едине - конце августа. Темпы распространения я прикидывал по последнему изданию Кинси - и не исключено, что несколько занизил. А то, что промискуитет (и венерические заболевания) более распространены в гомосексуальной среде, также ускорит процесс - особенно на ранних стадиях, когда темпы решают все. Собранные в моем музее факты и указывали, что "вспышки" случались как раз в тех областях, где гомосексуализм наиболее распространен: искусство, спорт, мода, религия, сексуальные преступления.
     Через два месяца в эмпиреях гениальности воспарят от 20 до 35 процентов взрослого населения страны. Это в том случае, если правительство немедленно не обнародует все относящиеся к делу факты. Менее конкретные предупреждения об опасности венерических заболеваний повлияют на промискуитет не сильнее, чем когда-то за тридцать лет - армейские учебные фильмы. Даже слабее, потому что мы уже привыкли больше полагаться на пенициллин, чем на презервативы. Печально, но факт: против паллидина пенициллин бессилен.

70.

     Думаю, теперь все это понимает и Хааст. Если прямо сейчас не ударить в набат, не поможет уже ничего. Судя по моим графикам, к настоящему моменту должны быть инфицированы половина профессиональных проституток. Эпидемия пойдет раскручиваться в геометрической прогрессии.

71.

     Возвращаться в изолятор приходится чаще и чаще. Ум тем временем идет своим путем.
     - О чем это я? А, да...
     Развлекаюсь досужими домыслами, чья была инициатива в таком мезальянсе - и почему. Мордехая? А если да, то что - просто назло? Последний шанс поквитаться с Большой Белой Американской Сукой? Или он догадывался, как Баск будет реагировать, и тогда мстил куда более глобально?
     А сама Ля Баск - зачем ей понадобилось зазывать к себе чумазую малютку-спирохету? Может, какая-нибудь часть ее (задница, скажем) все эти годы только и ждала того дня, когда явится большой черный хрен, распялит и впендюрит? Или она была подальновидней?
     Может, Мордехай был нужен только как инструмент, как посредник между алкаемой болезнью и кровью? Ну не могло же не присутствовать в ее капитуляции некоего фаустовского мотива. Может, она еще тогда планировала бежать из лагеря Архимед со своими прометеевыми дарами? Может, Пандора взяла у незнакомца ящик только для того, чтобы открыть, лишь тот уйдет?
     Продолжение на следующей неделе.

72.

     Вчера Хааст весь день был вне досягаемости. Уже утро - а он все отказывается со мной переговорить.
     По телевидению - никаких признаков (ни шевеления в Белом Доме, ни подвижек на Уолл-стрит, ни слухов с последующим опровержением), что готовится заявление. Неужели в правительстве не понимают, что промедление смерти подобно? Тридцать процентов " потерь мирного населения - индустриальное общество просто не в состоянии перенести такого!
     А ведь главная опасность не в том. Подумайте, какая это деструктивная мощь - когда ни с того ни с сего единовременно высвобождается столько безадресного интеллекта. Социальные учреждения уже трещат по швам. Сомневаюсь, например, что выживет наша университетская система. (Или я выдаю желаемое за действительное?) Религии уже уходят в отрыв, кто куда (напр., Джеке). Католицизм сумеет удержать в узде хотя бы свое духовенство - благодаря обету безбрачия.
     Но, кроме как там, инфицированы будут, вероятнее всего, именно что ключевые для стабильности фигуры: в системах коммуникации, в менеджменте, в юриспруденции, в правительстве, в школьно-университетском истэблишменте.
     Эх, впечатляющий должен быть бардак!

73.

     Свет мой иссяк; начинаю долгое ожидание.
     Трудяга ропщет - к такой службе он не привык. Стараюсь (не больно-то удается) на предмет трудяжности его не перенапрягать, новых задач не ставить.
     Может, освоить Брайля?
     Нет, руки дрожат.
     Перед глазами до сих пор стоят четкие картинки прошлого - гуляю в предгорьях Швейцарских Альп (а предгорья там, честное слово, живописней, чем даже сами горы), прочесываем с Андреа галечный берег в поисках раковин и агатов, ее улыбка, неожиданно пурпурные прожилки у нее под глазами и все лучистые натюрморты, грудами сваленные на столах будничного мира.

