с дистрофиками на заготовку
смоляных факелов. Вид у парнишки был хорошо притертый зоной. Поройков мог
бы побожиться, что и на свет-то он появился за колючкой, если бы не знал
точно, что никакого Бога нет.
   Убедившись, что Рваный выскочил на другую сторону откоса, где пара
здоровых воронежских налетчиков понедельниками вколачивала костыли,
Поройков решил колоть блатаря немедленно. К факельщику он подошел
неожиданно сзади, молча сбил с ног и стал методично крушить прикладом
верткому, как угорь, фраерочку ребра и зубы. Он отрезал ему путь, не давая
откатиться в сторону от костра. На удивление, парень не выл, но, катаясь
по стремительно розовевшему снегу, старался спасти даже не голову и живот,
а только кисти рук. Поройков еще не вошел в настоящий раж, как произошли
странные вещи, саму возможность которых он никогда не допускал даже во
сне. Сзади на нем с мычанием бессильно повис немой доходяга, на лбу
которого давно была нарисована местная прописка, а в левую ногу, разрывая
валенок, вцепилась Пальма. Его Пальма. Мир стал опрокидываться в голове у
Поройкова, в бессилии передернувшего затвор.
   - Поройков! Прекратить! - орал, размахивая руками, бегущий к ним
лейтенант.
   Да что же это? Они все с ума посходили? Блатной сумел-таки встать на
ноги перед лейтенантом и, отплевываясь кровью в сторону, пытался даже
лыбиться разбитым ртом. Он посмотрел Поройкову в глаза, и до старшины
вдруг только теперь явственно докатился тревоживший его смысл
восторженного ритма, которым дышало все вокруг него.
   "Мы умрем!" - звонко стучали с откоса понедельники.
   "Мы умрем!" - визгом отвечали им пилы из ближнего леса.
   "Мы умрем!" - шептали, потрескивая смолой, факелы.
   "Умрем! Умрем! Умрем!" - непрерывной очередью выводили топоры.
   Поройков посмотрел в глаза лейтенанта, в которых ответом на все его
размышления стояла та же спокойная мысль, вскинул винтовку на спину и, с
ненавистью цыкнув на поджавшую хвост Пальму, пошел с обходом вдоль
желтевшего свежей галькой откоса.
 
