тика!
     Короче; книжка мне понравилась и, по-моему, всем, кто любит книжки о художниках и чертях, должна понравиться тоже.

***

     Позже:
     Не считая обеденного часа - обедал с заключенными в общей столовой (шеф-повар позаимствован с "Кунард-лайн", не иначе!), - весь день и полночи работал.., над "чем-то куда более масштабным", которое грезилось с утра. Это пьеса - первые мои драматургические потуги, - и если сама по себе скорость о чем-то говорит, выйти должно нечто потрясающее: уже закончил вчерне половину первого акта! Едва ли не боюсь раскрывать название. Какая-то часть меня до сих пор в ужасе и отвращении от того, что я тут затеял, словно Баудлер с экземпляром "Голого завтрака"; другая часть вся изошла на восторженные ахи и охи - какая смелость! какой полет духа! Явно пора раскрыть карты или промолчать в тряпочку:

АУШВИЦ
Комедия

     Не иначе как мордехаевское "воспаление рассудка" заразно. Ангелы и слуги божьи, защитите! В меня вселился бес!

18 июня

     Элементы будничного мира:
     Часы. Коридорные часы, громоздкие, с эмблемой компании-производителя на самом видном месте тщатся достичь нейтральности, нервничают, как бы, упаси Господи, не нервировать, словно уличные часы в деловом квартале. Правда, минутная стрелка движется не как в прочих электрических приборах для измерения времени - медленно, неощутимо, по течению, - а резкими, неприятными рывками каждые полминуты. Стрелка суть стрела, только переиначенная вместо линейного полета под круговой: сначала гудение, словно спущенной тетивы, и тут же снайперское попадание; и секунду-другую стрела вибрирует в самом центре мишени. Как-то даже боязно справляться у такого устройства, который час.
     Отсутствие символов природы. Перечисляю, чего нет: солнца и сопутствующих явлений; оттенков - всех, кроме тех, что сами размазали по стенам или носим на себе, всех, которые не приходится воображать как непременное условие их существования; машин, кораблей, повозок или дирижаблей, или любых других видимых средств передвижения (здесь разъезжаем только в лифтах); дождя, ветра, любых признаков климатического произвола; вида суши (как насытила б изголодавшиеся чувства даже небрасская прерия - да нет, хоть бесконечная пустыня), моря, неба; деревьев, травы, земли, жизни - любой другой жизни, кроме нашего стремительно сходящего на нет бытия. Даже те символы природы, что еще обнаружимы в пределах досягаемости - такие элементарные древности, как двери, стулья, вазы с фруктами или кувшины с водой, или сброшенная обувь, - приобретают, кажется, характер совершенно гипотетический. В конце концов, можно предположить, окружающая среда просто тихо отомрет за ненадобностью. (Я это наблюдение только подтверждаю; авторство принадлежит Барри Миду).
     Диктат моды. Будто бы пародируя ту обманчивую свободу, которая нам здесь дозволена, заключенные с головой уходят в безудержный и абсурдный дендизм, алкая не столько хорошо одеваться, сколько пискнуть громче последнего писка моды, зафиксированного "Хиз" или "Таймом". Парики, шпоры, пудра, духи, купальные и лыжные костюмы - все на свете. Потом, так же внезапно, как расцвели, эти цветы уходят в тень; после обеда эстет обращается в аскета в драной самодельной дерюге (обряжать заключенных в такое тряпье посчитало бы ниже своего достоинства любое уважающее себя пенитенциарное заведение). По-моему, дендизм - это несбыточное выражение солидарности с внешним миром и с прошлым; реакция отторжения - декларация отчаяния, что подобная солидарность достижима.