74.

     Лафорг жаловался: "Ah, que la vie est quotidienne!" .
     Но в этом, именно в этом ее прелесть.

75.

     У памяти тоже есть свои музыки (ей положено - в конце концов, она матерь муз), как слышная, так и неслышная. Неслышная сладкозвучней. Лежу на своей койке и шепчу во тьму:

     Свет и воздух распались;
     Королевы скончались
     В цвете лет, на миру;
     Прах сомкнул Еве очи.
     Болен я, болен очень
     И, конечно, умру.
     Господи, помилуй!

76.

     Я этого не говорил, правда? По крайней мере, не столь многосложно. Даже не односложно: слеп.

77.

     Печатаю медленно; мысли все время витают где-то вдалеке. На машинку поставили специальные рельефные клавиши, чтоб я мог продолжать сие повествование. Кстати, может, пора сознаться? Я пристрастился вести дневник. В моем теперешнем одиночестве приятно, когда хоть что-нибудь не меняется.

78.

     Ха-Ха так и не соизволил меня навестить, а охранники и врачи отказываются говорить, делается ли что-то для предотвращения полномасштабной эпидемии. Трудяга утверждает, что отныне в изоляторе радио и телевидение под запретом. Волей-неволей вынужден ему верить.

79.

     Никогда не знаю точно, присматривает он за мной или нет. Если да, вряд ли сумею довести данную запись до конца.
     Из сдержанно сочувствующего и безропотного слушателя моего нытья Трудяга превратился в моего мучителя. С каждым днем измывательства становятся все изощренней, чисто заради эксперимента (титрование). Вначале я старался почаще бывать на людях, в библиотеке, столовой и пр., но стало ясно - по неуловимым намекам, сдавленным смешкам, пропаже вилки, - что это лишь вдохновляет Трудягу на новые подвиги. Сегодня утром, когда я садился выпить чашку чая, он выдернул из-под меня стул. Ржали, как лошади. Кажется, я что-то повредил в спине. Жаловался докторам, но страх превратил их в заводные куклы. Теперь они принципиально со мной не разговаривают - разве что интересуются симптоматикой.
     Когда прошу о встрече с Хаастом, мне говорят, что он занят. Охранники, видя, что научной ценности я больше не представляю, берут пример со Скиллимэна - который открыто издевается над моей беспомощностью, зовет меня Самсоном, дергает за волосы.
     - Как по-вашему, Самсон, - спрашивает он, зная, что желудок мой не в состоянии удерживать пищу, - что за дерьмо вы кушаете?
     Что это за дерьмо у вас на тарелке, а?
     Трудяга, наверно, вышел - или не смотрит, что я печатаю. Почти весь день, чтоб отогнать его, печатал стихи на французском. Жаловался (дословно о том же) на других языках, но поскольку никакой реакции не последовало, вынужден предположить, что Хаасту теперь не до моей писанины - по крайней мере, переводов больше не заказывает. Или что я ему теперь вообще до лампочки.
     Кто бы мог подумать - что Ха-Ха станет казаться едва ли не другом.

80.

     Сегодня заходил Щипанский, прихватив для компании еще парочку "прыщиков" - Уотсона и Квайра. Хотя по сути дела не было сказано ни слова, похоже, своим молчанием я выиграл диспут. (Неужто поговорка не врет: дай черту длинную веревку - и он не преминет повеситься?) Вчера и позавчера Щипанскому говорили, будто я слишком болен, чтобы принимать посетителей. В конце концов прорваться через охранников удалось, только заручившись поддержкой Фредгрена - и пригрозив забастовкой. Скиллимэн объявил меня персоной нон грата. Чтобы Щипанского пропустили в изолятор, Фредгрену пришлось через голову Скиллимэна обращаться напрямую к Хаасту.
     Визит, хотя с моей стороны всячески приветствовался, главным образом только напомнил о моем растущем отчуждении. Они сидели возле койки, молчали или бормотали банальности; можно было подумать, я - их умирающий престарелый родитель, которому ничего уже не скажешь, от которого ничего уже не приходится ожидать.

81.

