ляет нам эвклидову - и без видимых пределов - плоскость. Это символ той власти закона всемирного тяготения, против которой не взбунтуешься при всем желании, - явленной в клетках тканей нашего же тела. Из этого он сделал вывод, что величайшее достижение архитектуры заключалось в том, чтобы просто взять эвклидову плоскость и поставить на ребро Стена - явление настолько впечатляющее, потому что представляет собой водоем.., повернутый набок).

23.

     Что он за человек?
     Тут, боюсь, фактам делать совсем нечего. Собственно, почти все, что я писал о Скиллимэне, - не столько факты, сколько оценочные суждения, и к тому же не слишком беспристрастные. Пожалуй, за всю жизнь мало кто был мне настолько же антипатичен, как он. Я бы даже сказал, что ненавижу его, - если б это не было, во-первых, не по-христиански и, во-вторых, невежливо.
     Скажу только, что человек он дрянной, и этим ограничусь.

24.

     "Не пойдет", - отвечает Хааст.
     Чего же тебе надобно, Ха-Ха? Только на описание этого сукина сына я уже извел больше слов, чем на кого бы то ни было во всем остальном дневнике. Если хотите, чтоб я увековечивал наши с ним беседы в виде одноактных пьес, придется вам попросить Скиллимэна, чтобы позволил мне проводить чуть больше времени с ним рядом. Я ему антипатичен ровно столько же, сколько и он мне. Кроме как на общем обеде в столовой (где, увы, качество кормежки прискорбно снизилось), мы почти не встречаемся - не говоря уж о том, чтобы беседовать.
     Неужели вы хотите, чтоб я разродился на предмет Скиллимэна каким-нибудь художественным опусом? Вы что, настолько разуверились в фактах? Вам нужен рассказ?

25.

     Записка от Ха-Ха, "Сойдет и рассказ". Бесстыдник.
     Вы хочете рассказ - его есть у меня:

