в  очень  молодом  возрасте  за  человека,
всецело отдавшегося науке,  с  благоговением  относилась  к  занятиям  мужа,
которого она нежно любила, хотя и не совсем понимала его  увлечения.  Чуждая
тех радостей, которые доктор Саразен  черпал  в  своей  работе,  она  иногда
чувствовала себя несколько одинокой рядом с этим  тружеником  науки  и  весь
свой избыток нежности, все свои  надежды  перенесла  на  детей.  Она  любила
мечтать о том, какая  у  них  будет  роскошная,  счастливая  жизнь.  Она  не
сомневалась, что Октава ждет блестящая будущность. Когда  Октав  поступил  в
Центральную школу,  это  скромное  учебное  заведение,  выпускавшее  молодых
инженеров,  преобразилось  в  ее  глазах  в  некий  питомник  знаменитостей.
Единственно, что иной раз омрачало ее радужные мечты, был недостаток средств
- препятствие, которое могло помешать головокружительной карьере  сына,  так
же как и счастью ее дочери Жанны.
   Письмо мужа рассеяло все ее опасения - теперь ей уже нечего было бояться,
ее материнское сердце было спокойно.
   Мать с сыном сидели и разговаривали чуть ли не до самого рассвета;  каких
.только планов  они  не  строили  на  будущее,  а  маленькая  Жанна,  вполне
довольная своим настоящим, совсем не думала о будущем и так и заснула,  сидя
в кресле.
   Наконец, когда они уже собирались идти спать, г-жа Саразен спросила сына:
   - Что же ты мне ничего не говоришь о Марселе? Разве  ты  не  показал  ему
письмо отца? Что он об этом думает?
   - Ну разве ты не знаешь Марселя,  -  ответил  Октав.  -  Ведь  это  сущий
мудрец, да что там, настоящий стоик. Он, знаешь, испугался за нас...  не  за
отца, конечно, за него, как он сказал, при его здравомыслии  ученого  нечего
опасаться, - но что касается нас, тебя,  Жанны  и  в  особенности  меня,  он
говорит, что его пугает это огромное богатство, что он предпочел бы для  нас
нечто более скромное - тысяч двадцать пять годового дохода.
   - И может быть, он прав, - ответила мать, задумчиво глядя на сына. - Есть
такие натуры, для которых неожиданное богатство может оказаться гибельным.
   При этих словах Жанна проснулась.
   - Ты помнишь, мама,  -  сказала  она,  поднимаясь  и  протирая  глаза,  -
помнишь, как ты мне однажды сказала, что Марсель  никогда  не  ошибается?  Я
верю всему, что говорит Марсель.
   И, поцеловав мать, Жанна вышла из комнаты.
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   Хроника происшествий
   Когда  доктор  Саразен  явился  на  четвертое  заседание   гигиенического
конгресса, он обнаружил, что все его коллеги проявляют по отношению  к  нему
исключительное внимание. До сих пор его светлость  лорд  Глендовер,  кавалер
ордена Подвязки и почетный  президент  собрания,  едва  удостаивал  замечать
присутствие скромного французского врача.
   Этот  лорд  был  весьма  важной  персоной,  и  его  участие  в  конгрессе
заключалось в том, что он  объявлял  об  открытии  и  закрытии  заседания  и
предоставлял слово ораторам по списку, лежавшему  перед  ним  на  столе.  Он
сидел всегда в одной и той же позе, заложив правую руку за борт сюртука,  не
потому, что он когда-то повредил себе руку, упав с лошади, а потому, что эта
неудобная  поза  была  увековечена  английскими  скульпторами  в   бронзовых
памятниках английских государственных деятелей.
   Мучнисто-белое,  гладко  выбритое  лицо,   покрытое   красными   пятнами,
замысловатый  парик  с  высоко  взбитыми  локонами  над  узким  лбом,   явно
свидетельствующим о полном отсутствии мыслей, вполне  гармонировали  с  этой
надутой, чопорной фигурой, неподвижно застывшей в нелепой, натянутой позе.
   Когда  необходимость  заставляла   лорда   Глендовера   повернуться,   он
поворачивался всем корпусом сразу, точно деревянный манекен. И даже глаза  у
него двигались в орбитах не так, как у людей, а точно у куклы, рывками.
