т.
     - НИРу?
     - Научно-исследовательские разработки. На таланты у меня настоящий нюх, и в своей области я довольно известен. Кстати, я еще не представился. Хааст. Ха-аст, через два "а".
     - Случайно не генерал Хааст? - поинтересовался я. - Ну, который взял тот остров в Тихом океане. - Естественно, думал я только о том, что армия таки меня зацапала. (Не факт, кстати, что это не так).
     Тот скромно потупился:
     - Генерал в отставке... Возраст уже несколько не тот, как вы сами изволили заметить. - Негодующий блеск в поднятом взгляде. - Армия им, понимаете ли, не дом престарелых... Хотя я сохранил кое-какие связи, круг друзей, кто все еще уважает мое мнение, несмотря на возраст. Я только удивлен, что вы помните об Ауауи. Сорок четвертый год.., разница в несколько поколений.
     - Но я читал книгу, а она вышла.., в пятьдесят пятом, кажется.
     Книга, о которой я говорил, как Хааст немедленно понял, это "Марс в конъюнкции" Фреда Берригана - изложение Ауауйской кампании, почти не беллетризованное. Через много лет после выхода книги я встретил Берригана на какой-то вечеринке. Чрезвычайно впечатляющий, с великосветскими манерами деятель - только обреченность, казалось, так и источал. Дело было буквально за месяц до его самоубийства. Но это совсем другая история.
     Хааст насупился.
     - Уже тогда у меня был на таланты настоящий нюх. Только иногда талант и измена - близнецы-братья. Впрочем, вряд ли есть смысл спорить с вами о Берригане - вы уже свое мнение явно составили.
     Потом он завел прежнюю песнь балаганного зазывалы: библиотека была в полном моем распоряжении; мне полагалось недельное жалованье (!) в пятьдесят долларов, тратить которое я мог в столовой; вечером по вторникам и четвергам - кино; кофе в рекреации; ну и т, д., и т, п. В первую очередь, я должен чувствовать себя свободным, совершенно свободным. Как и раньше, он наотрез отказался объяснять, где я, почему и когда можно ожидать освобождения или возвращения в Спрингфилд.
     - Только ведите дневник как следует, мистер Саккетти. Это единственное, что мы просим.
     - Зовите меня просто Луи, генерал Хааст.
     - Да? Спасибо... Луи. А почему бы вам не звать меня Ха-Ха?
     Как все мои друзья.
     - Ха-Ха.
     - Сокращение от Хамфри Хааст. Правда, в наши не столь либеральные времена имя Хамфри может вызывать не те ассоциации.
     Так, о чем я говорил.., а, да, о вашем дневнике. Почему бы вам не вернуться к себе и не начать прямо с того места, где вас прервали, когда вызвали ко мне. Нам нужно, чтобы дневник велся как можно подробней. Факты, Саккетти - извините, Луи - факты! Есть поговорка, что гений - это талант плюс бесконечная головная боль. Пишите так, будто пытаетесь объяснить кому-то.., вне нашего лагеря... что с вами происходит. И я хочу, чтобы вы ничего не скрывали. Говорите, что думаете. Моих чувств щадить не надо.
     - Постараюсь.
     Тусклая улыбка.
     - Постарайтесь только все время придерживаться одного принципа. Не надо слишком.., как бы это сказать.., напускать туману. Не забывайте, нам нужны факты. А не... - Он прокашлялся.
     - Поэзия?
     - Ну вы же понимаете, лично я ничего против поэзии не имею.
     Пожалуйста, пишите сколько вам заблагорассудится. Напротив, это будет только всячески приветствоваться. Что касается поэзии, аудитория у нас тут - сами увидите - чрезвычайно восприимчивая. А вот в дневнике, уж будьте так добры, постирайтесь.., пообъективней.
     А не пошел бы ты, Ха-Ха.
     (Не могу удержаться, чтобы не вставить тут одно детское воспоминание. Когда я разносил газеты, лет в тринадцать, был на моем маршруте один отставной армейский офицер. Выплаты производились по четвергам, и старый майор Юатт раскошеливался, только если я соглашался зайти в полутемную, заставленную трофейными сувенирами гостиную и выслушать его излияния. У него были две любимые темы монологов: женщины и машины. К первым он относился двойственно: то ненасытно любопытствовал насчет моих маленьких приятельниц, то оракульски предостерегал от венерических заболеваний. Машины ему нравились больше: эротическое влечение без малейшей примеси страха. В бумажнике он хранил фотографии всех своих машин и демонстрировал их мне с нежностью вожделения во взоре - старый развратник, лелеющий трофеи былых побед. Я всегда подозревал, что ужасом перед ним и обязан тому факту, что научился водить машину только в двадцать девять лет.
     Соль анекдота вот в чем: Хааст - вылитый Юатт. Их резали по одному шаблону. Ключевое словосочетание - хорошая физическая форма. Подозреваю, Хааст до сих пор каждое утро делает двадцать отжиманий и проезжает на велотренажере несколько воображаемых миль. Морщинистая корочка на лице подрумянена в солярии до аппетитного загара. Редкие седеющие волосы подстрижены под бобрик. Он доводит до логического конца маниакальное американское кредо, что смерти нет.
     И не исключено, что он - рассадник рака. Не так ли, Ха-Ха?)