Скиллимэн,
или
Демографический взрыв
соч.
Луи Саккетти

     Как ребенок ни лягался, Скиллимэн сумел просунуть обе его ножки в соответствующие отверстия специального полотняного автосиденья. Скиллимэну это напомнило задачку типа "сунь-вынь", причем высшего уровня сложности - непременный атрибут измерения "ай-кью" у шимпанзе.
     - И куда их столько, засранцев чертовых, - буркнул он сквозь зубы.
     Мина, открыв дверцу с правой стороны, помогла ему зафиксировать Крошку Билла, четвертое их чадо, лямками. Лямки крест-накрест пересекали нагрудник и защелкивались под сиденьем, куда Билл еще не дотягивался.
     - Кого-кого? - без особого любопытства переспросила она.
     - Детей, - сказал он. - Черт знает, куда их столько.
     - Конечно, - отозвалась она. - Но это в Китае, правда?
     Он признательно улыбнулся своей беременной супруге. Что Скиллимэна в ней с самого начала особенно восхищало - это стабильное непонимание всего, что б он ей ни говорил. Не в том даже дело, что она ничего не знала, - хотя не знала она поразительно ничего. Скорее, дело было в принципиальном отказе реагировать на Скиллимэна да и вообще на все, что непосредственно не способствовало толстокожему коровьему уюту здесь-и-сейчас. Моя Но, называл он ее.
     Когда-нибудь в светлом будущем, надеялся Скиллимэн, она станет как две капли воды похожа на свою дахаускую матушку, из которой все человеческое - ум, сострадание, красота, сила воли - вытекло, словно кто-то где-то выдернул затычку: живой труп фрау Киршмайер.
     - Закрой дверцу, - сказал он. Она закрыла дверцу.
     Красный "меркьюри" выехал из гаража, и микрорадиоустройство собственной конструкции Скиллимэна автоматически опустило створку ворот. Это свое изобретеньице он называл Миной.
     Они вырулили на автостраду, и Мина машинально потянулась включить радио.
     Скиллимэн на полпути перехватил ее толсто костное запястье.
     - Не надо радио, - произнес он.
     Запястье в увесистом цирконовом браслете отдернулось.
     - Я только хотела включить радио, - кротко объяснила она.
     - Робот ты мой, - сказал он и перегнулся над передним сиденьем поцеловать ее в мягкую щеку. Она улыбнулась. После четырех лет в Америке английский ее пребывал в состоянии столь зачаточном, что слов типа "робот" она не понимала.
     - У меня есть теория, - проговорил он - Теория, что в перебоях этих виновата далеко не только война, как хотело б убедить нас правительство. Хотя война, конечно, усугубляет положение.
     - Усугубляет?.. - мечтательным эхом отозвалась она и уставилась на белый пунктир, засасываемый под капот машины, быстрее и быстрее, пока не слился в сплошную грязновато-белую линию.
     Он включил автопилот, и машина опять стала набирать скорость; выискав лазейку, перестроилась в плотно забитый третий ряд.
     - Нет, перебои - это просто неизбежный результат демографического взрыва.
     - Джимми, нельзя чего-нибудь повеселее...
     - А еще думали, мол, график выйдет на насыщение, петля гистерезиса, туда-сюда.
     - Думали, - несчастным голосом повторила Мина. - Кто думал?
     - Например, Рисман, - ответил он. - Только они ошибались.
     Кривая лезет и лезет вверх. Экспоненциально.
     - А, - успокоилась она. Ей было почудилось, что он ее критикует.
     - Четыреста двадцать миллионов, - произнес он. - Четыреста семьдесят миллионов. Шестьсот девяносто миллионов. Одна целая девять сотых миллиарда. Два с половиной миллиарда. Пять миллиардов. И вот-вот будет десять миллиардов. График летит вверх, как ракета.
     "Работа, - подумала она. - Не приносил бы лучше он домой работы".
     - Гипербола, не хрен собачий!
     - Джимми, ну пожалуйста.
     - Прости.
     - Ради Крошки Билла. Не надо ему слышать, что папа так выражается. И вообще, дорогой, незачем так нервничать. Я слышала по телевизору, что к следующей весне перебои с водой прекратятся.
     - Ас рыбой? А со сталью?
     - Нас с тобой это не касается, правда?
     - Ты всегда знаешь, как меня утешить, - сказал он, перегнулся через Крошку Билла и снова поцеловал ее. Крошка Билл развопился.
     - Не можешь как-нибудь заткнуть его? - через некоторое время поинтересовался он.
     Мина принялась ворковать над их единственным сыном (трое предыдущих детей были девочки: Мина, Тина и Деспина), пытаясь приласкать его молотящие воздух, затянутые во фланель ручки. В конце концов, отчаявшись, она заставила его проглотить желтый (для детей до двух лет) транквилизатор.
     - Мальтус в чистом виде, - продолжил Скиллимэн. - Мы с тобой возрастаем в геометрической прогрессии, а наши ресурсы - только в арифметической. Техника старается как может, но куда ей до зверя по имени человек.
     - Ты все про этих китайских детей? - спросила она.
     - Значит, ты слушала, - удивленно произнес он.
     - Знаешь, что им нужно? Просто контроль за рождаемостью, как у нас. Научиться пользоваться таблетками. И голубые - голубым собираются разрешить жениться. Я слышала в новостях. Можешь себе представить?
     - Лет двадцать назад это была бы неплохая мысль, - отозвался он. - Но сейчас, согласно большому эм-ай-тишному компьютеру, кривую никак уже не сгладить. Что бы там ни было, но к две тысячи третьему году перевалит за двадцать миллиардов. Тут-то моя теория и пригодится.
     - Расскажи, что за теория, - со вздохом попросила Мина.
     - Ну, любое решение должно удовлетворять двум условиям.
     Масштаб решения должен быть пропорционален проблеме - десяти миллиардам ныне живущих. И оно должно возыметь эффект всюду одновременно. Ни на какие экспериментальные программы - вроде того, как в Австрии стерилизовали десять тысяч женщин, - времени нет. Так ничего не добьешься.
     - А я тебе рассказывала, что одну мою одноклассницу стерилизовали - Ильзу Штраусе? Она говорила, что было ни капельки не больно и что она ничего не теряет в..., ну, понимаешь.., в ощущениях, совсем ничего. Только больше у нее не бывает.., ну, понимаешь... кровотечений.
     - Так ты хочешь или не хочешь услышать мое решение?
     - Я думала, ты уже рассказал.
     - Осенило меня в один прекрасный день еще в начале шестидесятых, когда услышал сирену гражданской обороны.
     - Что такое сирена гражданской обороны? - спросила она.
     - Только не говори мне, что у себя в Германии никогда не слышала сирены!
     - А, конечно. Давно, в детстве - постоянно слышала... Джимми, ты, кажется, говорил, что сначала заедем к "Мохаммеду"?
     - Тебе что, так хочется пломбир с сиропом?
     - В больнице кормят совершенно жутко. Сейчас последняя возможность...
     - Ну хорошо, хорошо.
     Он вернул машину в медленный ряд, переключил управление на ручное и повел "меркьюри" к съезду на бульвар Пассаик.
     "Лучшее мороженое Мохаммеда" притаилось за коротеньким ответвлением от бульвара, на самом верху крутого узкого пригорка. Магазинчик этот Скиллимэн помнил с детства - одна из немногих вещей, за последние тридцать лет совершенно не изменившихся; хотя время от времени из-за перебоев снабжения качество мороженого падало - Крошку возьмем с собой? - спросила она.
     - Ему и тут неплохо, - ответил Скиллимэн.
     - Мы же недолго, - сказала она. Выбираясь из машины, она отрывисто, тяжело вздохнула и прижала ладонь к выпяченному животу. - Опять шевелится, - прошептала она.
     - Совсем недолго, - сказал он. - Мина, дверь закрой.
     Мина закрыла правую дверцу. Скиллимэн опустил глаза на ручной тормоз и на Крошку Билла, который не отрывал безмятежного взгляда от игрушечного руля из оранжевого пластика, украшающего его автокресло.
     - Пока, сосунок, - прошептал сыну Скиллимэн.
     Когда они вошли через стеклянную дверь, продавец за прилавком встретил их криком:
     - Машина! Сэр, ваша машина! - Он отчаянно замахал посудным полотенцем в сторону тронувшегося с места "меркьюри".
     - Что такое? - притворился, будто не понимает, Скиллимэн.
     - Ваш "меркьюри"! - пронзительно вскрикнул продавец.
     Красный "меркьюри" на нейтральной передаче съехал под горку и выкатился на оживленный бульвар Пассаик. В правое переднее крыло ударил "додж" и принялся карабкаться на капот. Ехавший за "доджем" "корвэйр" вильнул влево и врезался "меркьюри" в багажник; от удара "меркьюри" сложился в гармошку.
     - Примерно об этом, - выйдя на улицу, сказал жене Скиллимэн, - я тебе и толковал.
     - О чем? - спросила она.
     - Когда рассказывал о своем решении.
     Конец