   На первом заседании конгресса, когда доктор Саразен подошел представиться
президенту,  лорд  Глендовер  в  ответ  на   его   приветствие   ограничился
снисходительно-покровительственным   кивком,   который   можно    было    бы
расшифровать так:
   "Здравствуйте,  маленький  человечек!  Это  вы,  кажется,  добывая   себе
средства к существованию,  возитесь  с  какими-то  жалкими  машинками?  Надо
обладать моим острым зрением, чтобы разглядеть так далеко  от  меня,  где-то
там внизу, столь незаметного человека. Ну что ж, разрешаю вам приютиться под
сенью моего величия".
   Но на этот раз  лорд  Глендовер  встретил  доктора  Саразена  приветливой
улыбкой и простер свою любезность до того, что указал ему на  пустое  кресло
возле себя. Все остальные члены конгресса  почтительно  поднялись  со  своих
мест.
   Чрезвычайно удивленный этим знаком исключительного и лестного внимания  к
своей особе, доктор Саразен решил, что, по-видимому,  его  счетчик  кровяных
шариков, после того как с  ним  ознакомились  ближе,  признан  более  ценным
изобретением, чем это показалось сначала.
   Но это самообольщение длилось недолго. Едва только он сел на предложенное
ему место, как лорд Глендовер круто повернулся  всем  корпусом,  что  вполне
могло привести к вывиху позвоночника у его Светлости, наклонился к доктору и
шепнул ему на ухо:
   - Я слышал, вы получили громадное наследство? Говорят, вы теперь "стоите"
двадцать один миллион фунтов стерлингов. Правда это?
   Лорд Глендовер был, по-видимому, страшно огорчен,  что  он  легкомысленно
просчитался в  своем  обращении  с  человеком,  представлявшим  собой  такую
громадную ценность. Вся его поза, казалось, говорила: "Почему же вы  нас  не
предупредили? Ну, знаете, откровенно говоря, это нехорошо. Ввести человека в
такое заблуждение!"
   Доктор Саразен,  который,  по  совести  говоря,  отнюдь  не  считал,  что
"ценность" его со времени прошлого заседания увеличилась хотя бы на одно су,
только удивился, каким образом известие о его богатстве  успело  так  быстро
распространиться. Но в это  время  доктор  Овидиус  из  Берлина,  его  сосед
справа, повернулся к нему с приторно-сладкой улыбкой и сказал:
   -  Говорят,  вы  теперь  не  уступите  самому  Ротшильду!  Разрешите  вас
поздравить, дорогой коллега. Я прочел об этом в "Дейли телеграф".
   И он протянул доктору утренний выпуск  газеты.  Там,  в  отделе  "Хроника
происшествий", красовалась следующая заметка, автора которой  нетрудно  было
узнать по стилю:
   "Колоссальное  наследство.  Многолетние   поиски   законных   наследников
огромного  состояния  бегумы  Гокооль  стараниями  многоопытных   поверенных
конторы  "Биллоус,  Грин  и  Шарп"  (93,  Саутгемптон-роу,  Лондон)  наконец
увенчались успехом. Счастливым обладателем двадцати одного  миллиона  фунтов
стерлингов, находящихся  ныне  на  хранении  в  Английском  банке,  является
французский ученый доктор Саразен, чей прекрасный  доклад  на  гигиеническом
конгрессе в Брайтоне был помещен на страницах нашей  газеты  всего  три  дня
тому назад.
   Долгие,  терпеливые  поиски  и  усилия,  сопряженные   со   всевозможными
препятствиями и злоключениями, описанию  которых  можно  было  бы  посвятить
целую книгу, позволили наконец мистеру Шарпу установить, что доктор  Саразен
является прямым потомком баронета Жан-Жака Ланжеволя, супруга бегумы Гокооль
во втором браке. Этот доблестный солдат, отличившийся на военной службе, был
уроженцем маленького французского городка Бар-ле-Дюк.
   В настоящее время для введения в права наследника осталось выполнить лишь
некоторые формальности. Необходимые бумаги уже представлены на утверждение в
канцлерский суд*. Столь удивительное стечение обстоятельств приносит  в  дар
французскому ученому  британский  титул  и  несметное  богатство,  собранное
многими поколениями индийских раджей. Однако судьба  могла  оказаться  менее
разборчивой, и мы можем только порадоваться, что это колоссальное  состояние
попало в руки человека, который сумеет распорядиться им достойным образом".
   * Канцлерский суд - высший суд Англии.