     Кухня. Кормят здесь невероятно хорошо. Сегодня, например, из длиннющего меню взял на завтрак жареные бананы, омлет в перечно-томатном соусе, сосиски, горячие блинчики и каппучино. На полдник - в компании с Барри Мидом и Епископом в келье у последнего - съел полдюжины великолепных устриц, кресс-салат, овсянку садовую с рисом полевым, холодную спаржу и на десерт - dame blanche  со взбитой сметаной и гранатовым сиропом. Шампанское напрашивалось как никогда, но поскольку сотрапезникам моим спиртное было противопоказано, я затребовал "ульме" - марокканскую минеральную воду. (Если уж нельзя шампанского, по крайней мере, приятно знать, что кто-то из-за тебя с ног сбился). Вечерняя трапеза - это для большинства заключенных главный за день акт социализации, и никто не торопится. Из множества возможностей, одна другой краше, я выбрал черепаховый суп; "сладкое мясо" на закуску; салат "королевский"; радужную форель, жаренную на открытом огне, на натуральных дровах; rehmedaillon  с соусом из красной смородины; жареную морковь, фасоль с миндалем и незнакомый мне мягковатый картофель; а на десерт - двойную порцию Wienerschmarm. (Вес набираю как никогда раньше, потому что никогда раньше не было возможности день изо дня есть так - или столь мало причин заботиться об открыть кавычки фигуре закрыть кавычки. Среди заключенных я слыву за вундеркинда - у них-то аппетит не лучше, чем следует ожидать у осужденных к высшей мере и вдобавок смертельно больных. На банкетах этих они настаивают из духа противоречия: "Так будем есть пирожные!") Камеры. Единственный общий фактор - сумасбродство вкупе с расточительством. Епископ, дабы поддерживать свое жреческое реноме, со всех сторон обложился церковной утварью; Мид забил комнату приставными столиками Армии Спасения (он снимает о них фильм); Мюррей Сэндиманн оказался падок на антиквариат (подлинный Баухауз). А я наконец последовал совету Мордехая и заказал перемену обстановки согласно своему вкусу. Из комнаты вынесли
 все, что только можно; я обхожусь койкой, столом и стулом, пытаюсь для начала облечь голые стены шелками и бархатом в воображении, пытаюсь решить. И нахожу, к вящей своей досаде, что так мне оно и нравится, как есть.
     Приемные часы. Невзирая на свидетельство моего дневника, никто ни с кем подолгу вместе не бывает. В столовой и еще кое-где беспорядочные вербальные связи допустимы, но если встретишь кого-нибудь в библиотеке, коридоре и т, п., заводить разговор считается дурным тоном. Общение по большей части до предела формализовано. Если хочешь пообщаться, в порядке вещей послать с кем-нибудь из охранников записку, в которой часы общения четко ограничены. Слишком уж обостренно осознают все, что каждый час на счету. Слишком уж на видном мелете висит мишень, в самый центр которой вонзилась стрела времени.
     Продолжение следует, возможно, завтра.