26.

     И каждый раз неизбежно все возвращается к одному и тому же неповторимому факту, факту смерти. О.., не будь только время стихией столь жидкой! Тогда ум нашел бы за что ухватиться и в единоборстве застопорить. Тогда-то ангелу пришлось бы явить свой вечный аспект!
     И вот в самый разгар каких-нибудь таких фаустовских поползновений поднимает голову боль, и тогда единственное желание - чтобы время ускорилось. Так все и тянется - беспорядочный топот, туда-сюда, вверх-вниз, от холодного к горячему, далее по циклу.
     Понятия не имею, сколько дней или часов прошло после того, как презентовал Хаасту мою побасенку. В данный момент бумагу извожу медпунктовскую; все так же валяюсь в изоляторе, все так же мучаюсь.

27.

     Хуже всего было сразу, как дописал "Скиллимэна", - средней силы припадок, в ходе которого развилась не иначе как истерическая слепота.
     Вообще-то я всегда предполагал, что если ослепну, придется кончать с собой. Какая еще может быть пища для ума, кроме света?
     Музыка - это, в лучшем случае, своего рода эстетический суп. Я не Мильтон и не Джойс. Как однажды написал Янгерман:

     Глаз посильнее, чем ухо;
     Глаз видит, а глупое ухо -
     Только для слуха.

     К чему я бы с тоской добавил:

     Вах, Сулико! Слепцу легко
     Развесить уши.
     Как далеко
     Заходит мысль, дорогуши!

     Слишком мне хреново, чтобы думать, чтобы чем-то заниматься.
     Четкое ощущение, будто каждая мысль тяжело давит на швы в моем больном мозгу. Хоть трепанацию делай!

28.