     Так и не осмелился, пока они были тут, поинтересоваться, что за число. За временем я давно не слежу. Понятия не имею, на сколько еще могу законно рассчитывать. И знать не хочу. Становится настолько хреново, что чем меньше, тем лучше.

82.

     Самочувствие чуть-чуть получше.
     Но ненамного. Щипанский принес новую сарчевскую запись "Chronochromie" Мессиана. Слушая, четко ощущал, как шестеренки в мозгу медленно зацепляют зубчатые передачи реального мира.
     Щипанский за все время и пяти слов не сказал.
     Когда слеп, интерпретировать молчание гораздо тяжелее.

83.

     Щипанский не единственный, кто меня навещает. Трудяга - хоть я и заявил, что не нуждаюсь более в его услугах, - частенько изыскивает возможность отточить на мне свое чувство юмора; как правило, за трапезой. Научился узнавать его по походке. Щипанский уверяет, что Хааст обещал Трудягу приструнить - но как вообще уберечься от тех, кто нас бережет?

84.

     После укола болеутоляющего часто снисходит прозрение, и мозг проницает завесу видимости. Потом, вернувшись в реальный мир, разглядываю трофеи из запредельного, и выясняется, что все - одна мишура. Не спрашивай, над кем смеются; ибо смеются над тобой.
     Досадно, что даже теперь мозг - не более чем емкость с химикатами; что момент истины - функция скорости окисления.

85.

     Зациклился на Томасе Нэше. Перебираю куплеты, как четки.

     Медицина - роса,
     Тает за полчаса;
     И чума ко двору;
     Впереди мрак ночной;
     Я, наверно, больной
     И, конечно, умру.
     Господи, помилуй!

86.

     Целый день, сменяясь по очереди, со мной сидели Щипанский, Уотсон, Квайр и новообращенный, Бернесе. Это вопреки (хоть они и отрицают) строжайшему приказу Скиллимэна. В основном они занимаются какими-то своими делами, но иногда читают мне вслух, или мы просто беседуем. Уотсон спросил: допустим, если все начать заново, стал бы я, с учетом благоприобретенного опыта, опять отказником? Я нерешительно замялся - значит, наверно, стал бы. Сколько всего мы делаем, лишь бы не показаться непоследовательными!

87.

     Свершилось - Щипанский наконец поборол себя и разоткровенничался. С того самого вечера, когда нас прервал Скиллимэн, Щипанский мысленно продолжал все тот же неравный диалог между красноречивыми силами зла и молчаливыми силами добра.
     - Я твердил и твердил себе, что обязательно должен отыскать причину. Но причины ходят только парами - за и против, тезис и контртезис - причем идеальными парами. А в конце концов перевесило-то соображение совершенно иррациональное. Сидел я и слушал, как Викерс поет арию охотника из "Die Frau Ohne Schatten". He более того. И я подумал: эх, если б я умел так петь! Нет, наверно, это невозможно - поздно уже, да и вообще.. :"Но мне этого по-настоящему хотелось - так, как не хотелось еще ничего и никогда. Наверно, этого-то я и ждал - потому что потом никакой дилеммы как будто и не было... Если я когда-нибудь отсюда выберусь и если не умру, этим-то я и займусь. Вокалом. И теперь, когда я точно это знаю, когда принял решение, то чувствую себя.., превосходно. Теперь я на самом деле хочу жить - а вот и фигушки.
     - И что вы собираетесь тут делать, с оставшимся временем? - спросил я его.
     - На самом-то деле я занялся медициной. По биологии у меня задел и так был неплохой. Ничего сложного. В медицинских институтах учат по большей части совершенно не тому, чему надо.
     - А Уотсон, Квайр и Бернесе?
     - Идея как раз Уотсона. Есть у него одна способность, которой я страшно завидую: верить, мол, то, чем он в любой данный момент занимается, - только это и есть логически и морально правильно.
     Как Скиллимэн на него ни давит, все без толку; эта его твердолобость всем нам очень помогает. Да и теперь, когда нас четверо - пятеро, если считать вас - нам легче не обращать внимания на все его вопли и угрозы.
     - Как по-вашему, шанс есть?
     Долгая тишина. Потом:
     - Простите, мистер Саккетти. Я забыл, что вы не видите, как я мотаю головой. Нет, шансов практически нет. Лекарство же всегда ищется методом проб и ошибок, никак иначе. Нужно время, деньги, оборудование. В первую очередь, время.