***

     Позже:
     Я поддался. Зашел в библиотеку (Конгресса? такая огромная!) и нагреб дюжины три книжек, которые сейчас украшают полки в моей комнате. Это действительно комната, не камера: дверь остается открытой день и ночь, если можно сказать, что в этом лабиринте без единого окна бывает день или ночь. Недобор по окнам с лихвой возмещается дверьми: куда ни глянь - белые, совершенно альфавильские анфилады, испещренные, словно знаками препинания, нумерованными дверьми, большинство из которых заперты. Ни дать ни взять - замок Синей Бороды. За немногими дверьми, что я обнаруживал открытыми, оказывались такие же комнаты, как моя, хотя явно нежилые. Я что, в авангарде армии наступления? В коридорах размеренно мурлычут кондиционеры; они же убаюкивают меня, как говорится, по ночам. Уж не в Пеллуцидаре ли я? Исследуя пустые коридоры, я колебался между приглушенно-безудержным страхом и приглушенно-безудержной веселостью, словно при просмотре не до конца убедительного, но не без знания дела снятого фильма ужасов.
     Моя комната (вы хочете фактов? их есть у меня):

     Какой восторг! Какая тьма
     царит. Полярная зима.
     Побелка больше не бела.
     Лишь лунный свет из-за угла
     напоминает белизну.
     И я тону,
     в нее вперяя взор.
     По-моему, она желтая,
     хотя трудно сказать.

     Вряд ли Ха-Ха будет сильно рад, могу себе представить. (Честное слово, Ха-Ха, так получилось). Для экспромта оно, конечно, не дотягивает до уровня "Озимандии", но я вполне удовлетворюсь результатом и поскромнее, честное слово.
     Моя комната (вторая попытка):
     Белесая (вот чем, вкратце, поэзия отличается от фактографии); на белесых стенах - абстрактные картины маслом (оригиналы) в безупречно-деловом стиле нью-йоркского "Хилтона", картины нейтральные по содержанию, как пустые стены или бланки тестов Роршаха; дорогие, датского дизайна, параллелепипеды вишневого дерева, тут и там украшенные веселыми полосатыми кубическими диванными подушками; акрилановый ковер цвета охры или почти; высшая роскошь незанятого пространства и пустых углов. По моим прикидкам, площадь комнаты футов квадратных эдак с полтысячи.
     Кровать помещается как бы в отдельном маленьком флигеле и может быть занавешена безвкусными цветастыми драпировками. Такое ощущение, словно все четыре белесые стены с этой стороны матовые, а с той - прозрачные, будто за каждой симметрично оплывшей грушей молочного света скрывается микрофон.
     Что, собственно, происходит?
     Вопрос, готовый сорваться с кончика языка у каждого подопытного кролика.
     У того, кто подбирал библиотеку, со вкусом куда благополучней, чем у здешнего художника по интерьеру. Потому что "Холмов Швейцарии" на полке оказался не один экземпляр и не два, а три. Даже - Господи спаси - экземпляр "Джерарда Уинстенли, пуританского утописта". Внимательно прочел "Холмы" и не обнаружил ни одной опечатки, только в фетишистском цикле порядок перепутан.

