арактер. И
как будто огорчился, не заметив во мне сверхинтереса к событию и Вере.
     Почему он хочет, чтобы я относился к ней иначе? Ах, да! Ведь он уверен,
что с Биатой у нас все кончено и он причина нашего разрыва. Теперь он  хочет
компенсировать утрату. Милый мой дружище!
     Пассат  проснулся. Вздохнул, сморщил  глянцевитую  поверхность валов  и
начал прерванный бег.  У меня  было  такое чувство,  будто в мире неожиданно
что-то изменилось. Действительно, поблекло небо, набежали облака и задернули
солнце. Отовсюду раздавались унылые свисты  и  всплески: море и ветер начали
перебранку.
     В  такую пору у  меня родятся  грустные мысли.  Я стал обвинять Биату в
недостатке  внимания к себе. При всей занятости  каналов связи  там у них, в
обсерватории, она могла бы добиться хотя бы минутного разговора со  мной или
послать  коротенькую фотограмму. Нет,  здесь что-то  не  то! При  первой  же
встрече   я  объяснюсь  с   ней.  Пусть   лучше  плохая  правда,  чем  такая
неопределенность!  Тут мне  показалось,  что  я  и впрямь  измучен  ею. Но я
несправедлив: ведь она сказала мне зимой: "Я знаю. Не надо об этом больше. Я
еще не знаю. Когда узнаю, скажу сама. Хорошо?"
     В  этом "хорошо" для  меня  содержалось  обещание, почти "да".  Я  стал
думать  о сложности жизни, о счастье, которое немыслимо без  Биаты, и нагнал
на себя такую тоску, что впору было бросаться в море вслед за Костей.
     Нет  лучшего  средства   вернуть  утраченное   равновесие  чувств,  чем
свободное парение в  морской глубине. Земные горести отступают перед потоком
новых   впечатлений   и   кажутся   такими   незначительными   в   подводном
зелено-голубом мире...
     Над  самой  поверхностью  взбаламученного  моря  скользил  буревестник,
распластав свои неподвижные узкие крылья. Он олицетворял  собой одиночество.
Он и океан и больше никого в целом свете!  Аллегория понравилась мне потому,
что я почувствовал себя не менее одиноким скитальцем.
     У меня  стали  складываться  белые  стихи о вечном  поиске  счастья, да
помешали Тави и Протей. Они внезапно выскочили из воды, и, обдавая брызгами,
перелетели через катер. Еще издали заметив мою понурую фигуру, они подумали,
что  я  задремал, и  решили  разбудить  меня  таким  оригинальным  способом.
Разведчики  приплыли с  сообщением, что  в двух милях отсюда обнаружено пять
акул, еще не получивших прививок.
     Я послал  дельфинов за  Костей. Через  несколько  минут  вернулся  один
Протей и торопливо передал Костин ответ:
     "К  дьяволу  акул:   Здесь  есть  вещи  поинтереснее  этих  разжиревших
созданий.  Пусть  Иван  немедленно  плывет  ко  мне. Если,  конечно, удастся
разбудить этого  бродягу и лодыря. Но думаю, ты найдешь способ сбросить  его
за борт".
     Все  это Протей передал, не  скрывая своего удовольствия:  он хлопал по
воде плавниками, а в глазах его поблескивали лукавые искорки.
     -  Во-первых, это он бродяга,  так  и передай  ему. "Передам!  Что  еще
передать?"
     - Пока все. Скажи  лучше, что там  случилось? Вместо ответа посланец со
свистом втянул в легкие воздух и, показав хвост, скрылся под водой.
     Уже в воде ко мне подплыл Тави и остановился, дав обнять себя и взяться
за   плавник.  Он  вел  меня  над  застывшим  коралловым  лесом,  распугивая
черно-желтых  сержант-майоров,   тангфишей,   похожих  на   синие   тарелки,
рыб-бабочек и стайки  мальков. Они при  нашем  приближении, как разноцветные
брызги, разлетались по сторонам. Я  стал  расспрашивать Тави  о случившемся.
Ничего особенного он не заметил, кроме громадного скопления рыб-попугаев, их
здесь всегда много, да еще одной несъедобной рыбы, которая, по  мнению Тави,
не заслуживала особого внимания.
     Костя висел  среди кружевных  водорослей,  держась рукой за  коралловую
ветку.
     - Ну, скорей! -  сказал он нетерпеливо. - Я четверть часа пытаюсь  тебя
докричаться. Опять выключил гидрофон?
     - Не я, а ты выключил.