   * * *
 
   Через две недели, вновь не найдя ни в накладной, ни в нарах характерных
небольших ящиков с желтыми наклейками Камской пуговичной фабрики имени
Клары Цеткин, в которых конвой получал новый боезапас, Поройков даже не
удивился собственному спокойствию. Внутри его головы просто сильнее
застучал понедельниками тот ритм, с которым он дольше всех не мог
смириться. Похоже, что и зэки, разгружавшие нары были обескуражены не
меньше конвоя.
   Проверяющих теперь ждали каждый день. И все-таки дрезина появилась
неожиданно. Ихняя, лагерная дрезина. Поройков только успел подать команду
Пальме и побежал, к подготовленной три дня назад огневой точке.
   Узкоколейка шла из самого лагеря, а ветер в тот день как раз был
северо-западный. Поэтому на ветке никто не услышал ни звука. Лишь после
подхода дрезины со стороны лагеря потянуло гарью, и что-то полыхнуло
несколько раз. Видно, взорвались бочки с дизелем. Вот почему с-суки
автоматы не дали! Кто-то из блатарей, пробегая, успел тюкнуть по шпале,
болтавшейся на веревке возле шалаша охраны. Ладно, если два лесных отряда
все-таки услышали этот тягучий звук.
   Царапаясь по откосу вверх, отчаянно старались спастись проходчики. Ни
хрена. Поройков, деловито осматриваясь из гнезда, понимал, что до вершины
откоса доползти не успеет никто. Понимали это и несколько доходяг,
по-звериному, без слез вывших, бессильно прислонившись к крутому, почти
отвесному склону. Возле них металась растерянная охрана. После двух
выходов на охоту, жрать-то что-то надо, почти ни у кого даже патронов не
было. А последние коробки они еще неделю назад проиграли в карты
Поройкову, на организованных им с этой целью посиделках. Овчарки не лаяли,
не выли. Они просто сидели и грустно разглядывали людей слезившимися от
ветра глазами.
   Не обращая ни на кого внимания, навстречу дрезине шел их лейтенант с
серым застывшим лицом. На три шага позади него, как и положено зэкам, за
ним продвигались бригадир Рваный и тот стриженый враг народа номер В-986.
   Шестым чувством охранника Поройков тут же понял, что в правом рукаве у
Рваного, скорее всего, отпилок. Что держал враг народа, Поройков так и не
понял, но от души пожелал, чтобы зэки дошли под прикрытием лейтенанта до
дрезины.
   Дрезина сбавляла ход. Собственно, никто никуда не торопился. Начинало
темнеть, и Поройков подумал, что до темноты с ними управятся. Очевидно,
такого же мнения был и чахоточный факельщик, который начал торопливо
поджигать все заготовленные факелы и втыкать их в железные треноги, будто
испугавшись, что уже не успеет выполнить свою работу до темноты.
   Дрезина остановилась возле лейтенанта. Два совершенно одинаковых
полковника смотрели поверх голов. Предусмотрительный Поройков проследил за
их взглядом и понял, что ни хрена он в своей жизни предусмотреть не мог.
   Сверху откоса послышались очереди, и серо-зелеными, неловкими плодами
оттуда посыпались, неловко раскидывая в полете безвольные руки, две лесные
бригады вместе с взводом лагерной охраны. Они катились со странными,
успокоенными лицами по обледеневшей гальке откоса возле самого гнезда
Поройкова. И он видел, как постепенно замирала жизнь на лицах доходяг
внизу, как успокаивались, остервенело царапавшиеся вверх, блатные.
   Срываясь за мертвецами, живые лежали у подножия сопки, не шевелясь.
   Поэтому на лицах проверяющих появилась озабоченность, одного их взгляда
на сопровождавший конвой было достаточно, чтобы с дрезины по направлению к
осыпавшимся телам начали спускаться автоматчики. До заката было еще
далеко, но яркие алые полосы на жестком крупянистом снегу, масляно
блестевшие на скупом солнце, казались бликами раннего заката.
   Вначале Поройков даже не понял, что же вдруг произошло. Единственное,
что он почувствовал сознанием, почти полностью отстранившимся от странных
и безмолвных картин, было нестерпимое желание стрелять. Но за мгновение до
того, как он начал прицельный огонь по автоматчикам, он увидел, как их
сбившиеся в стаю овчарки по команде чахоточного факельщика встали на пути
автоматчиков, как вдруг странным светом вспыхнули за его спиной факелы,
преграждая любому путь к сопке...
   И еще за несколько мгновений до того, как Поройкова прошила автоматная
очередь сверху откоса, он боковым зрением увидел драку бригадира Рваного и
его зоновского дружка В-986 с двумя проверяющими на дрезине. Причем глаза
врагу народа тот проверяющий, что стоял слева, вырвал почти сразу - одним
отточенным движением длинных заостренных когтей, а бригадир Рваный,
пытаясь его прикрыть, ловко шпынял ставших почему-то горбатыми проверяющих
отпиленным по середке куском лома. И вроде как тот зэк, с залитым кровью
лицом, опустился на колени возле валявшегося на насыпи лейтенанта,
которому второй проверяющий быстро чикнул когтями по шее, прервав его
доклад. Что там этот зэк делал на ощупь - Поройкову почему-то надо было
непременно узнать, пока медленно меркло сознание. Он успел еще услышать
взрыв со стороны дрезины, и только тогда догадался, что тол захватил с
собой Рваный, который работал в старом лагере взрывником на диабазе. Потом
сразу вдруг стало темно, но испугаться Поройков не успел, потому что рядом
с ним, радостно виляя всем телом, уже бежала умница-Пальма...
 