***

     Еще позже:
     Пытался читать. Раскрываю книжку, но буквально через несколько параграфов теряю всякий интерес. Так по очереди отложил Палгрейва, Хейзингу, Лоуэлла, Виленски, учебник химии, "Письма к провинциалу" Паскаля и журнал "Тайм". (Как я и предполагал, мы уже пустили в ход ядерное оружие поля боя; при разгоне демонстрации протеста в Омахе погибли двое студентов). Настолько беспокойно я не ощущал себя со времен второго курса в Бэрде, когда трижды за семестр менял тему курсовика.
     Голова идет кругом, и головокружение отдается во всем теле: в груди гулко саднит, в горле пересохло, и вообще какая-то совершенно неуместная веселость.
     В смысле, что тут смешного?

4 июня

     Утреннее отрезвление.
     Как Хааст и просил, описываю, что происходило в перерыве. Да послужит это против него обвинением.
     На следующий день после "Песни шелкопряда" - то есть 20 мая - я все еще чувствовал себя нехорошо и остался в камере, когда Донни с Питером (уже помирившихся) и мафиози послали на работы. Меня вызвали в кабинет к Смиду; тот собственноручно выдал пакет с моими личными вещами и заставил проверить содержимое пакета пункт за пунктом - по списку, составленному в день, когда я прибыл в Спрингфилд. Безумный прилив надежды - тут же вообразилось, будто некое чудо, протест общественности или судейская совестливость, вызволило меня из застенков. Смид пожал мне руку, и я, как в бреду, поблагодарил его. Со слезами на глазах. Сукин сын, должно быть, искренне развлекался.
     После чего он передал меня с рук на руки (плюс большой конверт такого же тошнотворно-желтоватого цвета, как моя кожа после четырех месяцев в тюрьме, - досье на Саккетти, Луи, можно не сомневаться) двум охранникам в черных, с серебряной окантовкой мундирах, очень тевтонских и, как у нас говорилось, круть неимоверная.
     Высокие сапоги, кожаная портупея (столько ремешков, ну чем не упряжь), зеркальные очки, все дела: Питер аж застонал бы от зависти, Донни - от вожделения. Ни слова не говоря, они сразу занялись своим делом. Наручники. Лимузин со шторками. Я сидел между ними и задавал вопросы каменным лицам, застекленным глазам.
     Самолет. Снотворное. И вот, путем, не отмеченным даже хлебными крошками, в мою уютную каморку в лагере Архимед, где старая ведьма очень даже ничего стряпает. (Достаточно позвонить - и завтрак принесут прямо в номер).
     Говорят, прибыл сюда я двадцать второго. На следующий день - первое собеседование с Хаастом. Теплые заверения и упрямое секретничанье. Как отражено в записках, я не шел на контакт до 2 июня.
     Девять дней витал в эмпиреях паранойи, но, как любая сильная страсть, и паранойя в конце концов пошла на убыль, выродившись в самый что ни на есть банальный ужас и далее - в нездоровое любопытство.
     Стоит ли исповедоваться, или и так понятно, что сложившаяся ситуация сулит своего рода удовольствие? что незнакомый замок, пожалуй, действительно интересней одного и того же опостылевшего застенка?
     Кому только исповедоваться? Хаасту? Луи И, который возникает теперь в зеркале чуть ли не каждый день?
     Нет, лучше делать вид, будто дневник предназначен сугубо для внутреннего употребления. Мой дневник. Если Ха-Ха нужен экземпляр, пусть позаботится снабдить меня копиркой.

***

     Позже:
     Перечитал "Песнь шелкопряда"; пятая строчка - явно не совсем того. Нужен эффект наигранного пафоса; а вышло не более чем клише.