     -  Проклятая  рассеянность! Совершенно  верно!  Так  хотелось  побыть в
тишине и не слышать твоего назидательного брюзжанья. Пожалуйста, не возражай
хоть  сейчас. Или мы упустим это  милое создание.  Тави! Протей! Пожалуйста,
отплывите метров на пятьдесят, а то рыбы не поверят в ваше миролюбие.
     - Будем  в пятидесяти  метрах,  -  заверил Тави и предупредил: - У этой
рыбы ядовитый шип, мясо ее никто не ест, даже акулы.
     - Откуда это вам известно?
     -  Всем  известно, - ответил Протей, отплывая. За ним пустился и  Тави.
Оба были явно обижены.
     - Тебе понятно хоть что-нибудь из их объяснений? - спросил Костя.
     - Ничего.
     - Еще обижаются! Я случайно заметил это чудовище. Постарайся не дрыгать
ногами и  помолчи  хоть минуту или  говори только с  выключенным микрофоном.
Пойми, что эту жертву приносишь на алтарь науки.
     Из  всех  нор, щелей и расселин вдруг появились трехгранные  кузовки  и
рыбы-попугаи. Особенно много было "попугаев".
     Своими  белыми  зубами  они  принялись  деловито  обгрызать водоросли с
кораллов.  У  рыб-попугаев  забавно-тупое  выражение  морд,  они  напоминают
травоядных  с  фантастической планеты, где понятия  целесообразности формы и
содержания совсем иные.
     - Куда ты смотришь? - почему-то шепнул Костя. - Здесь вполне нормальная
живность'. Поверни голову направо. Направо, а не налево!
     Наконец я увидел существо, которое потом долго стояло у меня в глазах.
     В  океане  трудно  удивить необычностью формы  и цвета, но  то,  что  я
увидел,  превосходило самое  смелое воображение. Рыбы-попугаи  и  кузовки по
сравнению  с  увиденным  чудищем  казались  вполне  нормальными  созданиями.
Представьте себе существо, в котором бы  сочетались  рыба, птица, рептилия и
млекопитающее.  На  его толстом, поросячьем  туловище рос  роговой  гребень,
четыре  брюшных плавника напоминали ноги баклана, вместо нормального рыбьего
хвоста торчал шип - продолжение спинного гребня.
     Особенно  сильное впечатление  оставалось  при взгляде на  морду  этого
животного!  Вытянутая, похожая на рыло кабана, с выступающими вперед зубами,
тупая  и  злобная.  Глаза выпуклые, чудесного  золотисто-топазового оттенка.
Если  форма животного была  отталкивающей,  то окраска -  самой  изысканной.
Ультрамарин,  пурпур, золото -  вот  основные  материалы, которые  пошли  на
отделку его поверхностей.
     - Ну, что ты теперь скажешь? - спросил Костя. - Уму непостижимо! Хороша
малютка! -  Костя  бросил  на  меня  критический взгляд:  -  Конечно,  ты не
догадался захватить арбалет? Придется использовать гарпун.
     Не  раздумывая  и не  обращая  внимания на  мои  протесты, он  проткнул
странную рыбу своим  гарпуном. Почти мгновенно появились Тави и Протей.  Они
проносились мимо, подавая советы:
     - Нельзя  выпускать древко - уйдет  в  коралловые щели. - Бойся шипа! -
Это предостережение относилось ко мне; забыв об осторожности, я чуть было не
схватился руками за шип, унизанный тончайшими ядовитыми иголками.
     Костя вертелся, как акробат, не выпуская из рук древка гарпуна. Наконец
и  я  пришел  к  нему  на  помощь.  Вдвоем мы с  трудом  потянули  добычу  к
поверхности, а дельфины, ловко  увертываясь от  шипа, подталкивали ее носами
снизу.
     На воздухе, когда мы ее  втащили на  бак,  рыба  поблекла, краски сразу
потеряли  недавнюю  яркость, только  глаза долго сохраняли чистоту  и  блеск
золотистого топаза.
     Отдышавшись, Костя сказал:
     -  Ты  не  находишь,  что  и  "мимозозавр",  и  "португальский  военный
корабль", и этот "свиноптицеящер" очень похожи друг на друга?

        ПОД СВИСТ ПАССАТА
     - У нее твердеют ложноножки, и она теперь очень похожа на радиолярию, -
сказал Костя. - Интересно, как она выкрутится.
     На экране сменялись кадры. Амебы окончательно  теряли свой облик. После
очередного деления у них становилось все больше твердых ресничек.
     Новые кадры: один из потомков амебы стал похож на морского ежа.
     Диктор пояснил:
     - Приобретение новых свойств,  не обоснованных условиями существования,
ставят животное в критическое положение.