     На прикроватной тумбочке скопилась весьма внушительная груда записок от Хааста. Простите, Ха-Ха, но как-нибудь попозже.
     Коротаю время, разглядывая графин с водой, фактуру льняной ткани, из которой скроена пижама; не хватает солнца.
     Эх, чувственность выздоровления!

29.

     У Хааста масса претензий к "Скиллимэну, или Демографическому взрыву". В первую очередь, что это очернительство. Ментальность у Ха-Ха - настоящего издателя. То, что сочинение мое местами соответствует истине (Скиллимэн действительно женился на немецкой девушке по имени Мина; мать ее действительно живет в Дахау; у них действительно пятеро детей), лишь усугубляет мою вину в глазах Хааста.
     ( - Усугубляет?.. - мечтательным эхом отзывается Хааст).
     Не забывайте, дражайший мой тюремщик, что на рассказ вы напросились сами; мое намерение заключалось единственно в том, чтобы развить тезис: человек Скиллимэн дрянной. Дряннее в моей практике просто не попадалось. Он занят поисками святого Грааля Армагеддона. Тип настолько нелюбимый камнем должен кануть в самых что ни на есть нижних кругах дантова ада: под Флегетоном, ниже рощи самоубийц, за кольцом чернокнижников, в самом сердце Антеноры.

30.

     Заходил Хааст. Что-то с ним творится - и мне никак не понять что. То и дело он на полуслове обрывает какую-нибудь очередную банальность и пялится во внезапно повисшую тишину - как будто посредством оной банальности все вокруг в мгновение ока преобразилось в хрусталь.
     Что на него нашло? Чувство вины? Нет, подобные понятия Ха-Ха все еще чужды. Скорее, расстройство желудка.
     (Вспоминается одна приписываемая Эйхману реплика: "Всю жизнь я боялся - только не знал чего").
     В шутку я поинтересовался, уж не вызвался ли часом и он - добровольно принять паллидин. Отрицательный ответ свой он попытался тоже свести к шутке, но видно было, что такое предположение его оскорбило.
     - Что вдруг? - чуть позже спросил он в том же тоне. - Я что, кажусь умнее, чем раньше?
     - Чуть-чуть, - признался я. - А вам не хотелось бы поумнеть?
     - Нет, - сказал он. - Определенно нет.

31.

     Наконец-то Хааст объяснил, почему Эймей Баск последнее время не видать. Не в том дело, что он уволил ее, - она сбежала!
     - Не понимаю, - жаловался он, - и что это ей в голову взбрело! Когда она услышала, что ее выбрали принять участие в эксперименте, восторга были полные штаны. И жалованье положили вдвое против прежнего - при том, что на полном обеспечении!
     Я осторожно предположил, что в тюрьме клаустрофобии могут быть равно подвержены как заключенные, так и тюремщики; что решетки для всех одни. Хааста это не убедило.
     - Она в любой момент могла взять и закатиться в Денвер, стоило только захотеть. Но ей никогда и не хотелось. Работа ей нравилась, без дураков. Нет, бред какой-то.
     - Значит, не так сильно ей это нравилось, как вам кажется.
     - А безопасность! - простонал Хааст. - Сколько мы конопатили щели, чтобы ни утечек, ничего, - и все псу под хвост! Одному Богу ведомо, что она собирается делать со всей информацией у нее в башке. Китайцам запродаст! Представляете хоть, что эти мерзавцы устроят, если им в руки попадет паллидин? Они-то церемониться не станут. Ни перед чем не остановятся.
     - Вы, конечно, как-то пытались ее искать?
     - Как только ни пытались. ФБР, ЦРУ... Разослали ее описание полиции всех штатов. Науськали частные детективные агентства во всех крупных городах.
     - Можно было дать фотографию в газетах и по телевизору.
     В смехе Хааста прозвучали явно истерические нотки.
     - И с момента исчезновения - никаких следов?
     - Ни единого! За три с половиной месяца - ни слуху ни духу. Я весь на нервах, сон пропал. Вы вообще понимаете - при желании эта баба может весь проект порушить!
     - Ну, если она уже три с половиной месяца воздерживается от решительных шагов, логично было бы предположить, что и дальше будет в том же духе. Наверняка Дамокла в свое время эта мысль изрядно утешала.
     - Кого-кого?
     - Да был грек такой.
     Уже на выходе он укоризненно покосился на меня: тут такое творится, а вы со своими греками. Только греков, с нашими заботами, еще и не хватало.
     Как они легко ранимы, наши озабоченные правители. Вспоминается щенячья мордочка Эйзенхауэра на склоне лет, хрупкий джонсоновский имидж - и с самого-то начала кое-как слепленный.
     Странное какое-то у меня сегодня настроение, определенно странное. Еще чуть-чуть, и начну сочувствовать королю Карлу! Почему бы и нет, собственно?