   Доктор Саразен читал  заметку  со  странным  чувством  досады.  Ему  была
неприятна быстрая огласка этого события. Хорошо зная  человеческую  природу,
он предвидел, что ему будут  без  конца  надоедать,  а  главным  образом  он
испытывал  глубокое  унижение  от  того,  что  люди  придавали  этому  такое
значение.
   Доктору казалось, что его личное достоинство  умаляется  огромной  цифрой
состояния. Его труды и личные заслуги уже потонули в этом море золота даже в
глазах  его  ученых  собратьев.  Они  уже  не  ценили  в   нем   неутомимого
исследователя, тонкого, проницательного ученого, талантливого  изобретателя,
они ценили в нем  только  обладателя  полумиллиарда.  Будь  он  прирожденным
кретином,  или  совершенно  невежественном  готтентотом,  или   даже   сущим
ничтожеством, ценность его была бы та же. Как выразился лорд  Глендовер,  он
теперь "стоит" двадцать  один  миллион  фунтов  стерлингов,  ни  больше,  ни
меньше. Его охватило чувство отвращения, и члены конгресса, которые с  чисто
научным интересом разглядывали сидящего среди них "полумиллиардера", не  без
удивления констатировали, что физиономия представителя этой породы  выражает
непонятное огорчение.
   Но доктор заставил себя подавить эту минутную слабость. Он вспомнил о той
великой цели, которой решил посвятить свое нежданное богатство, в  лицо  его
прояснилось.  Во  время  перерыва,  наступившего   после   доклада   доктора
Стивенсона из Глазго о воспитании малолетних кретинов, он встал  и  попросил
слово для важного сообщения.
   Лорд Глендовер сейчас же предоставил ему  слово,  хотя  на  очереди  было
выступление доктора Овидиуса. Он предоставил бы ему слово, даже если бы весь
конгресс, ученые мужи всей Европы выразили бы  единогласный  протест  против
такого явного попустительства. И лорд Глендовер ясно дал  почувствовать  это
своим тоном.
   - Господа, - сказал доктор Саразен, - я хотел подождать  несколько  дней,
прежде чем сообщить вам об этом удивительном  событии,  происшедшем  в  моей
жизни, и о благоприятных перспективах, которые оно открывает для науки.  Но,
поскольку событие это приобрело гласность, с  моей  стороны  было  бы  явным
позерством умалчивать о  нем...  Итак,  господа,  я  действительно  оказался
законным  наследником  громадного  капитала,  находящегося  на  хранении   в
Английском банке. Но нужно ли мне  говорить  вам,  что  я  в  данном  случае
являюсь не чем иным, как душеприказчиком  науки!  (Сенсация  в  зале.)  Этот
капитал  принадлежит  не  мне  -  он  принадлежит  человечеству,  прогрессу.
(Движение в зале. Одобрительные возгласы.  Дружные  аплодисменты.  Весь  зал
встает, взволнованный этими словами.) Не аплодируйте мне, господа. Я  твердо
убежден,  что  каждый  честный  труженик  науки,  поистине  достойный  этого
прекрасного имени, сделал бы на моем месте то же самое. Возможно, кое у кого
явится подозрение, что мной в данном случае руководит не столько преданность
науке, сколько свойственное всем людям тщеславие. (Возгласы в публике: "Нет!
Нет!") Ну что же, в конце концов ведь нам важны результаты. Итак, я  заявляю
твердо и безоговорочно: полмиллиарда, столь неожиданно  оказавшиеся  в  моих
руках, принадлежат не мне. Они принадлежат науке. А вам  я  предлагаю  стать
тем парламентом, который возьмет на себя распределить  эти  средства.  Я  не
считаю  себя  достаточно  компетентным,  чтобы  самому  распоряжаться  таким
капиталом. Я предлагаю вам разделить со мной эту  ответственность  в  общими
усилиями найти наиболее достойное применение этому богатству. (Крики  "ура".
Волнение в зале переходит в восторженные овации.)
   Все поднялись с мест. Многие из  членов  конгресса  влезли  на  столы.  У
профессора Тернбулла из Глазго лицо налилось кровью, - кажется,  ею  вот-вот
хватит удар. Доктор Чиконья из Неаполя чуть не задохнулся от восторга.  Один
лорд  Глендовер  сохранял  величественное  спокойствие   и   невозмутимость,
приличествующие его высокому сану.  Впрочем,  он  был  убежден,  что  доктор
Саразен мило шутит и, разумеется, не имеет ни малейшего намерения привести в
исполнение   столь   безрассудный   проект.   Наконец   в    зале    кое-как
восстанавливается тишина, и доктор Саразен получает возможность продолжать.