     - Неужели  выкрутится? - спросил Костя.  -  Вряд ли!  Реснички  погубят
красавицу... Так и есть!
     На экране застыли теперь уже совсем неотличимые от ежей существа.
     -  Трагедия  окончилась, -  печально проговорил  диктор.  -  Амебам  не
хватило  жизненных   сил,  чтобы  противостоять  радиации.  Они   не  смогли
регенерировать  потери  молекул  в  цепях  нуклеиновых  кислот.  Их сородичи
оказались в более выгодном положении.
     На  светло-сером  фоне  экрана среди  ежей  появились совсем нормальные
корненожки.  Они  медленно изменяли форму,  вытягивали и втягивали отростки,
обволакивая своим  телом бактерий, делились, воспроизводя точные копии  себе
подобных.
     - Выключи, - сказал Костя, - все ясно. Одни утеряли первичный иммунитет
против  радиации,  другие  сохранили  его  еще   с  тех  времен,  когда  для
возникновения жизни радиация  была просто  необходима как  источник энергии.
Старая  история. Выключай со спокойной  совестью.  Сейчас все это покажут на
молекулярном уровне. Ты выключишь или... -  Он протянул руку к экрану, потом
слегка приподнялся и снова сел.
     Мне хотелось  досмотреть фильм. Костя был  неправ,  говоря, что ему все
ясно.  Начало  записи  работы  действительно  было  знакомо  и  не  блистало
оригинальностью,  зато  продолжение  обещало  нечто  новое.  Об  этом  прямо
говорилось  в  программе: "Новые данные о влиянии радиации на наследственный
механизм клетки".
     Костя не унимался:
     - Ну пересиль свою природную лень! В крайнем случае прикажи Пенелопе.
     - Пенелопа  подзаряжается,  и  ты великолепно знаешь, что  ей запрещено
производить такие тонкие операции.
     В  дверях появилась  Пенелопа.  Глаз  ее  вопросительно  мигал.  За ней
тащился провод с вилкой.
     - Вот видишь!  - обрадовался Костя. -  Пенелопочка, выключи эту машину,
наполненную шумом и одноклеточными организмами.
     Глаз у Пенелопы замигал еще чаще.
     Мне  пришлось вмешаться, чтобы не мучить бедную  Пенелопу.  Я послал ее
принести чаю. Она это сделала со своей всегдашней  поспешностью, но на  этот
раз ничего не разбила и не расплескала.
     Костя повернулся  спиной  к экрану и, поблагодарив робота,  взял чашку.
Прихлебывая чай, он говорил:
     - Тебе  хорошо  было сегодня в рубке дежурного, а у нас выдался трудный
денек.  С  раннего  утра мы  вместе с Павлом  Мефодьевичем  и  целым отрядом
дельфинов ходили к  "атомным атоллам" в  поисках новых мутантов  и  не нашли
ничего стоящего внимания. Старик  этому чрезвычайно обрадовался. Он  сказал,
что  наши дела  не  так уж  плохи, как  кажется  некоторым.  У матушки-Земли
неистребимый запас  сил, что же касается отклонения от норм,  то он в данном
случае рассматривает  их как  эксперименты того все еще  необъяснимого чуда,
что мы  зовем  жизнью.  Расфилософствовался и  находился все  время  в очень
хорошем  приподнято-мечтательном настроении.  Что это, натренированная  воля
или он  подчиняется  программе? И какая работоспособность! Нет, я не мог  бы
так здорово играть роль выдающегося ученого  и счастливого  человека,  зная,
что начинен транзисторами.
     Между  тем  на  экране  раскрывалась  интимная  жизнь клетки. Из  хаоса
молекул возникали гигантские шары.  Раздуваясь,  они трепетали от скрытых  в
них  сил.  Неожиданно  оболочки  шаров разлетались множеством брызг и  опять
зарождались из блестящих крохотных зернышек. Шел синтез белка...
     - Ты забываешь о законах гостеприимства, - сонно сказал Костя. - У меня
в  глазах какая-то  каша из амеб, протоплазмы, рибосом  и  свиноптицеящеров.
Давай лучше  послушаем  бурю.  Какой у диктора  торжественный  голос,  как у
жреца...   Слышишь,   как  поет   пассат?   Наконец-то   он   оставил   свой
сентиментальный  шепот! Ты посмотри,  он  хочет сорвать наш остров с мертвых
якорей!
     - Как надо было испугаться нашим предкам, чтобы этот страх и уважение к
стихиям сохранились  у  нас в  подсознании, хотя мы  знаем, что  находимся в
полной  безопасности.  Представляю,  как  было  страшно,  Костя, когда людей
посреди голых скал или в степи застигала буря.