32.

     Стены определенно подрагивают!
     Плюс одышка.
     В такие моменты совершенно непонятно, что мною владеет - гений или болезнь.
     Неотвратимая модальность невидимого!

33.

     Мне уже лучше. Или правильно сказать "цивильней"?
     Несколько дней все собирался организовать своего рода музей фактов, на манер Рипли. Последний раз в изоляторе ни с того ни с сего пристрастился к газетам. Вырезок набрался целый альбом, откуда в произвольном порядке и цитирую:

34.

     "Хотите верьте, хотите нет":
     В Лос-Анджелесе не стихает волна ошеломительного успеха преподобного Огастеса Джекса, бывшего проповедника из Уоттса. Государственные телекомпании по-прежнему отказывают Джексу в трансляции "Обращения к совести белого человека" - которое буквально за день вознесло бывшего пастора на олимп славы, - характеризуя обращение как "подстрекательское". Отказ никоим образом не воспрепятствовал большинству населения Соединенных Штатов услышать обращение раньше - по радио или на местных телеканалах. Второкурсник университета Мэриленда, на прошлой неделе пытавшийся поджечь в Беверли-Хиллз особняк Джекса стоимостью 90 тысяч долларов, согласился принять предложенную Джексом юридическую помощь - после того, как чернокожий пастор посетил его в камере лос-анджелесской окружной тюрьмы.

35.

     "Против фактов не попрешь":
     "Трип-Трап" и другие крупные игорные дома Лас-Вегаса объявили о решении приостановить игру в "блэкджек" и покер, подтверждая таким образом слухи о имевшей недавно место серии беспрецедентных выигрышей. "Непонятно, что это за система, - заявил Уильям Батлер, владелец "Трип-Трапа". - По крайней мере, нашим банкометам с нею сталкиваться не приходилось. Такое впечатление, будто каждый выигравший играл по какой-то своей системе".

36.

     "Пусть это покажется странным...":
     Адриенна Леверкюн, композитор из Восточной Германии, специализирующаяся на "тяжелой" музыке, вернулась в г. Аспен, штат Колорадо, чтобы предстать перед судом; предъявители иска заявляют, будто премьерное исполнение "Фуги-Спасьяль" 30 августа сего года непосредственно повлекло значительный ущерб, как физический, так и моральный, причиненный истцам. Один из истцов, директор фестиваля Ричард Сард, предъявил медицинскую справку о том, что в результате исполнения "Фуги" у него произошел разрыв барабанных перепонок, повлекший хроническую глухоту.

37.

     "Риск - благородное дело":
     Уилл Сондерс - вице-президент компании "Норд-вест Электроникз" и, по слухам, кандидат в президентское кресло - подал в отставку со своего поста сразу после недавнего выпуска новых акций с пропорциональным изменением числа акций на руках у акционеров. Он объявил о планах учредить собственную фирму, однако не уточнял, на чем та намерена специализироваться. Сондерс не стал опровергать высказанной в "Уолл-стрит Джорнал" гипотезы, что он контролирует патент, способный послужить основой для разработки принципиально новой техники голографического кино.

38.

     "Чего только не бывает":
     Убийца или убийцы Альмы и Клеа Вейзи все еще не найдены.
     Полиция Миннеаполиса до сих пор не сообщила прессе подробностей этого необычайного, отвратительного убийства; есть опасение, что похвальба убийцы в его "открытом письме", разосланном в газеты, окажется не такой уж и безосновательной - что сложится впечатление, будто убийства невыполнимы тем образом, каким совершены. Свои услуги полиции предложили ряд авторов детективной прозы.

39.

     "Похлеще любого вымысла":
     После того как три журнала, задающих тон в мире моды, поместили на обложки осенних выпусков модель Джерри Брина "Traje de luces" (или "Световой костюм") - причем как в мужском варианте, так и в женском, - успех модельеру-новатору пра