   * * *
 
   - Слушай, Седой, может, ворвемся к ним среди ночи, да и прикончим, а?
Пока есть силы? А? Хули мы с ними по стране мотаемся, терпим эту погань
возле себя? Ведь мы теперь знаем, что это точно они! Чо ждем-то?
   - Не забывай, что прикончить их нельзя, Грег. Они бессмертны. И мы
посланы сюда не за этим. Мы только идем по их следу. Как только они
попытаются открыть врата - мы постараемся их закрыть. Вот и все.
   - Так ведь они нас точно того! Ты - чудо свое отдал! Флик - сдвинулся...
   - На Флика не наезжай! Если нам каюк будет, то ты - не меньше его
виноват!
   Да-да! Думаешь, я про твои походы в тамбур не в курсе? Вот и помолчи
лучше! Знаешь, мне тут удав Петровича снился, будто я с ним разговаривал.
   Ты только не смотри на меня так! Мне там мысль у него одна понравилась.
Он считает, что если миру суждено погибнуть, то никакие привратники его не
удержат. Мы просто должны пытаться оказаться там, где они эти врата
открывать будут. Наша задача - дойти до врат живыми. Хотя бы раз, Грег.
   Там - сориентируемся по обстановке.
   - Вот, бля! А этого гадского змея, который живет у Петровича, я вообще
на дух не воспринимаю. Особенно после того, как он у меня как-то в башке
до утра хихикал над какой-то пакостью. Все шипел, что сюрприз меня ждет
большой-пребольшой. И когда такой вот червяк говорящий про сюрпризы шипит,
то, сам понимаешь, мало, что хорошего ожидается. А что мужику вообще от
этой гниды перепадает в смысле сюрпризов, мы знаем из сказочки про райские
яблочки... Тоже, бля, такой сюрприз был!
   - Да какие там еще сюрпризы! Мы-то с тобой отлично знаем, что задницу
нам надерут, вот и весь сюрприз будет.
   - Я ведь надеялся, Седой, что отпустят нас на этот раз. И Флику даже
пообещали, когда обратно сюда посылали.
   - Да кто ему такое обещал? Думаешь, это от них зависит?
   - А от кого это, блин, зависит? Я, Седой, почему-то очень это знать
хочу!
   Для начала бы я тому, от кого это зависит, глотку бы вырвал, а потом бы
серьезно поговорил!
   - Разговорчики в строю! Неужели ты до сих пор не понял, от кого это
зависит? Дурак! От тебя это зависит! Понял? От тебя! Все бы глотки он
рвал! Хрен рваный!
 
                                 СЛЕЗИНКА
 
   - А-а-а... - истерично выли женщины, не чувствуя подступающего холода,
неотрывно глядя слезящимися глазами на расплывающееся пятно затухающего
пепелища посреди чума. Они раскачивались под рокот бубнов в своих белых
хламидах, и чувствовали, что Хозяин уже близко. Им будет хорошо с
Господином! А всем будет плохо! И все еще там внизу пожалеют, о том, что
когда-то обижали их, таких беззащитных.
   Над раскрытым зевом огромного чума собирались свинцовые тучи. Дым уже
не удерживал снег, который каплями шипел на остывающих углях.
   - Нет! - заорал вдруг Око Живого Бога. И все братья и сестры вдруг
поняли, что ему внезапно резко расхотелось становиться этим самым Оком,
что он сам вспомнил, некоторые светлые моменты в бывшей невозвратимой уже
жизни Кольки-якута. Но было поздно. Надувшийся на его лбу чирей лопнул,
отчего глаза бывшего Кольки утратили всякий смысл и застыли, а из
сукровицы на лбу вдруг вылез странный шевелящийся отросток и, качаясь на
тонкой ножке, леденящим взглядом внимательно посмотрел на каждого, и
каждому, камлавшему о нем, заглянув в душу. От одного мимолетного взгляда
в каждом тонкой папиросной бумажкой вспыхивала и тут же гасла навеки его
Душа.
 
   * * *
 
   Утром последнего дня Ямщиков проснулся от непонятной боли в груди. Ни
хрена ведь никогда не болело. Было рано, поэтому Флик никуда еще не пошел
по вагону. Да вроде и не собирался даже. Хотя еще вчера этой самой Марине
Фликовенко нравилось шататься по пустым купе, собирая брошенные журналы. И
почему-то к своим дружкам-подружкам она не отправилась. В прицепном
вагоне, кроме первого и пятого купе, оставались занятыми только два купе с
милой Маришкиной компанией. Две распутные девки и трое
мужиков-нефтянников. Пьяные в жопу.
   Сама эта Марина Фликовенко сидела на своей полке, уставившись в одну
точку. А Седой спал вторую ночь внизу, напротив нее. Силы его явно были на
исходе. Грипп, видно, подхватил где-то. Да Ямщиков припоминал, что
здоровьем-то он никогда не блистал. То понос, то золотуха. И вот сейчас
лежал тоже в своих страхолюдных очках и молчал. В движении вагона что-то
было непривычным, будто само движение затягивало куда-то, куда Ямщикову
совсем было не надо. И Марина эта вздыхала как-то непривычно тяжело. Не
хихикала даже. Как ведь ей весело было с нефтянниками! А сейчас сидит,
овца смирная!
   Да и самому Ямщикову почему-то было совершенно неохота выходить в
коридор.
   Причем, до утра он два раза и прикорнул-то всего. А дежурил эту ночь
Флик.
   Дежурила. Наконец-то сподобилась стерва. Так ведь, казалось бы, можно
было отдохнуть, выспаться перед боем, но почему-то душа была не на месте.
Да еще, главное, как закемаришь, так один и тот же сон снится. Будто по
вагону ползает гаденыш Кирилл, сопровождая, будто бы эту самую Марину
Фликовенко. Абсолютно голую. Нет, голую в натуре! Ну, в принципе, она,
конечно, ничего так себе, относительно. Но голая. И Ямщиков бы понял еще,
если бы какой-то смысл в эту обнаженку был вложен. Политический, хотя бы.
   А то ведь, главное, удав всю дорогу объяснял ей схему эвакуации при
пожаре, где чо у Петровича на случай пожара припрятано. Ящик с песком
показал. То да се.
   В журналах, которые Марина стащила со всего вагона к ним купе, Ямщиков
картинки такие встречал. Художник рисовал. Бабы там тоже все больше голые
были. С гадами вперемешку. Природа разная. Динозаврики. Производства
вокруг - никакого. И, в принципе, понятно, что женщине в таком месте
одеться не во что. Да с гадами только и остается дружить на такой природе.
   В общем, там такой художественный прием Ямщиков в целом считал
оправданным.
   Но то, что сам он, налиставшись журнальчиков, начнет настолько не
по-товарищески сны про Флика смотреть, такой подлости он раньше в себе не
замечал. Чо-то.
 