***

     Позже:
     Закончил первый акт "Аушвица". Взялся за второй.

19 июня

     Элементы будничного мира (продолжение):
     Кино. Два вечера в неделю, вторник и четверг. Выбор производится голосованием (простым большинством) по номинационному списку, к составлению которого дозволяется приложить руку всем заинтересованным лицам (кроме меня!). Реально же каждую неделю крутится один новый фильм и один крутившийся ранее. Программа на эту неделю: потрясный кусок "Комедии" Феллини, наконец-то добившийся одобрительного вердикта в Верховном суде; гриффитовская экранизация "Привидений" Ибсена. Один и тот же актер играл и папочку-донжуана, и болезненного сынка. В конце последней части в проектор вставляется желтый фильтр, или, может быть, пленка виражом обработана, и с героем случается приступ спинной сухотки - сыграно так себе, но по нервам скребет. В комплекте с "Привидениями" шла программа мультиков сороковых годов и невообразимо муторный видовой фильм (ловля форели в горных речках Шотландии). Зачем? На кич заради прикола не похоже (никто не смеялся). Может, это очередная тщетная попытка проявить солидарность с рохлями в мире внешнем.
     Прочие развлечения. Со смертью Джорджа интерес к театру угас (хотя когда закончу с "Аушвицем", постановка, может, и состоится), но иногда кто-нибудь из заключенных устраивает публичное чтение своего последнего сочинения - или шоу, или, как бы это сказать, хэппенинг. На подобном мероприятии я присутствовал только на одном, и мне оно показалось таким же скучным, если не скучнее, чем "Отдых в Шотландии": текст по алхимии, сложенный героическими куплетами одним из местных юных гениев. Без балды.
     Командные состязания. Да, вы не ослышались. Мордехай пару месяцев назад изобрел некое извращение на основе крокета (отдельные элементы - явно из Льюиса Кэрролла); играется команда на команду, в команде от трех до семи человек. Каждую пятницу вечером устраивается турнир между колумбийцами и унитаристами.
     (Названия команд на самом деле далеко не такие уж безобидные, как могут показаться. Имеются в виду две научные школы, два различных подхода к объяснению природы сифилиса: колумбийцы утверждают, будто спирохет импортировали в Европу матросы Колумба - что объяснило б ужасную эпидемию 1495 года, - а унитаристы считают, будто все венерические заболевания на самом деле суть одно, которое называют трепонематозом, а воистину протеево многообразие проявлений обязано разнице в условиях жизни, личных привычках и климате).
     Отчуждение. Не удивительно, поскольку одним из условий при отборе заключенных было отсутствие прочных семейных, да и социальных связей. Теперь, что правда, то правда, установился своего рода корпоративный дух, сформировалась общность - только это общность отверженных; слабенькое утешение. Экзальтация страсти, не столь бурная, но более долговечная радость чадолюбия и нормальное, нормативное счастье, когда год за годом выстраиваешь абрис собственной жизни, исполняешь его неким значением - всего этого (фундаментальный человеческий опыт!) они здесь лишены, даже теоретически. Как вчера с сожалением заметил Барри Мид: "Эх, сколько девиц я бы мог оставить безутешными! Какая жалость!" Гениальность их - может, в другом отношении и компенсаторная - только углубляет пропасть, разверзшуюся между ними и плебсом; даже если их вылечат и выпустят когда-нибудь из лагеря Архимед, мир станет им чужбиной. Здесь, в недрах земли, они научились видеть солнце; там, на свету, люди все еще вглядываются в тени на стенах пещеры.

***

     Позже:
     Второй акт готов.
     У Мордехая сегодня опять был припадок, еще хуже, чем в прошлый раз. Может, придется магнум опус отложить. Или, как с уважением именует его Мюррет С., Большое Дейо

20 июня

     Мордехай вроде поправился, и назначенная дата остается в силе.
     Светский хроникер из меня никудышный. Остается только ждать.