   - Итак, с вашего разрешения, господа, я позволю себе  предложить  вам  на
обсуждение   следующий   план,   который   вы   легко   сможете   исправить,
усовершенствовать и дополнить.
   Услышав это заявление, члены конгресса напрягают слух и  с  благоговейным
вниманием ловят каждое слово оратора.
   -  Господа,  мы  наблюдаем  вокруг  много  причин  болезней,   нищеты   и
смертности. Я считаю необходимым обратить ваше  внимание  на  одну  из  них,
имеющую первостепенное значение: это чудовищные  антисанитарные  условия,  в
которых вынуждена жить большая часть человечества. Я  имею  в  виду  главным
образом большие города, где масса людей  ютится  в  тесных  домах,  зачастую
лишенных света и воздуха, этих  двух  необходимых  источников  жизни.  Такие
скопления людей нередко являются настоящим рассадником заразы. Люди, живущие
в таких условиях, обречены на. преждевременную  гибель.  Те,  что  выживают,
теряют здоровье и работоспособность, а общество п силу этого несет громадные
потери в рабочей силе, которой можно было бы  найти  полезное  применение...
Почему бы нам не попробовать, господа, прибегнуть для борьбы с этим  злом  к
одному из самых могучих средств - показать пример?  Разве  мы  не  могли  бы
объединить все силы нашего воображения, всю нашу изобретательность для того,
чтобы создать проект образцового города в  соответствии  с  самыми  строгими
требованиями науки. (Возгласы: "Да! Да! Правильно!  Правильно!  Превосходная
мысль!.") А затем мы могли бы употребить  наш  капитал  на  постройку  этого
города и преподнести его миру как пример, достойный  подражания.  ("Да!  Да!
Браво!" Гром аплодисментов.)
   Члены конгресса, охваченные исступленным восторгом, кричат, пожимают друг
другу руки, бросаются к доктору, поднимают его и  торжественно  проносят  по
всему залу.
   - Господа, - продолжает  доктор,  после  того  как  ему  наконец  удалось
вернуться на свое место, - этот город, который каждый из нас мысленно  видит
перед собой, этот город здоровья и благоденствия,  через  несколько  месяцев
может воплотиться в действительность и будет открыт для народов всех  стран.
Мы издадим на всех языках  подробное  описание  и  план  нашего  прекрасного
города и распространим их по всему свету... Мы позовем жить в  нашем  городе
честных людей, которых нужда и безработица гонят из перенаселенных стран.  У
нас же найдут применение своим способностям и те (не удивляйтесь,  что  я  о
них думаю), кого чужеземцы-завоеватели обрекли  на  жестокое  изгнание;  они
внесут в наше дело духовный вклад,  более  драгоценный,  чем  все  сокровища
мира. Мы построим прекрасные  школы,  которые  будут  воспитывать  молодежь,
руководствуясь мудрыми принципами, способными развить и направить на должный
путь все духовные, умственные и физические силы человека.  И  это  обеспечит
нам в будущем здоровое, цветущее поколение.
   Нет слов описать всеобщий энтузиазм, охвативший аудиторию,  когда  доктор
Саразен закончил  свою  речь.  Рукоплескания,  возгласы  и  крики  "ура"  не
смолкали по меньшей мере четверть часа. Но не успел доктор сесть,  как  лорд
Глендовер снова наклонился к нему и, многозначительно  прищурившись,  шепнул
на ухо:

   Члены конгресса,  охваченные  восторгом,  кричат,  бросаются  к  доктору,
поднимают его и торжественно проносят по всему залу.
   - Недурная идея! Вы рассчитываете на доходы с городских  пошлин,  не  так
ли?.. Дело верное. Надо только хорошо организовать рекламу, собрать побольше
влиятельных имен. А люди после болезни или  нуждающиеся  в  поправке  охотно
поедут к вам. Надеюсь, вы для меня прибережете хороший участочек?
   Бедный доктор, глубоко оскорбленный  упорной  настойчивостью,  с  которой
лорд Глендовер усматривал в его действиях одни  лишь  корыстные  побуждения,
только  собрался  ответить  его  светлости,  как  вице-президент   предложил
собранию  выразить  единодушное  одобрение  и  благодарность  автору   столь
высокогуманного проекта.
