что не мешало ему теперь успешно сражаться в шахматы, и господин
Ленц, главный инспектор учебных заведений Франсевилля.
   Говорили о  городских  делах,  о  различных  мероприятиях,  проводимых  в
общественных учреждениях, в больницах, школах, кассах взаимопомощи.
   Согласно школьной программе доктора Саразена, в которой важное место было
отведено религии, инспектор Ленц  создал  несколько  опытных  первоначальных
школ, где педагоги, наблюдая за детьми,  стремились  выявить  их  врожденные
способности и помогали им развиваться в этом направлении.
   В школах Франсевилля детям прививали любовь к науке, прежде  чем  пичкать
их знаниями, которые, как говорит Монтень, "плавают на поверхности мозга"  и
не приносят ребенку никакой пользы, не делая его ни умнее, ни лучше
   Правильно направленный ум сам  выберет  себе  подходящую  деятельность  и
найдет наиболее полезное применение своим способностям
   В  этой  глубоко  продуманной  системе  воспитания   серьезное   внимание
уделялось также и гигиене тела- ибо мозг и  тело  человека  несут  одинаково
важную службу, человек не может обойтись одним и отказаться  от  другого,  -
ум, предоставленный самому себе, отрешенный от плоти, очень скоро погибнет.
   В  описываемый  нами  момент  Франсевилль  достиг  высшей   степени   как
материального, так и интеллектуального расцвета.
   На его конгрессы съезжались величайшие ученые мира. Со всех концов земли,
привлеченные рассказами об этом чудесном городе, стекались  туда  знаменитые
артисты, художники, скульпторы, музыканты; под их руководством таланты  юных
франсевилльцев обещали в недалеком будущем прославить  этот  уголок  земного
шара.
   Можно было предвидеть, что эти новые  французские  Афины  вскоре  завоюют
себе первое место среди столиц мира.
   Наряду  с  гражданским  обучением  в  школах   в   обязательном   порядке
проводились и военные занятия.
   По окончании школы  все  молодые  люди  умели  владеть  оружием  и  имели
достаточную теоретическую подготовку, чтобы разбираться в вопросах тактики и
стратегии.
   Когда разговор за столом коснулся этой темы, полковник Гендон  с  большой
похвалой отозвался о своих новобранцах.
   - Они отлично тренированы, - сказал он, - и во  время  маневров  проявили
прекрасную подготовку и умение приноровляться  к  условиям  походной  жизни.
Наша армия хороша тем, что в нее входят все граждане, и в случае  надобности
все   возьмутся   за   оружие   и   покажут    себя    хорошо    обученными,
дисциплинированными солдатами
   До сих пор Франсевилль поддерживал наилучшие отношения  со  всеми  своими
соседями, ибо никогда не упускал случая оказать им какую-нибудь услугу,  но,
когда дело касается корысти, человеческая неблагодарность не знает  предела,
и  доктор  Саразен  и  его  друзья,  помня  об  этом,   считали   за   благо
придерживаться мудрого житейского правила береженого и бог бережет.
   Обед кончился, и дамы, по английскому обычаю, покинули  столовую.  Доктор
Саразен, Октав, полковник Гендон и господин Ленц, продолжая начатую  беседу,
перешли уже к вопросам политической экономии, когда в комнату вошел слуга  и
подал доктору "Нью-Йорк геральд".
   Эта почтенная газета с самого момента основания Франсевилля  проявляла  к
нему живейшую симпатию и с интересом следила за всеми фазами его развития.
   Граждане  Франсевилля  привыкли  видеть  на  ее  страницах   всевозможные
высказывания и заметки, отражающие общественное мнение Соединенных Штатов об
их городе.
   Эта маленькая колония свободных, счастливых, независимых  людей  вызывала
не только  восторженное  удивление,  но  самую  черную  зависть,  и  если  у
франсевилльцев было в Америке много  сторонников,  готовых  выступить  в  их
защиту, то было и немало врагов, которые рады были при всяком удобном случае
нападать  и  клеветать  на  них  "Нью-Йорк  геральд"  неизменно   стоял   за
Франсевилль и всячески высказывал это на своих страницах.
   Доктор Саразен, продолжая беседу, разорвал  бандероль  и,  бросив  беглый
взгляд  на  передовую  статью,  хотел  было  отложить  газету,   но   вдруг,
остановившись на полуслове, с недоуменным видом пробежал  глазами  несколько
строк и тут же прерывающимся от волнения голосом прочел их вслух.