***

     Позже:
     Половина третьего акта. Фантаетаика

21 июня

     Именно что фантастика - ифинита!
     Естественно, редактировать еще и редактировать, но финита. Благодаря...
     Кому? Августин пишет в своей "Исповеди" (Т, I): "Воззвать не к Тебе, а к кому-то другому может незнающий". Опасность, одинаково присущая как искусству, так и мраку. Что ж, если за "Аушвиц" мне следует благодарить дьявола, пусть будет зафиксировано, что благодарю - и отдаю ему должное По часам конец рабочего дня. До обеда еще есть немного времени, так что, я подумал, не мешало бы сделать несколько предварительных заметок, пролить свет на то, что имеет шансы непосильно обременить мое неверное перо, если вечер окажется хотя бы вполовину так насыщен событиями, как грозится.
     В первые головокружительные мгновения - когда дописал в "Аушвице" заключительный акт, и вдруг голые стены моей кельи стали совершенно невыносимы, предоставляя болезненному воображению простор куда шире, чем любой тест Роршаха (ибо разве не были они суть экран, на который я по очереди проецировал сцены моей чернушной комедии), - я выбрался на подкашивающихся ногах в гипогенный дедалов лабиринт коридоров и совершенно случайно набрел на тайный центр его или, по крайней мере, на местного минотавра, Ха-Ха Который, питая невероятные надежды хаастовы и оттого слегка не в себе, предложил мне составить ему компанию в сошествии на четыре уровня вниз, в скромную катакомбную храмину, где недавно состоялось представление "Фауста" и где развернутся сегодняшние торжественные мистерии.
     - Волнуетесь? - спросил он, хотя прозвучало это скорее как утверждение.
     - А вы нет?
     - В армии волноваться хочешь не хочешь, а отвыкнешь. К тому же, когда настолько уверен в исходе... - Он слабо улыбнулся, выражая уверенность в исходе, и кивком пригласил меня в лифт. - Нет, вот когда кое-кто кое-где в Пентагоне услышит, чего я добился, это будет всем волнениям волнение. Не будем переходить на личности.
     Но ни для кого не секрет, что лег двадцать уже маленькая, но могущественная клика в Вашингтоне выбрасывает на ветер миллионы и миллиарды долларов налогоплательщиков - на освоение так называемого космического пространства. В то время как внутренний космос остается совершенно не исследован.
     А когда я не клюнул на приманку:
     - Вы, должно быть, недоумеваете, что это такое, внутренний космос.
     - Звучит очень.., интригующе.
     - Это моя глубоко личная идея; помните то, что я говорил прошлый раз насчет материализма современной науки? Понимаете, наука признает только факты из области материального, тогда как у всего в природе есть две стороны, материальная и спиритуальная.
     Точно так же, как у любого человека есть две стороны - тело и душа. Тело - продукт земли, темной и дольней; как раз оно-то в алхимии и должно быть альбифицировано - то есть выбелено, словно сияющий меч наголо. - Он ораторски помавал руками, будто бы нащупывая рукоять этого самого меча. - Подход же ученого-материалиста фундаментально узок и всецело сосредоточен на космосе исключительно внешнем, в то время как алхимик всегда осознает, насколько важно, чтобы тело и душа не были разобщены, - естественно, поэтому его гораздо больше интересует космос внутренний. Да я мог бы целую книгу об этом написать.., будь у меня язык подвешен, как у вас.
     - О, книги! - выпалил я, торопясь притушить его энтузиазм. - На свете столько вещей поважнее книг. Как говорит Библия, "составлять много книг - конца не будет". Деятельная жизнь может принести обществу больше пользы, чем...
     - Саккетти, кто бы говорил. Я, что ли, проторчал всю жизнь в башне из слоновой кости? Все равно книга, которую я имею в виду, это не бульварщина какая-нибудь. Она могла бы ответить на множество вопросов, которыми сегодня задаются люди, не лишенные определенной чувствительности. Вы не будете так любезны глянуть кое-какие мои наметки?..
     Видя, что его не остановить, я, скрепя сердце, сдался.
     - Было б очень интересно.
     - И, может, вы посоветовали бы мне, что и как там улучшить. В смысле, сделать понятней среднему читателю.
     Я сумрачно кивнул.
     - И, может быть...
     От закручивания пыточных тисков на последний оборот меня спасло то, что ко входу в святилище мы прибыли одновременно с доктором Эймей Баск.
     - Раненько что-то вы, - сказал ей Хааст. Излучаемая им аура товарищества втянулась, как рожки улитки под панцирь, при виде Баск - в сером, строгом и плоскочервеобразном костюме, безбровой, грозно возвышающейся на железных каблуках, словно на стременах, и готовой по первому же сигналу вскачь ринуться в битву.
     - Я спустилась проверить оборудование, подготовленное для сеанса. С вашего позволения?..
     - Там уже возятся двое электронщиков, прозванивают каждую цепь. Но если вы считаете, что без вашего совета им никак... - Он чопорно поклонился, и она, образцово козырнув, зашла в аудиторию; мы следом.