   Потом Седой грустно спросил Марину с неизменной ласковой усмешкой: "Что
видим, Мариша?"
   - Они все встали не на нашу сторону, - обескуражено ответила ему она,
пожав плечиками.
   - Значит, скоро начнут. Ночи ждать не будут, - тихо произнес Седой.
   Ямщиков, слушая их тихий разговор на своей верхней полке, только
поежился, прикинув, какая очередь собирается на его задницу. То, что
помощи от соратников ждать не приходится, он давно понял. И сразу как-то
особенно жрать захотелось. И водки. Много. Чтобы все последующее
воспринимать под хорошей анестезией.
   - Вот что, давайте сортир посетим организованно, чтобы потом не было
мучительно больно. А после него я в вагон-ресторан сбегаю, пока нас не
отцепили, - предложил он, спускаясь к попутчикам.
   - Теперь уже не отцепят, - сказал Седой.
   - Ага, самим как бы за что цепляться не пришлось, - поддакнула Марина.
   - А чо это вдруг такие перемены в планах, дорогие товарищи? - спросил
Ямщиков.
   - А то, что теперь диспозиция меняется, дорогой товарищ. Мы теперь
что-то вроде кабанчиков. Слыхал про такое? Как только наши блядские
нефтянники свой выбор под утро сделали. Нас будут Живому Оку скармливать.
   - Откуда такие противоречивые сведения? Давеча мы, вроде, про врата
говорили, - в растерянности выговорил Ямщиков.
   - Открыли они их, Гриша. Сегодня ночью открыли. Ты в окошко глянь! -
грустно произнесла Марина и посмотрела, на Ямщикова так, что у него от ее
голоса как-то нехорошо екнуло в груди.
   Он поднял кожаный полог над окном, за которым еще не прояснило. Вагон
катился совсем в другую сторону, по каким-то незнакомым местам,
скатываясь, видно, с крутого спуска. Поэтому Ямщиков так понял, что
отцеплять вагон им уже действительно не придется.
   Стояло темное зимнее утро. Но даже в кромешной тьме Ямщиков разглядел,
что с неба жирной сажей валил черный снег...
   Вроде, все было как обычно в вагоне. Тихо, главное. Но ссать сразу
расхотелось. А этот Петрович, чувствуется, спокойно дрых. Спился, видать,
с этим опарышем-переростком. Хотя на какое-то мгновение Ямщиков не поверил
своим глазам, подумал еще, что, наверно, сажа это и сыпала за окном
вагона. Неизвестно, кого еще Кирюша сожрал. Может в кирзе кого-нибудь. Так
с одной кирзы столько сажи натрясти может!
   Нет, шалишь. Движение началось. Внутри вагона зашевелились суки, даже
Ямщиков это почуял. Сам же вагон вдруг стал пробуксовывать на спуске, с
кряхтением замедляя ход. Ямщиков обернулся к Флику: "Это ты? Ночью песку,
что ли, со змеем этим из пожарного ящика в буксы сыпанули?"
   Флик только виновато закивал белокурой головой: "Ага! Кирюша говорил,
что надо на всякий пожарный случай... Говорил, что в пожарных случаях -
песок первым делом помогает! Не виноватая я!"
   - Да заткнись ты, Флик! Ладно, что сыпанули, фиг теперь нас кому-то
скормят, не успеют! - нарочито оптимистично сказал Ямщиков, вынимая из-под
подушки ТТ, а из голенища - любовно заточенный кортик. - Хер им с ушами!
 