88.

     Ха-Ха говорит мне, что совет директоров его архигнусной корпорации отказывается признать существование эпидемии. Нескольких врачей, которые независимо обнаружили спирохеты, основательно подмазали или как-то еще заставили замолчать, менее лицеприятно.
     Тем временем газетные заголовки становятся день ото дня все безумней. Даллас и Форт-Уорт захлестнула новая волна "сверхубийств". За одну неделю ограбили сразу три музея, а горсовет Канзас-сити уполномочил Энди Уорхола возглавить местное парковое хозяйство. Честное слово, конец света не за горами. Не от льда, не от огня - а от центробежной силы.

89.

     Удар. Левая рука парализована, печатаю теперь одним правым указательным пальцем; весьма утомительно.
     В основном осмысляю безмерность моей тьмы - или заключаю в кавычки, вслед за Мильтоном, святой свет.

90.

     Песенки, нэшевские или собственные, утешают теперь не лучше музыкального автомата. Мысли самые возвышенные влет пронизываются безысходным отчаянием и рушатся на землю, трескуче обламывая ветви деревьев.
     Подходит охотник, гляди-ка, еще шевелится, чуть-чуть шевелится.
     Приподнимается крыло, опадает, снова приподнимается. Шевелится, чуть-чуть шевелится.

91.

     Распад плоти. Легкие не поспевают, желудок вырабатывает не те кислоты. Любая еда вызывает тошноту, и я потерял тридцать фунтов.
     Лежал бы так и лежал. В сердце явная аритмия. Больно говорить.
     Но тьма страшит по-прежнему, тесная темная коробочка.

92.

     Ну почему я действительно не кокон? Почему эти старые родные метафоры такие обманщицы? Почему нельзя хотя бы последние несколько дней поглупеть, ну хоть на столечко?!

93.

     Скиллимэн убежал звать охранников, а Квайр ищет Хааста. Имело место нечто вроде конфронтации, как-то (в конспективном изложении):
     К одру моему явился Щипанский с 3 своими друзьями, + еще 2 "прыщиков". Т. о., свита Скиллимэна поделилась ровно пополам, 6 на 6. Разговор, как обычно, вертелся вокруг возм. излечения. Сегодня не иначе как достигли критической массы, потому что впервые вырвались из замкнутого круга чисто мед. решений. Среди дюж. или > бредовых идей, может, какая путная и найдется! (Правда, наверняка именно т. о. М, запал на свой алхимический проект). Говорили мы о: мех-ском копировании и хранении волн мозга; йоге и пр. методах снижения физиол. активности вплоть до анабиоза - пока не научатся лечить; даже, ну это ж надо, путешествии во времени - в т. ч., в кач. эквивалента, межзвездном полете с той же целью, т.е. вернуться в мир, к-рый будет (в нерелятивистском смысле) будущим. Щ. даже предложил, почему бы не попытаться всепланетно объединить усилия и вырвать ответ у Бога непосредственно, раз уж все равно речь о чуде. Смельчак Бернесе предложил побег (!!!), на что я возр., что возм, скрытничать наст, мало, что план долж. быть таким, чтобы сработал, даже если охрана будет с самого начала в курсе. Время истекло. Какая жалость, я так хотел дотянуть до 100.

94.

     Господь - свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь - крепость жизни моей: кого мне страшиться?
     Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут.
     Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться.
     Одного просил я у Господа, того только ищу, чтобы пребывать мне в доме Господнем во все дни жизни моей, созерцать красоту Господню и вопрошать в храме Его.
     Я так безмерно, так дико, так первобытно, так супротив всех ожиданий счастлив! Счастье наезжает на меня, как гигантский паровой каток, плющит в лепешку. Я могу видеть. Тело мое цело. Мне вернули жизнь, а мир - здравствуй, дивный мир, давно не виделись - не прибудет к Армагеддону; по крайней мере, появился некий шанс опротестовать приказ о выступлении.
     Боюсь, я должен объясниться. Но хочется только петь!
     Порядок, Саккетти, порядок прежде всего. Начало, середина и конец.