     Декорации первого и последнего актов "Фауста" так и остались на сцене; вздымающиеся до потолка книжные полки и задрапированная лестница должны были послужить теперь задником новой драмы. На пюпитре, выточенном в форме то ли орла, то ли ангела, покоился толстый кожаный том - настоящий, не муляж. Страницу, на которой он был раскрыт, сплошь покрывали такие же каббалистические каракули, как я приметил у Мордехая на столе, - только понятия не имею, для пущего театрального эффекта или из некой прагматичной и сакральной надобности.
     Пока все отвечало традиционному сценическому представлению "Фауста"; а вот благоприобретенные элементы подходили скорее к современному фильму ужасов - может, эклектичному японскому римейку "Франкенштейна". Журчали разноцветные фонтанчики для питья, напоминая огромные елочные гирлянды, а внушительный телескоп - судя по всему, прямиком из лавки армейских неликвидов - задумчиво уставил широкий конец трубы в паркет. В соседнем штабеле прыгали стрелки циферблатов, мигали лампочки и мотались катушки перфоленты - дань культу кибернетики. Но самый пик сценографического озарения - это были два препарированных парикмахерских фена, откуда, как из рога изобилия, извергалось ветвистое спагетти электропроводов. Двое инженеров из АНБ изучали путаные внутренности этих дивных электрических стульчаков из хрома и оранжевого пластика - под бдительным взором Епископа, приставленного, дабы уберечь проводку от возможного святотатства. Электронщики приветствовали Баск кивками.
     - Ну и? - поинтересовалась она. - Как там наши черные ящички? Получится обратить в золото все, чего ни коснешься?
     - А никак, - неловко хохотнул один из инженеров. - Ни черта они, такое впечатление, вообще не делают - гудят только.
     - А я-то считала, - произнесла Баск, обращаясь только ко мне и делая вид, будто про Хааста и думать забыла, - что для всяких магических штучек достаточно мелового круга и дохлого цыпленка.
     Ну, на самый худой конец, оргонной коробки.
     - Зачем же так, - насупившись, произнес Хааст. - Сами увидите, на что они способны, когда придет время. Точно так же потешались над Исааком Ньютоном, потому что он изучал астрологию. И знаете, что он им сказал? Он сказал: "Господа, я ее изучал, а вы нет".
     - Ньютон, как почти все гении, был псих. Гению безумие к лицу; но вам-то зачем понадобилось тащиться за своим неврозом в такую даль? Особенно если вспомнить старую поговорку, что, обжегшись на молоке, дуют на воду. - Ей хотелось вовсе не спорить, а, как пикадору, уязвить побольнее.
     - Это вы про Ауауи? Почему-то все забывают, что кампанию-то я выиграл. Несмотря на эпидемии, несмотря на предательство штабников - выиграл. Несмотря на сплошные сети лжи и несмотря на, позвольте добавить, самые неблагоприятные гороскопы, с какими только приходилось иметь дело, - выиграл!
     Морща носик от удовольствия при запахе крови, она отступила на шаг и примерилась, куда следующий раз воткнуть пику.
     - Пожалуй, действительно, я к вам несправедлива, - тщательно подбирая каждое слово, произнесла она. - Так как наверняка за то, что там происходило, Берриган отвечает гораздо больше, чем вы, - в теперешнем понимании ответственности. Прошу меня извинить.
     Должно быть, она думала, как и я, что от этого он встанет столбом и можно будет звать бандерильерос. Не тут то было. Он прошагал к пюпитру и сказал, словно тайные знаки из книги зачитывая:
     - Что бы там ни говорить...
     Баск вопрошающе вздернула практически невидимую бровь.
     - Что бы там ни говорить - но что-то в этом есть. - Он звучно впечатал кулак в пюпитр. Потом, с этим его неподражаемым ощущением затверженного катехизиса, процитировал эпиграф к берригановской книжке:
     - Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
     Не удивительно, что все свои битвы он выигрывает: он просто не понимает, когда разбит наголову!
     Баск остановила готовую было сорваться с языка колкость, осадила назад и умчалась на рысях. Хааст с ухмылкой повернулся ко мне.
     - Ну что, получил от нас старина Зигфрид? Мой вам совет, Луи: никогда не спорьте с женщинами.
     Традиционно такие комические эпизоды предваряют события пострашнее: Гамлет издевается над Полонием, Фук загадывает загадки, пьяный привратник ковыляет через всю сцену, заслышав стук в ворота.

***

     Позже:
     Не ожидал катастрофы так скоро. Пьеса фактически доиграна, а я-то думал, еще только середина акта, скажем, второго. Делать нечего, осталось только унести со сцены трупы.
     Как обычно, я занял свое место хорошо заранее; Хааста, правда, не опередил - тот, когда я вошел, надоедал электрику насчет вентиляторов, которые ни с того ни с сего впали в аутизм. Он успел сбрить седую полудневную щетину и облачился в черный двубортный костюм - новенький, с иголочки,