   - "Нью-Йорк, восьмое сентября. Мы накануне злодейского покушения на права
мирных граждан Как сообщают из достоверных  источников,  Шталыптадт,  собрав
мощное  вооружение,   готовится   выступить   против   французского   города
Франсевилля, чтобы стереть его с лица земли. Мы не беремся решать, должны ли
Соединенные Штаты вмешаться в это столкновение между германской и  латинской
расами, но считаем своим  долгом  довести  до  сведения  всех  порядочных  и
честных людей об этом чудовищном насилии. Жители Франсевилля,  не  теряя  ни
минуты, должны принять все меры к обороне..."
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   Заседание совета
   Ненависть стального короля к городу, созданному  доктором  Саразеном,  ни
для кого Не была тайной. Все знали, что Штальштадт был  задуман  им  в  пику
Франсевиллю. Но чтобы  он  мог  напасть  на  мирный  город,  разрушить  его,
воспользовавшись преимуществом грубой силы, - этого никто  не  мог  ожидать.
Однако "Нью-Йорк  геральд"  высказывался  вполне  определенно.  По-видимому,
корреспонденты этого влиятельного органа печати каким-то образом проникли  в
намерения герра Шульце  и  спешили  предупредить  франсевилльцев.  Они  ясно
говорили: нельзя терять ни минуты.
   Доктор  Саразен  не  мог  прийти  в  себя  от  охватившего  его   чувства
недоумения. Как все честные люди, он был не склонен  верить  в  зло.  Он  не
допускал мысли, что человек может быть до такой степени  извращен,  чтобы  у
него без всякой причины, просто из какого-то самодурства,  могло  возникнуть
желание разрушить целый город, который  является  культурной  собственностью
всего человечества.
   - Подумать только, - говорил доктор, - что у  нас  в  этом  году  процент
смертности снизился  до  одного  с  четвертью,  что  у  нас  нет  ни  одного
десятилетнего  мальчугана,  который  не  умел  бы  читать,  что  со  времени
основания Франсевилля у нас не было ни одного случая убийства или  кражи.  И
вот  находятся  варвары,  которые  жаждут  погубить  в  самом  начале  такой
замечательный опыт. Нет, я не могу поверить, чтобы ученый,  химик,  будь  он
хоть сто раз немцем, оказался способным на такое злодеяние.
   Однако нельзя было не считаться с предупреждением  этой  благожелательной
газеты, и  необходимо  было  принять  срочные  меры  к  самозащите.  Подавив
горестное изумление, охватившее его в первую минуту, доктор Саразен  овладел
собой и обратился к присутствующим.
   - Господа, - сказал он, - вам как членам муниципального  совета  надлежит
вместе со мной обсудить, что нам следует  предпринять  для  спасения  нашего
города. Что мы прежде всего должны сделать?
   - Нет  ли  какой-нибудь  возможности  прийти  к  соглашению?  Возможности
избежать войны, не поступаясь нашей честью? - промолвил господин Ленц.
   - Нет, такая возможность совершенно исключена, -  возразил  Октав.  -  По
всему видно, что герр Шульце решил воевать  во  что  бы  то  ни  стало.  Его
ненависть к нам Не дает ему покоя, и ясно, что он  не  пойдет  ни  на  какие
уступки.
   - В таком случае мы должны постараться дать надлежащий  отпор,  -  сказал
доктор. - Как вы  считаете,  полковник,  способны  мы  противостоять  пушкам
Шталыптадта?
   - Любую военную силу можно успешно отразить  другой  такой  же  силой,  -
ответил полковник, - но дело в том, что у  нас  нет  возможности  защищаться
теми же средствами и тем же оружием, с которым  собирается  напасть  на  нас
герр Шульце. Изготовить пушки, которые могли  бы  бороться  с  его  пушками,
слишком долгая история, и, признаться, я сомневаюсь, что мы в состоянии  это
сделать:  для  этого  нужно  иметь  специально   оборудованные   мастерские.
Единственный возможный для нас выход - это  не  дать  врагу  приблизиться  к
городу, не допустить вторжения.
   - Я сейчас же созову совет, -  сказал  доктор  Саразен  и,  поднявшись  с
места, предложил гостям перейти в кабинет.
   Это была просторная, светлая комната. Три ее стены были до самого потолка
заставлены книжными полками, четвертая увешана картинами,  а  под  ними,  на
уровне человеческого роста, виднелся ряд  обозначенных  номерами  раструбов,
похожих на акустические трубки.
   - С помощью телефона мы теперь можем созвать совет, не выходя из дому,  -
сказал доктор и, нажав кнопку,  мгновенно  соединился  с  квартирами  членов
муниципального совета.