***

     Запись 93 (см, выше) была оборвана из-за появления в изоляторе Скиллимэна с несколькими охранниками, в том числе Трудяги.
     - Ну вот, гнойнички вы мои драгоценные, пора и расходиться; мистер Саккетти слишком хвор, чтобы принимать посетителей.
     - Прошу прощения, доктор, но мы остаемся. У нас разрешение мистера Хааста. - Это, не без дрожи в голосе, Щипанский.
     - Или вы, все шестеро - а где Квайр? - выйдете вот в эту дверь, сами и сию минуту, или вас по очереди вынесут за руки, за ноги. И я попросил нашу доблестную охрану особо не церемониться - когда еще им представится возможность порезвиться? Кто-нибудь, пожалуйста, уберите эту надоедливую руку от этой трескучей машинки.
     Убирать взялся, как и следовало ожидать. Трудяга. Я попытался с видимой невозмутимостью отвернуться от машинки, но Трудяга не иначе как был совсем рядом (охранники что, успели рассредоточиться по комнате?), потому что сцапал-таки за правую руку и, выдернув меня из кресла, вывернул кисть; болевой порог он селектировал неподражаемо. (С губ его сорвался едва слышный сладострастный выдох). Боль не проходила, наверно, несколько минут - даже, скорее, до самого конца.
     - Премного благодарен, - проговорил Скиллимэн. - А теперь, джентльмены, дабы вы убедились...
     Многоточие возникло из-за прибытия Хааста с Квайром.
     - Насколько мне дали понять... - озадаченно начал Ха-Ха.
     - Генерал, благодарение небесам! Как вы вовремя! - зачастил Скиллимэн, хладнокровно импровизируя. - Еще чуть-чуть, и дело кончилось бы настоящим мятежом. Первым делом - прежде, чем мы с вами обсудим создавшееся опасное положение, - необходимо развести всех этих молодых людей по камерам.
     Шестеро "прыщиков" шумно запротестовали, наперебой пытаясь объясниться, но над сими бурными словесными водами крутой аркой вздымалась пронзительная скиллимэновская риторика - явная гипербола, оранжевой стали:
     - Предупреждаю, генерал: если вы не распорядитесь изолировать этих юных заговорщиков, безопасность лагеря Архимед окажется под серьезной угрозой. Сэр, если вы дорожите своей карьерой и добрым именем - прислушайтесь к моему совету!
     Хааст отозвался совершенно неразборчивым бормотаньем - но, судя по всему, одновременно подал охране знак исполнять распоряжение Скиллимэна. Продолжающих негодовать "прыщиков" увели.
     - По-моему, - начал Хааст, - вы делаете из мухи слона. - И замолк, чувствуя, что где-то что-то не так, пытаясь понять, где и что.
     - Генерал, давайте только - прежде, чем обсуждать наши дела дальше - препоручим Саккетти заботам медиков. Есть.., кое-что.., я не хотел бы, чтоб он слышал.
     - Нет! Хааст, это он с умыслом. Решите мою судьбу прямо сейчас и при мне, иначе обсуждение будет бессмысленным. Я его подозреваю.
     - Да плевал я на его подозрения! Речь о безопасности. Или - ладно, если уж трупу так важно настоять на своем, пусть составит нам компанию наверх.
     - Куда еще наверх? - спросил Хааст.
     - Ну, наверх - слушайте, вы уже столько раз позволяли мне подниматься! Сейчас-то что тормозить?
     - Тормозить? Да не торможу я! Просто ничего не понимаю.
     - Здесь это обсуждать нельзя!
     (До сих пор толком не понял, зачем Скиллимэну понадобилось на этом настаивать, - что в конечном итоге и сыграло решающую роль, непредвиденно решающую Потому что.., а кто тут что мог предвидеть? Может, он просто был убежден, что если настоит на своем в этом, совершенно произвольном вопросе - то и в любом другом?) - Хорошо, - произнес Хааст, в уступчивом голосе его явно (чем дальше, тем больше) слышался возраст. - Пожалуйста, помогите мистеру Саккетти, - обратился он к охранникам. - И найдите для него какое-нибудь пальто. Или одеяла. Наверху холодно.
     Ни разу в жизни не приходилось мне так долю ехать лифтом. В шестиместной кабине (дабы предотвратить мой побег,