5 июня

     Хааст межотдельской памятной запиской сообщает, что моя электрическая машинка напрямую связана с каким-то местным АЦПУ, которое автоматически выдает вторую, третью и четвертую копии всего, что я печатаю. "Дневник" свой Хааст получает, можно сказать, с пылу, с жару - и подумать только, какая экономия на копирке.
     Сегодня - первое свидетельство тому, что здесь есть нечто, достойное быть отмеченным в хронике:
     По пути в фонотеку за пленками для моего хай-фая ("Би-энд-Оу", не что-нибудь) столкнулся с одним из духов, населяющих этот круг моего нового ада - круг первый, если меня поведут по ним в классическом, как у Данте, порядке, то есть Лимбо, - и тогда этот дух (притягивая аналогию совсем

6 июня

     Бесстрастные цифры нержавеющей стали, приклеенные к прозаической двери светлого дерева, а под ними - белыми буквами, высеченными на прямоугольнике черного пластика (вроде банковской таблички, на одной стороне которой указывается имя кассира, а на другой написано "Пожалуйста, пройдите в следующее окошко"), -

     "Д-р Э. БАСК".

     Охранники завели меня в кабинет и вверили суровому попечению двух стульев, которые - паутина черной кожи, натянутая на каркас хромированной стали, - представляли собой не более чем абстракцию (если не сказать алтарь) самих охранников. Стулья от Харлея-Дэвидсона. Угловатые картины (подобранные, дабы угодить таким стульям) распластались по стенам, тщась обрести невидимость.
     Доктор Баск размашистым шагом заходит в комнату и угрожающе протягивает ко мне ладонь. Ответить на рукопожатие? Нет, это она просто предлагает садиться. Я сажусь, она садится, скрещивает ноги, щелк-щелк, подтягивает подол юбки, улыбается. Улыбка сравнительно достоверная, если и не дружелюбная, слишком тонкогубая, слишком деловая. Высокий чистый лоб и выщипанные брови; ну вылитая дворянка елизаветинских времен. Лет сорок? Скорее, сорок пять.
     - Прошу прощения, мистер Саккеттти, что не подала вам руки, но будет лучше, если мы с самого начала не станем лицемерить. Вы же тут не в отпуске, правда? Вы заключенный, а я?., правильно, тюремщик. Вот почва для честных, хотя не факт, что особенно приятных отношений.
     - Под честными имеется в виду, что мне тоже будет позволено вас оскорблять?
     - И совершенно безнаказанно, мистер Саккетти. Око за око. Или прямо здесь, или на досуге, в вашем дневнике. Вторая копия приходит мне, так что можете быть уверены: все, что у вас найдется сказать неприятного, не пропадет втуне.
     - Приму к сведению.
     - Между тем вам не мешало бы кое-что знать о том, чем мы тут занимаемся. Вчера вы повстречали юного Вагнера, но в дневнике своем подчеркнуто воздержались от каких бы то ни было гипотез насчет его весьма примечательного поведения. Хотя наверняка ломали себе голову.
     - Наверняка.
     Доктор Э. Баск поджала губы и обгрызенным ногтем выбила Дробь на подколотом в папку конверте - опять досье Саккетти.
     - Мистер Саккетти, давайте будем откровенными. Вам конечно же приходило в голову, что поведение юного Джорджа.., не совсем здоровое, и вы не могли не связать некоторые особенности этого поведения с теми намеками касательно вашей роли здесь, которые позволил себе обронить мой коллега, мистер Хааст. И отнюдь не случайно, смею вас заверить. Короче, вы наверняка подозреваете, что юный Джордж - подопытный, один из подопытных, в проводящейся здесь программе экспериментов, так ведь?
     Она вопрошающе воздела выщипанную бровь. Я кивнул.
     - О чем вы догадаться не могли (может, узнав это, у вас немного полегчает на душе?), так это что юный Джордж здесь добровольно.
     Дело в том, что он служил в армии, отправился в увольнение в Тайбэе и дезертировал. Солдат и проститутка, обычная жалкая история.
     Естественно, его нашли и отдали под трибунал. Получил он пять лет - согласитесь, приговор достаточно мягкий. В военное время - то есть будь мы официально в состоянии войны - его бы расстреляли. Вероятнее всего.
     - Значит, мое похищение - дело рук армии?
     - Не совсем. Лагерь Архимед финансируется за счет гранта от некоего частного фонда - хотя, дабы соблюдать надлежащую секретность, мы вполне автономны. Из попечителей фонда только один в курсе, чем именно мы занимаемся. Для остальных - и для армии - мы относимся к всеобъемлющей категории военно-технических разработчиков. Собственно, почти весь персонал - большинство охранников, да и я - был позаимствован из армейских рядов.