   - Брайтонский конгресс, - сказал он, - где зародилась эта  великая  идея,
будет увековечен в памяти людей.  И  мы  должны  признать,  что  человек,  у
которого возникла эта идея, поистине должен обладать высоким  умом,  большим
сердцем и безмерным великодушием. И вот теперь, когда нас  посвятили  в  эту
идею, не кажется ли нам странным и удивительным, что до сих пор  она  никому
не приходила в голову? Сколько  миллиардов,  истраченных  на  кровопролитные
войны, сколько состояний, выброшенных  на  бессмысленные  спекуляции,  могли
быть вложены в это прекрасное начинание!
   Закончив свою речь, оратор предложил наименовать новый город в честь  его
основателя "Саразина".
   Предложение было единогласно принято, но, по  просьбе  доктора  Саразена,
его пришлось заново проголосовать.
   - Нет, - сказал он, - мое имя здесь ни  при  чем.  Не  будем  приклеивать
будущему городу никаких нелепых наименований, заимствованных  из  латинского
или греческого языка, от них веет невыносимой скукой. Ведь это  будет  город
благоденствия... Я бы хотел дать ему имя моей родины,  давайте  назовем  его
Франсевиллем.
   Разумеется, никому не пришло в голову оспаривать предложение  доктора,  и
просьба его была немедленно удовлетворена.  Итак,  Франсевилль  был  заложен
пока только на словах, но сегодня же его имя должны были внести в протокол и
таким образом запечатлеть на бумаге. Собрание тут же приступило к обсуждению
первых статей проекта.
   Но оставим  почтенных  членов  собрания  за  этой  практической  работой,
которая столь отличается от  обычного  круга  их  деятельности,  вернемся  к
заметке  из  хроники  происшествий,  напечатанной  в  "Дейли  телеграф",   и
проследим за ней шаг за шагом ло одному из ее бесчисленных маршрутов.
   Вечером 29 октября  эта  заметка,  перепечатанная  слово  в  слово  всеми
английскими  газетами,  облетела  все   уголки   Соединенного   королевства.
Появилась она, между прочим, и в Гулльскон  газете  и,  украсив  собой  этот
скромный листок, отправилась с ним на  груженной  углем  трехмачтовой  шкуне
"Мери Куин" в Роттердам, куда и прибыла 1 ноября. Здесь ее сейчас же поймали
и вырезали проворные ножницы главного редактора  и  единственного  секретаря
"Голоса Нидерланд", затем  перевели  на  язык  великих  живописцев  Кейпа  и
Поттера*, и 2 ноября она на всех парах прикатила в город Бремен, прямехонько
в  редакцию  газеты  "Бремен  мемориал".  Здесь  ее  приодели,  причесали  и
перепечатали на немецком языке. Стоит ли упоминать  о  том,  что  тевтонский
репортер,   снабдив   перевод   заманчивым   заголовком   "Eine   ubergrosse
Erbschaft"*,  не  утерпел  и,   положившись   на   доверчивость   читателей,
смошенничал  и  приписал  в  скобках:  "От  собственного  корреспондента   в
Брайтоне".
   * Кейп и Поттер - голландские художники XVII века.
   ** "Колоссальное наследство" (нем.).
   Итак, жульнически онемеченная  заметка  попала  в  редакцию  внушительной
"Северной газеты", где ее поместили  во  втором  столбце  третьей  страницы,
обкорнав ей заголовок, чересчур авантюрный для такой солидной газеты.
   Наконец 3 ноября вечером,  пройдя  через  все  эти  превращения,  заметка
очутилась в толстых руках здоровенного саксонца, лакея  профессора  Иенского
университета Шульце, и проникла в комнату, служившую кабинетом,  гостиной  и
столовой герру профессору.
   Особа профессора Шульце, удостоенная столь  высокого  звания,  на  первый
взгляд не представляла собой ничего примечательного.  Это  был  человек  лет
сорока пяти, довольно грузный;  квадратные  плечи  свидетельствовали  о  его
крепком телосложении. Редкие, цвета мочалки волосы на висках  и  на  затылке
окаймляли широкую лысину, начинавшуюся от самого лба. Бледно-голубые  глаза,
лишенные всякого блеска, не выражали ни мысли,