     Ночь!  Молнии  вонзаются  в  землю,   дробят  и  плавят  камень,  почва
содрогается. Холодные потоки падают сплошной стеной. Умереть можно от ужаса,
не зная  причин  этого  явления!  Все-таки люди выстояли,  и  не одну грозу.
Спрашивается,  как?  Превозмогли  страх. Я представляю, как  старший в роде,
прикрытый шкурой пещерного медведя,  стоя  над упавшими ниц  соплеменниками,
грозил  небу каменным топором. Кажется, никто еще не создал такого  полотна,
скульптуры, зрелищной ленты. А стоит. Помнишь, что сказал Павел Мефодьевич?
     - "Все, что в вас, и ум, и сила, и умение отличать красоту от уродства,
бороться и побеждать,  - не ваше. Все - наследство предков, и  вы,  умножив,
передадите его потомкам".
     -  Я тоже  перестал смотреть на  экран.  На  самом  деле  все,  что там
происходило, стало казаться мне мелким, незначительным по сравнению с бурей,
сотрясающей остров, и картиной, воскрешенной  Костей. Конечно, сказывалась и
усталость.  Я  подумал: "Надо  отправить  Костю  спать.  Принять  душ и тоже
завалиться в постель".
     Неожиданно  на  экране произошла  заминка, исчезли буйствующие  клетки.
Несколько секунд экран померцал пустым голубым полем, затем на нем появились
мама, дедушка, Катя.
     Мы вскочили и бросились к экрану.
     Мама виновато улыбалась.
     Дедушка подозрительно рассматривал нас.
     Сияющая Катя взмахнула рукой:
     -  Ив!  Костя!  Вчера  показывали  вашего поросенка-ящеренка. Какой  он
жалкий! Как вы могли убить его?
     - Ты  не видала его в воде! - нашелся задетый за живое Костя. - Он чуть
не откусил Иву ногу.
     - Такой маленький?
     -  Оптический  обман. Посмотрела  бы, как он ринулся на нас.  Укол  его
хвоста смертелен! Вот  погоди, я пришлю тебе цветную ленту. Ты увидишь целое
стадо свиноящеров среди кораллового леса. Не тот облезлый экземпляр.
     - Правда? Даешь слово, Китодой?
     - Клянусь плавниками Матильды!
     Мама прервала:
     -  Катерина,  не  трещи,  как  съемочная  камера,  дай  и  нам вставить
словечко!  Ив,  ты  охотился   на   это  ядовитое  чудовище!  Нет,  нет,  не
оправдывайся!  Диктор  сказал, что оно убито  гарпуном каменного  века.  Что
могло произойти!.. - У мамы в глазах заблестели слезы.
     В  несколько мгновений  она пережила возможные трагические  последствия
нашей  встречи со  свиноптицеящером. Мама  -  режиссер  художественных лент,
преимущественно героических. В дни моего  отъезда она ставила фильм о первых
исследователях   Арктики   и   в   результате   подарила    мне   костюм   с
электрообогревом.
     - Ив! Я введу это в фильм.
     - В снежную балладу - тропических рыб?
     - Ах, баллада! Она уже спета. Получилась очень средняя лента.
     Мама всегда так оценивает свою выполненную работу и теряет к ней всякий
интерес, она вся уже в новых свершениях.
     -   У  меня  сейчас  другое,   нечто  потрясающее:  снимаю  космическую
экспедицию "Последний  день на "Галатее". Сколько пришлось им пережить! Трое
погибло! Нет, теперь четверо. Радон гибнет в океане от этих ваших...
     Мама самым подробнейшим образом стала  разрабатывать сцену гибели героя
в глубинах океана "Галатеи".
     Дедушка слегка покашливал и нервно постукивал пальцами по подлокотникам
своего удобного кресла.
     Катя с Костей вполголоса  вели  интересный  разговор. Костя,  не  жалея
подробностей и красок, рассказывал о наших будничных занятиях.
     Кате не хватало  воздуха от  переполнившего  ее восторга. Сестра многое
унаследовала от  мамы.  Забыв обо всем  на свете, она ловила каждое  Костино
слово. Встретившись со мной взглядом, она всплеснула руками:
     -  Как здорово  у вас  там! Обязательно прилечу  и заведу  себе друга -
примата  моря. А у  нас! Если  бы вы  знали,  как у  нас скверно! Сколько мы
глотаем  разных   таблеток,  принимаем  уколов  да  еще  мажемся  мазями  от
проникновения этих лучей. У  нас и  одежда противолучевая, недавно все крыши
на домах и машины покрыли специальной краской. Всюду заменили стекла. - Катя
перевела дух,  покосилась  на  маму,  рассказывающую  трагический  финал  на
"Галатее",  и  продолжала: -  Мы  почти  не передвигаемся.  Только мне одной
удалось  слетать к папе.  Там  тоже все  защитное, но не  такое надоедливое.