   Через три минуты все аппараты, соединенные проводами с аппаратом  доктора
Саразена, ответили: "Слушаю", и доктор, став перед  микрофоном,  позвонил  в
колокольчик и объявил заседание открытым.
   - Слово предоставляется почтенному полковнику Гендону. Он имеет  сообщить
муниципальному совету нечто чрезвычайно важное.
   Полковник стал  у  телефона  и,  прочитав  сообщение  "Нью-Йорк  геральд"
доложил совету, какие, по его мнению, меры следует принять в первую очередь.
   Как только он кончил, номер шесть задал ему следующий вопрос: считает ли,
полковник возможным защищать город, если те  меры,  о  которых  он  говорит,
окажутся недостаточными для того,  чтобы  задержать  врага  и  помешать  ему
приблизиться к городу?
   Полковник ответил утвердительно.
   Вопрос и ответ, так же как и предыдущее выступление, дошли до слуха  всех
невидимых участников заседания.
   Затем номер семь спросил, каким сроком примерно располагают франсевнлльцы
для организации обороны.
   Полковник, разумеется, не мог ответить точно на этот вопрос,  но  сказал,
что надо постараться сделать все возможное в течение двух недель.
   Номер два:
   - Следует ли ждать нападения, не лучше ли постараться предотвратить его?
   - Разумеется, мы  примем  все  меры,  чтобы  предотвратить  нападение,  -
ответил полковник, - и, если  нам  будут  угрожать  высадкой  с  моря,  надо
пустить в ход торпеды и потопить корабли герра Шульце.
   Вслед за этим доктор Саразен  предложил  созвать  ученый  совет  химиков,
инженеров и артиллеристов для обсуждения плана защиты города, разработанного
полковником Гендоном.
   После доктора Саразена выступил номер один:
   - Какая сумма денег потребуется для того, чтобы немедленно начать  работы
по обороне города?
   Полковник Гендон ответил, что для  этого  понадобится  от  пятнадцати  до
двадцати миллионов долларов.
   Номер четыре внес предложение немедленно созвать общее  собрание  граждан
Франсевилля.
   Председатель, доктор Саразен, поставил вопрос на голосование. Предложение
было принято единодушно.
   На этом заседание совета закончилось.
   Часы показывали восемь. Заседание продолжалось всего восемнадцать минут и
никому не доставило никаких хлопот.
   Общее собрание граждан было созвано столь же простым и быстрым  способом.
Доктор Саразен. сообщил по телефону резолюцию совета в городскую  ратушу,  и
тотчас  же  на  двухстах  восьмидесяти  колоннах,  которые  стояли  на  всех
перекрестках города, зазвонили электрические колокола, а стрелки  светящихся
циферблатов,  установленных  на  этих  колоннах,  остановились  на  половине
девятого - часе, назначенном для собрания франсевилльцев.
   Услышав звон, длившийся четверть часа, жители города Франсевилля поспешно
выходили на улицу,  прохожие  поднимали  глаза  на  ближайший  циферблат,  и
каждый, сознавая, что его призывает гражданский долг, отправлялся в ратушу.
   К назначенному часу, всего за каких-нибудь десять - пятнадцать минут, все
франсевилльцы были в сборе. Доктор Саразен и другие члены  совета  восседали
на трибуне. Полковник Гендон, который должен  был  выступить  с  сообщением,
стоял на ступенях трибуны, дожидаясь, когда ему дадут слово.
   Большинство граждан уже знало, чем вызвано сегодняшнее собрание, так  как
заседание совета записывалось фонографом в ратуше и тотчас же было  передано
в газеты, а те моментально отпечатали экстренный выпуск, который в виде афиш
расклеили по всему городу.
   Зал  собраний  в  ратуше  представлял  собой  просторное   помещение   со
стеклянной крышей и прекрасной вентиляцией. Длинная вереница газовых рожков,
укрепленных под высоким сводом, освещала его ровным ярким светом.
   На лицах франсевилльцев не было ни следа уныния. Толпа стояла  спокойная,
сдержанная;  в  ней  чувствовались  сознание  собственного   достоинства   и
невозмутимая уверенность в своих силах.
   Ровно в половине девятого председатель позвонил в колокольчик, и  в  зале
воцарилась мертвая тишина.
   Полковник Гендон поднялся на трибуну.
   Простым, энергичным языком, без всяких ораторских ухищрений и прикрас, но
внятно и ясно, как говорят люди,  которые  знают,  что  они  хотят  сказать,
полковник Гендон рассказал  собравшимся  о  том,  как  герр  Шульце,  всегда
питавший ненависть к Франции, к  доктору  Саразену,  покл