   В дверь вначале тихонько заскреблись, а потом эта дверь стала медленно
надуваться пузырем, ежась в местах ночных пентаграмм. Чпок! Лопнула она
большим ядовитым пузырем, растекаясь по пластиковым стенкам купе. Ни хрена
себе, люди работают!
   За дверью, в тусклом ночном освещении, радостно ощерившись, стояли
пятеро бывших Маринкиных компаньона по карточным играм. Может, пару часов
назад они еще и были людьми, но сейчас по их виду это можно было сказать с
большой натяжкой. Седой выхватил странный инструмент, похожий на гвоздодер
и острогу одновременно. Ямщиков тут же вырвался вперед, почти в упор
сделав в какой-то роже с клыками дырку, из которой потекла фиолетовая
гадость. Зажав Факельщика посредине, Боец и Нюхач стали прорываться из
купе. Света в вагоне не было, и глаза тварей засветились...
   Не везло им с Факельщиком. Никогда не везло. Ловко орудуя кортиком и
стреляя в кого-то вслепую, Ямщиков никак не мог припомнить случая, чтобы
этот Флик хотя бы раз зажег свои факелы вовремя. Потом время остановилось,
качаясь, остановился и вагон. Драка затихла. Покрошили они их, вроде. Но
вагон стоял прямо на кромке циферблата, поэтому повезти им уже не могло. И
не повезло. За спиной Марины, которая так и не смогла в толчее разжечь
свой факел, в луже крови лежал бездыханный Седой.
 
   Марина впотьмах полезла куда-то к титану. Напрасно, пьяный Петрович
титан не разжигал со вчерашнего вечера. Но должен же у нее свой огонь
иметься!
   Какой ты факельщик в жопу! "Фак ю!" - как какая-то сволочь написала в
подъезде дома, где раньше жил Ямщиков. Ну, все. Без факелов им точно
крышка.
   Как же так? На какой такой дурацкий случай потратил Седой свое чудо? За
какую такую слезинку, мать ее? Разве высушить все слезы, что довелось ему
когда-то видеть? Э-эх! Ямщиков боялся повернуться в ту сторону, где по
очертаниям тела в темноте лежал мертвый Седой. Подозрительно сопела у
самого уха Марина.
   - Ну, чо, Флик, хана нам, вроде, пришла? - прошептал Ямщиков, чтобы
как-то ободрить незадачливого другана перед кончиной.
   - Ага. Хана, Гришенька! - совершенно по-бабьи всхлипнул Флик, продолжая
непрерывно возиться за спиной.
   Дверь в пятое купе внезапно отъехала в сторону, и что-то оттуда вышло.
Или вспорхнуло. Однако. Хрень какая-то. Причем, в полной темнотище. И оно
сразу же кинулось, главное, на Ямщикова, царапаясь. Эта мразь чем-то
выбила у него из рук кортик и ТТ. Вроде даже хвостом.
   - Гришенька, держи! - услышал он шепот Флика и почувствовал, что в
руках у него оказался небольшой, но хорошо заточенный топорик. Вот, бля,
про пожарный ящик Петровича он почему-то совсем забыл! Потом за его спиной
нестерпимым для тварей светом вспыхнул факел Флика, и Ямщиков окончательно
простил ему, что на этот раз он стал бабой.
 
   * * *
 
   Вагон въехал в подготовленный циферблат, почему-то вдруг остановился.
Но разве это уже имело значение, если факельщик так и не разжег свой огонь?
   Все жертвы будут приняты и оценены. Все получит свою цену.
   - А-а-а... - еще громче, еще нестерпимее завыли женщины. И каждая из
них знала, что уже никогда не сможет остановиться, потому что, разрывая
былые балахоны, на их спинах прорастали огромными мясистыми червями,
покрытые свежими сгустками крови, отростки, с любопытством вглядывавшиеся
в мир, который им предстояло поглотить.
   И то, что когда-то очень давно было Колькой, подошло к самому
разверстому зеву дымохода чума и подняло голову со страшным кровавым
отростком к небу, словно пытаясь кому-то пристально вглядеться в глаза. И
на плечи, укрытые белым балахоном с подсыхающими пятнами крови, стекавшей
по мертвому лицу, с неба медленно кружась, посыпа