     Стоило это услышать, и все ее атрибуты - ни следа косметики на лице, чопорные манеры, совершенно мужские интонации - сложились в жизнеспособный образ.
     - Женский корпус!
     В ответ она иронически отсалютовала.
     - Так что, как я говорила, бедняга Джордж отправился в гарнизонную тюрьму, и там ему очень не понравилось. Как сказал бы мой коллега мистер Хааст, он никак не мог приспособиться к новому для себя окружению. Когда появилась возможность записаться добровольцем в лагерь Архимед, он ни секунды не колебался. В конце концов, большинство теперешних исследований - иммунологические. Некоторые из новых вирусов чрезвычайно злокозненные. Вот вам история юного Джорджа. У остальных наших подопытных происхождение примерно аналогичное.
     - У меня - не совсем.
     - А вы и не совсем подопытный. Но чтобы понять, зачем вас сюда перевели, сперва вы должны понять цель эксперимента. Мы исследуем процессы обучения. Не мне вам объяснять, насколько важно обучение, когда речь о национальной обороне. В конечном счете, самый ценный ресурс нации - это умственный, и обучение можно трактовать как процесс, способствующий максимальному развитию умственных способностей. Тем не менее, сам по себе он практически всегда оканчивается неудачно, поскольку сформулированная сверхзадача приносится в жертву социализации. Когда умственные способности развиваются действительно максимально, это фактически всегда происходит в ущерб процессу социализации - взять для иллюстрации хоть ваш случай - и, таким образом, с точки зрения общества ничего не выигрывается. Жестокая дилемма... Можно сказать, что у психологии как науки сверхзадача в том и заключается, чтобы разрешить эту дилемму - как максимально развить умственные способности не во вред их общественной функции. Я понятно выражаюсь?
     - Цицероновская латынь, по сравнению с вашей, просто вульгарщина.
     Ля Баск недоуменно свела высокие неподведенные брови; потом, решив, что не стоит и напрягаться, идти на поводу у антисоциальной неуместной веселости, развела и продолжила:
     - Таким образом, здесь мы исследуем некие новые методы обучения, методы обучения взрослых. Для взрослого процесс социализации завершен. Мало у кого характер личности претерпевает существенные изменения после двадцати пяти лет. Таким образом, если у взрослого можно запустить процесс максимального развития умственных способностей - так сказать, пробудить дремлющий творческий потенциал, - тогда можно начать эксплуатировать этот ценнейший из всех природных ресурсов, человеческий мозг, так, как он не эксплуатировался еще нигде и никогда... К сожалению, рабочий материал наш в значительной степени дефектен. Когда главным источником поступления подопытных служат гарнизонные тюрьмы, в эксперимент привносится систематическая ошибка, поскольку у этих людей процесс социализации явно прошел неудачно. Если быть до конца честной, по-моему, печальные последствия этой ошибки отбора уже налицо. Надеюсь, вы не преминете отметить это в своем дневнике.
     Непременно - заверил я ее. И не удержался (хоть и очень не хотелось доставлять ей это удовольствие - видеть, как мое любопытство раззадорено) от вопроса:
     - Прав ли я, предполагая, что под новыми методами обучения вы имеете в виду.., медикаментозные?
     - Ага. Значит, действительно вы над этим вопросом изрядно поломали голову. Да, конечно, медикаментозные. Хотя и не в том смысле, что вы, может, предполагаете. Как сегодня знает любой первокурсник, существуют нелегальные препараты, способные улучшить эффективность запоминания - или пропорционально ускорить другие связанные с обучением процессы - раза чуть ли не в три. Но чем дольше пользуешься препаратами, тем менее ярко проявляется эффект, пока не перестает проявляться вовсе. Еще есть, например, препараты группы ЛСД, вызывающие иллюзию всеведения. Впрочем, не мне вам о них рассказывать - правда же, мистер Саккетти?
     - Это что, тоже в моем досье? Вы вообще изрядно потрудились.
     - Э, уважаемый, о вас нам известно практически все. Можете быть уверены: прежде, чем вас сюда переводить, мы доскональнейшим образом изучили весь ваш жизненный путь, вплоть до мельчайших зигзагов. Сами же понимаете, просто первый попавшийся отказник нас бы не устроил. Мы должны