Целую  неделю мы  жили  так же,  как и вы, первобытной  жизнью: только мы  и
природа!  Спали  прямо на  болоте  в плавающих вигвамах. Вокруг  день и ночь
кричат гуси, утки, лебеди. У одного лебедя гнездо было у самых наших дверей,
и  он пребольно  кусался.  Мы  подсчитали  количество пернатых  по  папиному
методу...
     Дедушка крякнул и поманил меня пальцем:
     - Ты просмотрел мою работу?
     Я совершенно забыл о его брошюре и сказал, чтобы не обидеть его:
     - Еще не дочитал.
     -   Очень   хорошо.  Работа   требует  вдумчивого   к  ней   отношения.
Конспектируешь?
     - Еще нет.
     -  Обязательно  конспектируй. И  обрати внимание на  пятую  главу,  где
приведен график... увеличения  размеров пыльцы  араукарий  в  зависимости от
радиации...
     Мама прервала на  полуслове  пересказ сценария  и строго посмотрела  на
дедушку, потом на Катю, уже напевавшую Косте какой-то новый мотив.
     - Я слышу какие-то странные звуки. Кто-то воет. Не ваш свинячий ящер?
     - Это я, мама, пела "Веселого слона".
     - Ужасный танец!  Я  не говорю  уж о том,  как  неприлично петь,  когда
говорят старшие. Но в данном случае...
     - Действительно, ребята, у  вас кто-то воет! -  обрадованно воскликнула
Катя.
     -  Пассат! -  торжественно  сказал Костя. - Обратите внимание на вазу с
орхидеей. Поверхность воды колеблется. Можете судить, какая сила ветра, если
качает наш остров!
     - Ой, как здорово! - крикнула Катя.
     Мама  задумалась. На  лице ее блуждала рассеянная улыбка. Наверное, она
уже строила сцену с бурей на "Галатее".
     Дедушка воспользовался паузой и подал дельный совет:
     -  Не  вздумайте  высовывать  нос  за  двери  -  унесет,  как  пыльцу с
араукарий.
     Мама, Катя и дедушка улыбались на прощание и что-то говорили, все сразу
беззвучно шевеля губами. Затем автомат извинился за атмосферные помехи, и мы
остались одни перед темным экраном.
     Костя, развалясь  в кресле, стал  насвистывать "Веселого слона", пассат
за окном аккомпанировал ему. Неожиданно Костя сказал:
     - Знаешь, лягу-ка я у тебя вот здесь, на этой прекрасной имитации шкуры
морского кота. Как все-таки у нас укоренились эти атавистические привычки  -
почему-то хочется лечь именно  на шкуру и лучше, конечно, на  подлинник,  но
где его взять в наш гуманистический век... Нет, ты не беспокойся, мне ничего
не надо больше,  только брось  из  своей изысканной  спальни  пару  подушек,
одеяло  и две простыни.  Поболтаем,  как на  Ленинских  горах.  Помнишь нашу
"каморку"? Ты иди, иди на свое ложе, только не закрывай дверь.
     Он  долго  укладывался,  ворочался, что-то бормотал. Наконец умолк,  но
ненадолго.
     - Ты не спишь? -  спросил он. - Очень жесткая твоя искусственная шкура.
Хотя говорят, такие  кровати очень полезны. Чем, не знаю.  Проверим.  Вообще
отлично, только  под бок почему-то попал твой универсальный ключ. А еще меня
обвинял! - Ключ прошуршал по полу и ударился о стенку. - Он в западном углу,
- довел  до моего  сведения  Костя. - Нет,  шкура без ключа вполне  терпима.
Знаешь, о чем я сейчас думаю?  Мелю всякую чепуху, а сам думаю. Ни за что не
догадаешься.
     - Трудно. У тебя так сложна эмоциональная жизнь! - отозвался я.
     - Не язви. Жизнь как  жизнь. Не сложней,  чем у всех.  Я думал о Биате.
Сейчас  она,  перед  тем как заснуть, смотрит на Землю, и  кажется ей  Земля
такой сияющей и  тихой. Ей и в голову не приходит, что пассат хочет  сорвать
наш остров.
     Он замолчал наконец и, наверное, лежа  с открытыми глаза